14 февраля — особый день для Ростова-на-Дону. Ростов — один из десяти наиболее пострадавших в войне советских городов.
Ростов оставляли и отбивали дважды. В первый раз фашисты хозяйничали в городе всего неделю — в ноябре 1941 года, во второй — долгих 7 месяцев, с 24 июля 1942-го по 14 февраля 1943 года.
Книгу воспоминаний ростовчан об оккупации журналист и писатель Владислав Смирнов задумал еще в советские годы (тогда же и начал записывать эти истории). Однако издать свой «Ростов под тенью свастики» ему удалось лишь в наше время. Слишком откровенные, «непричесанные» эти рассказы. Здесь, как это и бывает в жизни, героизм одних соседствует с низостью других.
Сегодня мы начинаем публиковать отрывки из этой книги (всего в проекте будет 3 части). Иллюстрируют их уникальные фотографии: эти снимки, находясь в Ростове, делали сами немецкие захватчики.
Фото нам предоставил эксперт-искусствовед в области русского искусства, житель Мюнхена Денис Зуров (история его семьи тоже связана с оккупацией Ростова). В его коллекции более 4000 снимков, сделанных немцами в 1941-43 годах, из них около 50 ростовских фотографий. Зуров планирует издать книгу-альбом «Неизвестная Великая Отечественная война в фотографиях немецких солдат и офицеров».
М. ВДОВИН. В первый раз немецкий одиночный самолет бомбил Ростов в конце июля 1941 года. Он прилетел со стороны Азовского моря, на низкой высоте, и сбросил несколько бомб. Был разрушен двухэтажный дом. Практически все его жильцы погибли. Сбросил бомбы и на мост, но промахнулся. Развернулся и улетел.
Л. ШАБАЛИНА. В 41-м мне было 12 лет. У матери еще трое: Саше — 10, Вере — 4, Наде — 2. Несмотря на это, мама ходила рыть противотанковые рвы, за Чкаловским. Копали их в основном старики и подростки. Копали до поздней ночи. Туда и обратно — пешком. Трамваи не ходили. Позже мне один военный рассказал, что рвы эти не могли остановить танки. Подходила колонна, головной танк расстреливал ров в одном месте, осыпая землю, потом утюжил ее, делая съезд и въезд, и колонна двигалась дальше.
Н. ПЕТРОВКИНА. Немецкие самолеты при бомбежке летали очень низко. Особенно первое время — город был не защищен, чего им бояться. Говорят, в первых налетах участвовала женщина — так было видно ее лицо: бомбит и смеется.
Б. САФОНОВ. Больше всего мы боялись бомбежек — жуткое дело! Жертв после бомбежек было очень много. Стоит, скажем, очередь за продуктами, а немец налетает и бомбит. И на улицах в местах скопления людей валялись руки, ноги, головы.
А. КОТЛЯРОВА. 4 августа у меня родилась дочь, я была в роддоме. Выписка на 14-е была. Но муж, проводник на железной дороге, уезжал и настоял на том, чтобы меня выписали раньше, 12-го. А 13 августа роддом разбомбили.
Это был один из первых налетов на Ростов. Потом бомбили часто. Мы прятались в подвале. Один раз нас чуть не завалило. Моей крохотной девочке засыпало землей глаза. Я ничего не могла сделать, она все время плакала. Я молила: «Боже, возьми ее! Зачем ей мучиться!» Потом соседка посоветовала: промой ей глаза своим молоком. И все обошлось.
Р. ПЕТРЯКОВА. Особенно тяжелы были первые бомбежки в середине августа 41 года. Когда в 60-е годы на углу Буденновского и Московской строили здание и рыли котлованы под фундамент, я всем говорила: «Здесь будет много костей» — в 41-м здание разбомбили, много людей тогда накрыло.
Немецкие летчики куражились над нами: бросали с самолетов металлические бочки с дырками. Стоял страшный вой, кровь от него леденела. А однажды сбросили рельс на понтонный мост, который вел на Зеленый остров. Он до сих пор на берегу Дона торчит глубоко в земле.
М. ВДОВИН. С конца сентября 41-го начались разведывательные полеты немецкой авиации. Первая более или менее крупная бомбежка состоялась 11 октября. Штук восемь или девять «Хейнкелей-111» бомбили район вокзала, улицы Сиверса. Мы, мальчишки, уже хорошо знали немецкие самолеты. Один из них спустился, пошел на низкой высоте и стал строчить из пулемета. Мой отец в то время работал на Лензаводе начальником котельной. А у них на крыше котельной стояли крупнокалиберные пулеметы. И наши стрелки этот «Хейнкель» подрезали. Он вначале развернулся, пошел было к Дону, потом потерял высоту и упал где-то за Гниловской.
С. ЛЮБИМОВА. Мне уже 90. Я в Ростове с 28-го года. Наш дом, полубарак, стоял на углу улицы Журавлева, за нынешней гостиницей «Интурист». А рядом в сквере были окопы. Когда муж уходил на фронт, говорил: «Прячься, где хочешь, только не лезь в окопы — их в первую очередь бомбить и обстреливать будут». И после налетов в тех окопах было полно трупов. Когда наши ушли, мы стали их закапывать сами. Никуда не носили. Где лежали, там и яму рыли. Там, на углу, тумба для афиш стояла. Под ней я сама закопала двух наших солдат. Они там до сих пор лежат.
Е. КОМИССАРОВ. Наших самолетов в воздухе почти не было. Один лишь раз мы видели, как наш тупорылый истребитель, «ишачок», как их называли, ввязался в драку с немецкими самолетами. Скоро у него кончились патроны. Он вертелся, стараясь оторваться от немцев. А те хладнокровно преследовали его. И подбили, задымился. Нам показалось, что он падает прямо на наш двор. Смотрим: из него что-то вывалилось. Толька, сосед, кричит: «Вымпел летчик выбросил!» А это летчик с обгорелым парашютом из кабины вывалился…
Е. КОМИССАРОВ. Война началась для меня, а мне было 11 лет, с приказа сдать приемники. Все почувствовали, что это серьезно, и дружно потащили их на особые пункты. У нас был СИ-235 — простой ящик с квадратной дыркой посредине и двумя ручками. Мне нравилось крутить в приемнике ручку и слушать иностранную речь. Второй потерей была овчарка Рекс. Это был красивый крупный пес. Его мобилизовали в армию: «Ловить парашютистов». Немецкая овчарка будет ловить немецких диверсантов! И гордость была за Рекса и жалко было терять хорошего друга. Взамен дали выбракованную тощую овчарку по кличке Амур. Недолго жил у нас этот пес. Сдох в тот день, когда в город вошли немцы. Немецкая овчарка не пережила немецкого нашествия.
В. СЕМИНА-КОНОНЫХИНА. Город готовился к обороне. У нас три раза дома стояли стройбатовцы. Они рыли окопы и сооружали укрепления. Солдаты приходили под вечер усталые, замерзшие, и, как они говорили, «отогревали душу борщом». Был среди них огромный малограмотный парень Яша, с Урала. Грузин Шота учил меня играть на цимбалах. Были еще Костя, Ваня, Пантелей Карпович. Я у него спрашивала: «Сколько людей в роте?» А он смеется: «В роте — зубы».
Почти все они погибли под Таганрогом. Ваня пропал без вести, Пантелей Карпович вернулся без ноги, он-то и рассказал о судьбе наших постояльцев.
Е. КОМИССАРОВ. Одна из бомб с полтонны весом как-то не так воткнулась в землю. Вошла под углом. Повернулась. И почти вышла на поверхность. Но не разорвалась. И надо было ее обезвредить. А как? Нашелся бедовый милиционер. «Я ее расстреляю», — говорит. Участок этот огородили. Подкопали бомбу так, что стал виден взрыватель. Милиционер устроился невдалеке, напротив. Улегся в канавку и стал из винтовки в бомбу стрелять. И наконец попал-таки. Рвануло. Да не так, как предполагали. Взрывная волна хлестнула в сторону милиционера. И куда-то унесла его. Жив он остался, но начал заикаться.
А. КАРАПЕТЯН. Примерно за месяц до вступления немцев в городе началась паника. Прошел слух: немцы прорываются к Ростову. И все начальство покинуло город. Это продолжалось дня два-три. И народ в этом безвластии стал грабить магазины. Тащили все подряд. Более разумные люди старались этому мешать. Милиционеры стали угрожать оружием, стрелять в воздух. А один милиционер ранил женщину. В это время мимо проезжали красноармейцы. Подошли несколько солдат и убили тут же этого милиционера.
Вообще была страшная неразбериха, суматоха. Мы в это время с уроков убегали, вылезали из окон, кое-кто прыгал даже со второго этажа.
На 26-й линии был какой-то винтрест, вино там из бочек вылили в подвал. Мы прибежали, а кто-то кричит: «Там мужик в вине утоп!» Его столкнули туда пьяного. И все равно все продолжали черпать.
Е. КОМИССАРОВ. Растаскивали все подряд. Тянет мужик ящик с папиросами «Беломорканал». Встречный кричит ему: «А там ребята «Казбек» нашли». Бросает мужик свой «Беломор» — и за «Казбеком», выше сортом товар.
Другой согнулся под тяжестью мешка с мукой. Белый весь. Мешок на плече. Видно, что тащит его издалека, еле идет. Опустить на землю не решается — потом не поднимешь. И идти дальше мочи нет. Наклоняется и отсыпает часть на землю. Шагов через полста отсыпает вновь. И так далее. Идет, а позади остаются белые кучки…
У театра им. Горького.
Л. ГРИГОРЬЯН. Напротив нас как раз был продуктовый склад. И вот люди кинулись на него, еще не изголодавшиеся, не доведенные до крайности, тащили все подряд. Выкатывали бочки с маслом, с медом. Дрались, рассовывали по карманам ватников сливочное масло.
Описывали мне еще и такую картину. Где-то недалеко были винные склады. Их тоже грабанули, а потом взорвали. И огромный поток вина струился к Дону. А нашим бухарикам хоть бы что: черпали кастрюлями, пили прямо из текущего потока, окунув губы в струю. Напивались и валялись пьяные. Может быть, кто-то и захлебнулся…
М. ВДОВИН. Перед приходом немцев была знаменитая грабиловка. Мой дед взял тачку, поехал и привез два мешка соли. Больше, говорит, нам ничего не надо. И вот этой солью мы прожили всю войну, потому что она была тогда в колоссальной цене.
Л. ГРИГОРЬЯН. Первая оккупация была внезапной. Наша семья не успела эвакуироваться, утром мы вышли на балкон. И увидели бегущего красноармейца, паренька, который снимал на бегу гимнастерку. Винтовку он бросил через забор. Видимо, отставший. Он промчался по улице Горького, и буквально через 15 минут появилась колонна немецких мотоциклистов. Их было не меньше 50. Все великолепно экипированы, в касках, с автоматами. Впечатление это произвело ужасное — несчастный, растерзанный красноармеец и эта механизированная мощная колонна. Было такое ощущение: приехали сверхчеловеки, и это — навсегда.
Ш. ЧАГАЕВ. Если бы в город в первый раз пришли полевые войска, мы бы, может быть, не так их боялись. Но вошли-то эсэсовцы, их моторизованные части. У них на рукавах были вышивки — «Адольф Гитлер». Они были подобраны по росту: крупные, и у многих, особенно у офицеров, были перстни «Мертвая голова».
А. ГАВРИЛОВА. Когда немцы в город вошли, и к нам в бараки заглядывали. Кричали
жутко: «Партизан, партизан!» Мол, где партизаны? Какие партизаны, откуда нам знать? Мы, женщины, как овцы, сбились в кучу. Страх господен! А дети во дворе попрятались по туалетам. Поорали они и ушли.
Казнь партизан.
В. КРАСИЛЬНИКОВА. Когда немцы уже вошли в город в ноябре 41-го, к нам вечером пришел молодой немецкий солдат. Он попросился переночевать. Сидел и целый вечер плел из ниток шнурок. Утром позавтракал и вскоре вышел в коридор. И мы услышали выстрел. Он привязал тот шнурок к курку и дернул. Потом за ним пришли. Это был дезертир.
Так знаете, о чем я больше всего жалела тогда? Зачем ты завтракал, если умирать задумал! У нас так мало было еды.
М. ВДОВИН. РИИЖТ эвакуировался в конце октября. Но дипломников оставили, их не вывозили. В начале ноября все общежитие РИИЖТа подняли по тревоге. «Враг прорвался — врага остановим!» Выстроили их всех, выступили перед ними секретарь Октябрьского райкома партии и военком. Подъехала машина. Каждому дали по бутылке с горючей смесью, повели за Военвед. Там расставили по окопам. Говорят: «Будут идти немецкие танки, бросайте в них бутылки». После этого секретарь райкома, военком и вся их свита развернулись и уехали. И мальчишек-студентов оставили одних. «Мы, — говорит, — день посидели, а на другой побросали эти бутылки в окопы и разбежались. Холод был собачий». Как можно было оставлять их без руководства военных? И самое главное — их бросили голодными! Дали одни бутылки, даже воды не было, не пить же из этих бутылок…
А. АГАФОНОВ. На квадрате Ворошиловского и Красноармейской находилась баррикада. Она перекрывала всю улицу, но внутри были небольшие проходы для пешеходов, а в центре — раздвижная часть для проезда трамваев. Такие баррикады были и в других местах. Но никто ими не воспользовался! Только вред от них был: отступавшие не знали, как их объехать, как проехать к Дону. Толкнутся в одну улицу — перегорожено, в другую — тоже. А объезд далеко. Мы, конечно, показывали дорогу. Но некоторые бросали подводы. У нас на углу стояла одна — со снарядами. Когда немцы пришли, приказали их выбросить в противотанковую щель. Она была вырыта на противоположной стороне улицы. Там раньше стояли частные домишки.
А. КОТЛЯРОВА. Перед приходом немцев наши не успели эвакуировать госпиталь с ранеными красноармейцами. Жители их разобрали по квартирам. Взяла и я одного. Но немцам кто-то из предателей донес, что в домах есть раненые бойцы. И они стали ходить и искать их. Гляжу: идут к нам. Впереди офицер, сзади солдат с винтовкой, за ними мужик с нашего двора. Я выскочила, кричу: «Заразный больной здесь!» А на кучу белья, где гимнастерка окровавленная спрятана, положила спеленутую девочку свою, ей четыре месяца было. Немец потыкал штыком вокруг моей малютки. Я так вся и обмерла. А в это время мужик, что с немцами шел, кричит: «Зараза!» Он знал, что муж туберкулезом болен. Немцы повернулись и ушли.
В нашем дворе еще одного раненого прятали в сарае, на настиле. Немцы туда даже заглядывать не стали, прошили доски из автомата. А оттуда кровь закапала.
В. ВАРИВОДА. Больше всего меня потряс расстрел жителей около парка имени Революции. Кто-то убил немецкого офицера, и вот ночью согнали всех жителей квартала и расстреляли на углу.
Л. ГРИГОРЬЯН. Мы вышли утром на балкон и увидели: горят два здания — радиокомитет и НКВД. И помню нашу радость от того, что горит НКВД: мы его дико боялись. Отец у меня сидел три года. Его освободили в 40-м, когда Ежова сменил Берия. Тогда же отпустили Фоменко, Закруткина. Если бы отец был начальником, его бы расстреляли, как Ченцова, Шеболдаева и других партработников и крупных инженеров. Но он был рядовым экономистом, беспартийным. Он там, в застенках, ничего не подписывал, ни в чем не признался. Когда его посадили, он пытался покончить с собой. Наточил о стенку ручку зубной щетки и перерезал вены, а для верности вскрыл еще и живот — харакири сделал. Но это все быстро заметили и его спасли. А перед этим он голодал. Несколько дней держал сухую голодовку. Он потом мне рассказывал: четыре дня перед глазами пайки хлеба, а потом уже есть не хочется.
Несмотря на все это, я был советским человеком. Но вот когда увидел горящее здание НКВД, была радость на душе.
А. КАРАПЕТЯН. Когда немцы пришли в город, они стали называть площадь Карла Маркса Екатерининской, как она и раньше называлась. Памятник Марксу сбросили и закопали.
В Нахичевани тогда работали магазины, пекарня, продавали коммерческий хлеб. Люди ходят, очередь за хлебом стоит. И в это время — танки. Мы видели, наши окна выходили на площадь Карла Маркса.
За танками пошли мотоциклисты с пулеметами. Народ стал подходить к ним. Они такие добродушные, будто бы пришли самые лучшие друзья. И народ не бросился бежать, прятаться, а сыпанул в магазины. Стали тащить хлеб. Продавцы, конечно, сразу удрали. А народ давай растаскивать пекарню, магазин с игрушками. Немцы все это видят, вытащили кинокамеру, фотоаппараты, стали снимать. На гармошках губных играют. Установили очередь в магазин. Показывают: вы, мол, туда заходите, но берите с собой только то, что можете унести в руках... это они для того, чтобы было видно на фотографиях, что же люди тащат. Я тоже зашел в магазин, а там уже все разобрали. Взял две куклы без голов.
На следующий день немцы повесили везде плакаты: «Жителям города Ростова-на-Дону. За каждого убитого немецкого солдата будут расстреляны 50 жителей. За каждого убитого немецкого офицера будут расстреляны 100 жителей. Комендант города оберфюрер такой-то». Второй плакат: «Все жители еврейской национальности должны носить желтые повязки. За неподчинение коменданту они будут расстреляны».
В. ГАЛУСТЯН. Я видела колонну наших военнопленных, которые шли по городу в первый день оккупации. Это были евреи. Их немцы выделяли в особые группы. На спинах у них была какая-то цифра, по-моему, единица. Эту колонну я видела на углу Кировского и Большой Садовой. Женщины бросали им хлеб. А немцы прогоняли и кричали: «Юде! Юде!»
Пленные красноармейцы.
Одеты немцы были очень легко. На ногах — ботиночки в основном. А ноябрь был очень холодный. Было видно по всему, что они не готовились воевать зимой.
А. КАРАПЕТЯН. Очень много людей было расстреляно на 39-й и 40-й линиях. Я сам видел. Мы с сестрой пошли на Дон с чайниками, воды в колонке не было. И видим: медленно едет мотоцикл с коляской и пулеметом, идут два немца с автоматами. И ведут, как я сосчитал, 26 наших солдат. Ремни сняты, шинели распущены. Подводят их к театру Ленинского комсомола. Поставили возле лестницы. Кто смотрит, кто отворачивается. К тому, кто отворачивался, подходил немец и бил пистолетом по голове: смотри, мол. Потом начали стрелять из автоматов. Все упали. Фашист каждому выстрелил в голову. Мы убежали вниз с того места.
Когда наши вернулись в город, я прочел в газете, что один из этих расстрелянных остался жив и писал: «Я упал. На меня повалился товарищ и закрыл мне голову. Я был ранен в плечо. Когда немец добивал расстрелянных, меня пропустил. Когда немцы уехали, я перелез через забор и забился в щель. Было холодно, светила луна. Проходила женщина. Я ее окликнул. Она принесла мне бинт и кусок хлеба».
Мост через Дон.
Там жила одна старуха — Варвара Ивановна Хренова. На улице ее недолюбливали за желчный нрав и прозвали Хрениха. У нее в доме стояли пять водителей тягачей. Всем казалось, что она с немцами обходилась лучше, чем с соседями.
Позже мне попал в руки снимок. На нем — пятеро немцев, играют в карты. И надпись на обороте: «Ноябрь 1941 года, Профсоюзенштрассе». Это были как раз те немцы, которые жили у Хренихи, они служили в армии генерала Клейста.
Я показал эту фотографию женщине, которая жила рядом с Хренихой, и она рассказала мне ее историю. Утром 25 ноября советские самолеты стали бомбить фашистскую технику на улицах Ростова. По городу поползли слухи о наступлении наших войск. Немцы постоянно прогревали двигатели своих тягачей, вид у них стал озабоченный. Хрениха поняла, что немцы скоро станут драпать, и решила на прощанье угостить их. Замесила тесто с отравой, в мясной фарш добавила крысиного яду. Днем немцы начали собираться в дорогу. Варвара Ивановна нажарила им в дорожку ведерко пирожков и поставила на стол. Один из немцев потребовал, чтобы старуха отведала пирожок у них на глазах. Она, перекрестившись, съела два пирожка. Немцы схватили ведро, сели на свои машины и поехали в сторону Гниловской. Вскоре Варвара Ивановна почувствовала себя плохо и быстро пошла к соседке. Взяв ведро с водой, она стала жадно пить. «Варя, что с тобой?» — спросила удивленно соседка. — «Плохо мне, помираю я…», — тихо ответила Варвара Ивановна и упала. Собрались другие соседи, пытались ее спасти. Но Варвара Ивановна скончалась.
А днем 29 ноября советские войска освободили Ростов. Через несколько дней на окраине города обнаружили пять немецких тягачей с окоченевшими водителями.
М. ВДОВИН. Чему был свидетелем весь Ростов между первой и второй оккупациями — это глупая, бездумная попытка овладеть Таганрогом: штурм Самбекских высот одной пехотой. Несколько бригад морской пехоты Тихоокеанского флота прошло через Ростов. Шли моряки в черных полушубках, молодые, красивые… И больше они не вернулись. Город был наводнен комендантскими патрулями: солдаты из азербайджанских дивизий, не дойдя до Самбека, разбегались. Беглецов потом вылавливали в Ростове и в штрафбаты посылали. А моряков жалко, погибли ни за что. Там сейчас, под Матвеево-Курганом, стоит огромный якорь.
Автор книги Владислав Смирнов в сентябре 2014 года трагически погиб в ДТП. Убийца — пьяный чиновник из правительства Ростовской области (освобожден от уголовного преследования по амнистии).
К 77-й годовщине освобождения Ростова и в память об авторе журналист Рубен Данов вместе с вдовой Еленой Петровной Смирновой решили создать аудиокнигу «Ростов под тенью свастики». В записи приняли участие около 30 ростовских журналистов: это друзья, ученики Владислава Вячеславовича (профессор Смирнов преподавал на журфаке ЮФУ).
Вторую часть проекта читайте здесь, третью часть — вот здесь.
