«Я просто рисовала свои детские ужасы, а получилось, что я певец счастливой советской жизни»

Блестящий книжный график Евгения Двоскина рисует с глубокого детства, и именно о детских страхах ее новая нашумевшая книга «А Саша выйдет?» (Евгения — автор не только и картинок, но и текстов к ним).  Но говорили мы с художником, конечно, не только о том, выйдет ли Саша. 

— Как вам новость из мира книг — что во Франции переименовали роман Агаты Кристи «10 негритят»? Теперь он называется «Их было десять». Это нормальное развитие событий или такой «451 градус по Фаренгейту», вид сбоку?     
— Нет, это не «451 градус…», это девиации, которые всегда были. Я бы не стала к ним относиться совсем серьезно, мне не кажется, что это абсолютное изменение мира. Я, например, наблюдаю молоденьких девочек, которые страстно увлечены новой этикой: «Нельзя говорить блогер, только блогерка!» Они занимаются, на мой взгляд, мелочами, но уверены, что что-то сущностное делают... У меня архаическое сознание, мне кажется, что это волна, которая схлынет. И во времена Хрущева пытались заставить писать «заец», но не вышло же. Да, отдельные люди будут блогерками, но общеупотребительными эти вещи не станут. Потому что существует некая устойчивая середина. И что касается лично меня, то мне не нравится слово «художница», оно мне кажется унизительным. Так же как поэтесса. Художник. Поэт. — Словом, новости раздражают и отвлекают.
— Как вам сказать. Мы же вообще в нашей стране живем, как на острове. И на этом острове я живу еще и на своем маленьком острове. Меня мало интересует большой мир. 

— Я почему спросила о новостях. Вы много лет рисовали для страницы «Алый парус» в «Комсомольской правде». А «Комсомолка» тогда — это, например, фельетон «Рагу из синей птицы», в котором разгромили группу «Машина времени», то есть фактически приговоры печатали. Или вас, сотрудников «Алого паруса», это обходило стороной? 
— У нас был формат: подростки пишут для подростков. Это была полоса, которая выходила дважды в месяц, руководил нами Юрий Щекочихин. Такой как бы палисадник с цветочками, который никто не трогал, а все умилялись. Совершенно обособленный мир, ни на что не похожий. И это было уникальным явлением: нам от детей приходили мешки писем! Такой славы, как тогда, если честно, у меня вообще никогда не было (смеется). Но мы, конечно, жили внутри большой газеты, где были и прогрессивные, и ретроградные, и просто разные люди. И иногда меня просили рисовать для других страниц. 



Личное дело. Евгения Двоскина — автор более 1000 рисунков для «Комсомольской правды», «Пионера», «Огонька» и других советских СМИ. С начала 1980-х иллюстрирует книги: это «Приключения барона Мюнхгаузена», «Пеппи Длинныйчулок», «Эмиль из Леннеберги», «Незнайка на Луне», «Дневник Фокса Микки», «Недопесок», проза и поэзия современников. Автор популярных серий скетчей «Наблюдая жизнь», «Стервы», «Пушкин с нами». Член Союза художников и Международной федерации художников.

— Бывало такое, чтобы ваш рисунок запретили — как идеологически незрелый? 
— О, когда мне теперь говорят про цензуру, я отвечаю: «Ой, ребята, вы не знаете, что такое цензура». Ведь газету тогда читал практически каждый первый в стране, а в редколлегии, как и везде, были свои сумасшедшие. Меня все это касалось в меньшей степени — что взять с художника? Но кто-то мог посчитать количество цветочков в букете — не дай бог четное, это траур! А еще страницы с рисунками смотрели на просвет, как они совпадают с заголовками, там тоже таился мировой заговор. Помню, я нарисовала атом с орбитами вокруг, их было шесть — сказали, нет, нельзя, это пропаганда сионизма. 
— Книжка «А Саша выйдет?» тоже про советское время. Она настолько громко прошла, что вы даже устали говорить о ней. Вы вообще быстро отпускаете законченную работу или следите за ее судьбой?
— По-разному. У меня очень мало книг, которыми я довольна. Когда входишь в работу, то живешь с ней очень долго, и когда она закончена, такая огромная инерция остается! Тебе все время хочется ее пообсуждать: а как это было, а что ты хотел сказать, что удалось, что не удалось. Но это никого не интересует, это я уже поняла. Потом инерция затихает, года через три откроешь книжку — черт, хорошая была работа! 
Что касается книжки «А Саша выйдет?», то я ее делала для себя и, грубо говоря, своих ровесников. И манеру я специально выбрала такую архаичную, как из книжек 60-х. Вообще она выросла из интернет-рисования: сначала в «Живом журнале», потом в фейсбуке, — и из откликов, которые было интересно услышать. Я начала думать про книжку, мне захотелось собрать этот гул голосов, коллективные воспоминания. Но когда она перешла в разряд «только для читателей», то читатели в какой-то момент меня жутко напугали, потому что (задумывается)… эта серия картинок была скорее про фрустрацию, про ужасы детства. Я их фиксировала и таким образом освобождалась от своих кошмаров. И она абсолютно не была умилительной. Для меня. 

— То есть это была своего рода психотерапия. 
— Да, а получилась апологетика советской жизни. И мне начали писать дети 12-13 лет: «Бабушка мне рассказывала, как прекрасно было в советское время, но я не могла этого представить, а теперь смогла — благодаря вашей книжке!» или «я увидела рай — и я хочу туда!»— Получается, вы создали идеальное детство?
— Мне хочется каждый раз воскликнуть: «Да какое же оно идеальное?! Вы что, не понимаете?» Это про тяжелое и страшное: когда тебя оставляют сторожить свободный столик в забитой людьми столовой, когда делают манту, когда язык прилипает на морозе к железке, когда не пускают гулять… Я все объяснила, но меня никто не слышит, никто не верит, все рассказывают, что это было прекрасное время, а я его певец. Или певица.

— Кстати, вы же сами написали и эти чудесные маленькие эссе к картинкам. 
— Спасибо. Они написаны буквально за две недели. В издательстве все тянули, тянули, и вдруг: а давайте выпустим! Это не отрефлексировано, конечно, и только благодаря моему мужу получилось, он очень хороший редактор. Но я довольна книжкой. Она качественная, и я люблю, когда этап рисования завершается книжкой, я же книжный человек. 

— Вы нашли много общих мест, описывая детство советских детей. Как вы думаете, что из жизни современных детей могло бы попасть в подобную книжку лет через 40? Я, например, живо представляю картинку, где ребенок со смартфоном просит: «Еще пять минуточек!»
— У каждого поколения есть точка отсчета, когда в линейности жизни вдруг чувствуется поворот, и какие-то вещи ты ощущаешь как законченные. И начинается рефлексия, попытка осознать этот опыт. Каждое поколение, оно, как косяк рыбы: вместе плывут, вместе поворачивают. А феномен этой книжки связан с тем, что наш общий опыт был ужасно длинный: советский нарратив пришелся на много поколений. Но у следующего поколения восприятие своего прошлого будет более индивидуально: смена гаджетов и игр крайне важна, игры с разницей в 5 лет будут кардинально отличаться. И своих будут опознавать по этому коду.— Меня удивило, вы рассказывали, что в детстве в книжках было много неприятных картинок, вы их с ужасом переворачивали. А потом оказалось, что это прекрасные художники Маврина, Конашевич. 
— В этом смысле и поразительно. А «Буратино» с иллюстрациями Каневского? Это был ужас-ужас. А с рисунками Владимирского — прелесть-прелесть. Сейчас я смотрю на Каневского: боже, какая линия! А Владимирский приторный.  

— А как вы преодолеваете этот барьер — и рисуете заново к тому, что уже здорово нарисовано? Например, к повестям Юрия Коваля ведь уже есть блистательные рисунки Геннадия Калиновского. 
— Калиновский — это вообще был в юности абсолютный кумир. Начиная с «Мэри Поппинс». Это у каждого поколения есть: когда живешь в устоявшемся мире со своей иерархией, знаешь, что хорошо, что плохо, на кого равняться. И вдруг что-то совершенно новое, с ног на голову! Калиновский был просто поперек всего! По манере, по способу мысли — не так, как нас учили. И мы его иллюстрации подробно разглядывали, помню это наслаждение, когда выверяешь до миллиметра каждый штрих: как мордочка нарисована, как эмоция. Он был эпохальное событие. Я его уж-жасно люблю. Поэтому, когда мне предложили иллюстрировать «Недопеска» Коваля, я сказала: «Вы что, с ума сошли?» Но в этот же момент у меня начала «машинка работать», я стала придумывать ход. Когда книжка начинает вариться в голове, тут уже не до почтения к великим. Ты просто делаешь и будь что будет.— «Недопесок» не единственная книга Коваля, которую и вы, и Калиновский рисовали? 
— О, да. Я только что сдала книжку «Пять похищенных монахов», и это самая тяжелая книжка за всю мою жизнь. Если «Недопеска» я рисовала меньше года, то «Монахов» больше двух лет. И еще два года «Лабиринт» меня уговаривал. Хотя я и люблю Коваля. Может, потому что она слишком мужская что ли, зацепиться не за что. Да и Калиновский ее совершенно феноменально иллюстрировал. Ну, посмотрим. Иногда делаешь книжку, и тебе кажется, что все ужасно. А когда выйдет, думаешь: да неплохо же! — Вам нравится, что сейчас можно получить моментальный отклик на картинку?
— Очень. 

— А по лайкам замечали, что народу больше по душе?
— Конечно. Существует массовый вкус, есть вещи, которые ты можешь просчитать: смотрите, сейчас будет мимими. А некоторые не можешь просчитать, и это тоже удивительно, кажется — ну, как же, это обязательно понравится — а оно пролетает мимо. Вообще я стараюсь не злоупотреблять, хотя художник почти всегда манипулятор. Он же создает вторую реальность. 

— Хейтеры у иллюстраторов детских книг бывают? Что им не так? 
— Я редко с ними сталкиваюсь. И очень себя цензурирую, стараюсь никого не обидеть. Не хочется умножать зло. Да, иногда приходит дурачок, цепляется к мелочи. Но моих фанатов так много, что я даже не успеваю ему ответить, кто-нибудь как рявкнет за меня: «Что это вы такое говорите!!!»— У серии про Пушкина были хейтеры? И как она вообще началась? Мне, к слову, она ужасно нравится. 
— Есть у нас такой Институт русского языка имени Пушкина — для тех, кто учит русский как иностранный. Они хотели от меня буклет к юбилею. Я отказалась, но они были очень настойчивы: «Ну нарисуйте хоть что-нибудь, ну Пушкин же!» И я в некотором даже раздражении нарисовала Пушкина среди малышей и прислала со словами: «Хотите вот такое?!» Они притихли в ужасе. Осторожно сказали: «Мы подумаем». И потом попросили: а можно не для буклета? Мы готовим календарь, просто для себя. А мне самой уже понравился этот ход — Пушкин и современность — и пошла серия. Они издали календарь, и он у них произвел эффект бомбы. Люди со стороны за ним охотились, пытались его выкупить, в общем, что-то невероятное. И серия живет. И я очень благодарна этому серьезному учреждению за такой толчок, мне бы не пришло в голову так с Пушкиным обойтись. Я стала выкладывать в сеть и ждала реакции «вы издеваетесь над нашим Всем!». И так и бывает. Приходит какой-нибудь хейтер: «Да что же вы с Пушкиным творите! Да что он вам сделал?!» Но таких оскорбленных мало. 

— Почему ваш Пушкин так естественно вписался в «здесь и сейчас»?
— Потому что это Пушкин! Он гений, это не я. Кстати, мне очень захотелось сделать в этом стиле «Евгения Онегина», я уже все это вижу. Туда и интернет, и мессенджеры ложатся просто как родные. Но я так много про это думаю, что боюсь, как бы идея не перегорела. А «в стол» делать не хочу. — А, кстати, стол. Вам важно место, за которым вы работаете? Какое оно?
— Я же советский человек, я, как и мои ровесники, могла работать за кухонным столом. Да просто на коленке. А сейчас появилась мастерская, и она такая… я даже в растерянности. Будто кум Черника попал в домик к куму Тыкве: боже мой, какие хоромы (смеется)! Обычно как — был бы свет слева, да и ладно. 

— За что вы ненавидите смайлики и гифки? Это написано у вас в профайле.
— Это визуальный мусор. Они очень яркие, мечущиеся, кривые. Бесят. И в какой-то момент я подумала: почему я не имею права об этом сказать? Я долго терпела. Не хочу! И теперь, когда присылают «букеты», я, как вредная старушка, тыкаю носом: вы знаете, а у меня это написано в профайле. И это работает. 

— Сегодня книги все чаще читают в электронном виде. Как вы думаете, останется ли в будущем книга бумажная? 
— Есть у меня приятель, театральный и книжный критик, очень умный и продвинутый, вот он меня тем, что книги отомрут, пугает лет двадцать. Пророчествовал, что на фиг никому не нужна будет книжка, готовься! И я пережила 90-е годы, когда появились компьютеры, и все редакторы говорили мне, мол, все, рисование на бумаге умерло. И такие: «А на каком носителе вы будете сдавать рисунки?» Было время, когда и правда казалось, что книжка кончилась. Но она жива до сих пр. И всё равно все вернулись к бумаге, даже архаизированной — к эстетике 20-х, 30-х, и я успокоилась и не верю в плохое. — Дадите пару советов начинающим художникам?  
— О, нет. Я не педагог. Я просто рисовала. Всегда. Я сама очень хотела у кого-то поучиться, но мне это никогда не удавалось. Я была вундеркинд. Меня водили по мэтрам, и они говорили: «Ой, не надо портить девочку». При этом я провалилась на вступительных экзаменах в Полиграфический институт, и у меня до сих пор комплекс самозванца, нет ощущения канонического знания. И я не понимаю, как научить других, я знаю только одно — надо рисовать. Ежедневно. Других секретов рисования у меня нет.

— Забыла уточнить: так какие картинки вызывают в сети особенный восторг? 
— Котики. Конечно, котики. 

Это проект журнала «Нация» — «Соль земли»: о современниках, чьи дела и поступки вызывают у нас уважение и восхищение. Расскажите о нашем герое своим друзьям, поделитесь этим текстом в своих соцсетях.