«После бомбежки я молилась: «Боже! Возьми мою дочку, зачем ей мучиться?» Рассказы об оккупации и освобождении Ростова. Часть I
События

«После бомбежки я молилась: «Боже! Возьми мою дочку, зачем ей мучиться?» Рассказы об оккупации и освобождении Ростова. Часть I

Воспоминания горожан, записанные Владиславом Смирновым, и фото, сделанные немцами в Ростове в 1942 году. 1

14 февраля — особый день для Ростова-на-Дону. Ростов — один из десяти наиболее пострадавших в войне советских городов.
Ростов оставляли и отбивали дважды. В первый раз фашисты хозяйничали в городе всего неделю — в ноябре 1941 года, во второй — долгих 7 месяцев, с 24 июля 1942-го по 14 февраля 1943 года.
Книгу воспоминаний ростовчан об оккупации журналист и писатель Владислав Смирнов задумал еще в советские годы (тогда же и начал записывать эти истории). Однако издать свой «Ростов под тенью свастики» ему удалось лишь в наше время. Слишком откровенные, «непричесанные» эти рассказы. Здесь, как это и бывает в жизни, героизм одних соседствует с низостью других.

Сегодня мы начинаем публиковать отрывки из этой книги (всего в проекте будет 3 части). Иллюстрируют их уникальные фотографии: эти снимки, находясь в Ростове, делали сами немецкие захватчики.
Фото нам предоставил эксперт-искусствовед в области русского искусства, житель Мюнхена Денис Зуров (история его семьи тоже связана с оккупацией Ростова). В его коллекции более 4000 снимков, сделанных немцами в 1941-43 годах, из них около 50 ростовских фотографий. Зуров планирует издать книгу-альбом «Неизвестная Великая Отечественная война в фотографиях немецких солдат и офицеров».    

М. ВДОВИН.
В первый раз немецкий одиночный самолет бомбил Ростов в конце июля 1941 года. Он прилетел со стороны Азовского моря, на низкой высоте, и сбросил несколько бомб. Был разрушен двухэтажный дом. Практически все его жильцы погибли. Сбросил бомбы и на мост, но промахнулся. Развернулся и улетел.

Л. ШАБАЛИНА. В 41-м мне было 12 лет. У матери еще трое: Саше — 10, Вере — 4, Наде — 2. Несмотря на это, мама ходила рыть противотанковые рвы, за Чкаловским. Копали их в основном старики и подростки. Копали до поздней ночи. Туда и обратно — пешком. Трамваи не ходили. Позже мне один военный рассказал, что рвы эти не могли остановить танки. Подходила колонна, головной танк расстреливал ров в одном месте, осыпая землю, потом утюжил ее, делая съезд и въезд, и колонна двигалась дальше.

Н. ПЕТРОВКИНА. Немецкие самолеты при бомбежке летали очень низко. Особенно первое время — город был не защищен, чего им бояться. Говорят, в первых налетах участвовала женщина — так было видно ее лицо: бомбит и смеется.
«После бомбежки я молилась: «Боже! Возьми мою дочку, зачем ей мучиться?» Рассказы об оккупации и освобождении Ростова. Часть I
А. АГАФОНОВ. Я жил тогда в доме-гиганте, он занимал целый квартал между Ворошиловским и Соколова по Красноармейской. В доме 230 квартир да два общежития, разве могло бомбоубежище вместить всех? Во время первой тревоги все ринулись туда. Люди пытались поддержать дух друг друга, не толкаться. Некоторые не верили, что это настоящий налет. Но какой-то культмассовик (он работал во Дворце пионеров) вскочил на кучу ящиков и истошным голосом закричал: «Граждане! Кончайте эти ненужные разговоры — это настоящая война!» Началась паника, были сердечные приступы.

Б. САФОНОВ. Больше всего мы боялись бомбежек — жуткое дело! Жертв после бомбежек было очень много. Стоит, скажем, очередь за продуктами, а немец налетает и бомбит. И на улицах в местах скопления людей валялись руки, ноги, головы.

А. КОТЛЯРОВА. 4 августа у меня родилась дочь, я была в роддоме. Выписка на 14-е была. Но муж, проводник на железной дороге, уезжал и настоял на том, чтобы меня выписали раньше, 12-го. А 13 августа роддом разбомбили.
Это был один из первых налетов на Ростов. Потом бомбили часто. Мы прятались в подвале. Один раз нас чуть не завалило. Моей крохотной девочке засыпало землей глаза. Я ничего не могла сделать, она все время плакала. Я молила: «Боже, возьми ее! Зачем ей мучиться!» Потом соседка посоветовала: промой ей глаза своим молоком. И все обошлось.

Р. ПЕТРЯКОВА. Особенно тяжелы были первые бомбежки в середине августа 41 года. Когда в 60-е годы на углу Буденновского и Московской строили здание и рыли котлованы под фундамент, я всем говорила: «Здесь будет много костей» — в 41-м здание разбомбили, много людей тогда накрыло.
Немецкие летчики куражились над нами: бросали с самолетов металлические бочки с дырками. Стоял страшный вой, кровь от него леденела. А однажды сбросили рельс на понтонный мост, который вел на Зеленый остров. Он до сих пор на берегу Дона торчит глубоко в земле.

М. ВДОВИН. С конца сентября 41-го начались разведывательные полеты немецкой авиации. Первая более или менее крупная бомбежка состоялась 11 октября. Штук восемь или девять «Хейнкелей-111» бомбили район вокзала, улицы Сиверса. Мы, мальчишки, уже хорошо знали немецкие самолеты. Один из них спустился, пошел на низкой высоте и стал строчить из пулемета. Мой отец в то время работал на Лензаводе начальником котельной. А у них на крыше котельной стояли крупнокалиберные пулеметы. И наши стрелки этот «Хейнкель» подрезали. Он вначале развернулся, пошел было к Дону, потом потерял высоту и упал где-то за Гниловской.

С. ЛЮБИМОВА. Мне уже 90. Я в Ростове с 28-го года. Наш дом, полубарак, стоял на углу улицы Журавлева, за нынешней гостиницей «Интурист». А рядом в сквере были окопы. Когда муж уходил на фронт, говорил: «Прячься, где хочешь, только не лезь в окопы — их в первую очередь бомбить и обстреливать будут». И после налетов в тех окопах было полно трупов. Когда наши ушли, мы стали их закапывать сами. Никуда не носили. Где лежали, там и яму рыли. Там, на углу, тумба для афиш стояла. Под ней я сама закопала двух наших солдат. Они там до сих пор лежат.

Е. КОМИССАРОВ. Наших самолетов в воздухе почти не было. Один лишь раз мы видели, как наш тупорылый истребитель, «ишачок», как их называли, ввязался в драку с немецкими самолетами. Скоро у него кончились патроны. Он вертелся, стараясь оторваться от немцев. А те хладнокровно преследовали его. И подбили, задымился. Нам показалось, что он падает прямо на наш двор. Смотрим: из него что-то вывалилось. Толька, сосед, кричит: «Вымпел летчик выбросил!» А это летчик с обгорелым парашютом из кабины вывалился…

Е. КОМИССАРОВ. Война началась для меня, а мне было 11 лет, с приказа сдать приемники. Все почувствовали, что это серьезно, и дружно потащили их на особые пункты. У нас был СИ-235 — простой ящик с квадратной дыркой посредине и двумя ручками. Мне нравилось крутить в приемнике ручку и слушать иностранную речь. Второй потерей была овчарка Рекс. Это был красивый крупный пес. Его мобилизовали в армию: «Ловить парашютистов». Немецкая овчарка будет ловить немецких диверсантов! И гордость была за Рекса и жалко было терять хорошего друга. Взамен дали выбракованную тощую овчарку по кличке Амур. Недолго жил у нас этот пес. Сдох в тот день, когда в город вошли немцы. Немецкая овчарка не пережила немецкого нашествия.

В. СЕМИНА-КОНОНЫХИНА. Город готовился к обороне. У нас три раза дома стояли стройбатовцы. Они рыли окопы и сооружали укрепления. Солдаты приходили под вечер усталые, замерзшие, и, как они говорили, «отогревали душу борщом». Был среди них огромный малограмотный парень Яша, с Урала. Грузин Шота учил меня играть на цимбалах. Были еще Костя, Ваня, Пантелей Карпович. Я у него спрашивала: «Сколько людей в роте?» А он смеется: «В роте — зубы».
Почти все они погибли под Таганрогом. Ваня пропал без вести, Пантелей Карпович вернулся без ноги, он-то и рассказал о судьбе наших постояльцев.

Е. КОМИССАРОВ. Одна из бомб с полтонны весом как-то не так воткнулась в землю. Вошла под углом. Повернулась. И почти вышла на поверхность. Но не разорвалась. И надо было ее обезвредить. А как? Нашелся бедовый милиционер. «Я ее расстреляю», — говорит. Участок этот огородили. Подкопали бомбу так, что стал виден взрыватель. Милиционер устроился невдалеке, напротив. Улегся в канавку и стал из винтовки в бомбу стрелять. И наконец попал-таки. Рвануло. Да не так, как предполагали. Взрывная волна хлестнула в сторону милиционера. И куда-то унесла его. Жив он остался, но начал заикаться.

А. КАРАПЕТЯН. Примерно за месяц до вступления немцев в городе началась паника. Прошел слух: немцы прорываются к Ростову. И все начальство покинуло город. Это продолжалось дня два-три. И народ в этом безвластии стал грабить магазины. Тащили все подряд. Более разумные люди старались этому мешать. Милиционеры стали угрожать оружием, стрелять в воздух. А один милиционер ранил женщину. В это время мимо проезжали красноармейцы. Подошли несколько солдат и убили тут же этого милиционера.
Вообще была страшная неразбериха, суматоха. Мы в это время с уроков убегали, вылезали из окон, кое-кто прыгал даже со второго этажа.
На 26-й линии был какой-то винтрест, вино там из бочек вылили в подвал. Мы прибежали, а кто-то кричит: «Там мужик в вине утоп!» Его столкнули туда пьяного. И все равно все продолжали черпать.

Е. КОМИССАРОВ. Растаскивали все подряд. Тянет мужик ящик с папиросами «Беломорканал». Встречный кричит ему: «А там ребята «Казбек» нашли». Бросает мужик свой «Беломор» — и за «Казбеком», выше сортом товар.
Другой согнулся под тяжестью мешка с мукой. Белый весь. Мешок на плече. Видно, что тащит его издалека, еле идет. Опустить на землю не решается — потом не поднимешь. И идти дальше мочи нет. Наклоняется и отсыпает часть на землю. Шагов через полста отсыпает вновь. И так далее. Идет, а позади остаются белые кучки…
У театра им. Горького.
У театра им. Горького.
Е. КОМИССАРОВ. На вокзале обнаружили цистерну с патокой. Все бы хорошо, но как ее взять? Народ галдит кругом, решают. Опускают в горловину на веревке ведро. Ведро не тонет. И жизнь подсказывает решение. Сколачивают артель человек на десять. Выбирают мужика полегче. Хитро обвязывают его. И на веревке в полусогнутом состоянии опускают внутрь. Там он и зависает над поверхностью патоки, касаясь ее задницей и каблуками сапог. Опускают ведро. Он зачерпывает патоку. И ведро пошло наверх. Обслужил мужик свою артель — опускают другого. Все бы ничего, но зазевались мужики наверху. И окунули очередного добровольца глубже обычного. Патока не вода — трясина. И вот у него в штанах и сапогах тягучая липкая масса. Напряглись мужики, сильно тянуть боятся — веревка ненадежная. А мужика уже засосало по пояс. Орет он там благим матом! Не хочет «сладкой» смерти. Кругом гвалт и суета. Хорошо, нашлась холодная голова. Сбегал кто-то домой и притащил цепь. Это и спасло мужика. Идет бедолага домой. Тащит свои ведра. Весь в патоке. И наконец у него штаны слиплись, снял он их. И рысью домой. Босиком и в трусах. А ноябрь в тот год выдался страшно холодный…

Л. ГРИГОРЬЯН. Напротив нас как раз был продуктовый склад. И вот люди кинулись на него, еще не изголодавшиеся, не доведенные до крайности, тащили все подряд. Выкатывали бочки с маслом, с медом. Дрались, рассовывали по карманам ватников сливочное масло.
Описывали мне еще и такую картину. Где-то недалеко были винные склады. Их тоже грабанули, а потом взорвали. И огромный поток вина струился к Дону. А нашим бухарикам хоть бы что: черпали кастрюлями, пили прямо из текущего потока, окунув губы в струю. Напивались и валялись пьяные. Может быть, кто-то и захлебнулся…

М. ВДОВИН. Перед приходом немцев была знаменитая грабиловка. Мой дед взял тачку, поехал и привез два мешка соли. Больше, говорит, нам ничего не надо. И вот этой солью мы прожили всю войну, потому что она была тогда в колоссальной цене.

Л. ГРИГОРЬЯН. Первая оккупация была внезапной. Наша семья не успела эвакуироваться, утром мы вышли на балкон. И увидели бегущего красноармейца, паренька, который снимал на бегу гимнастерку. Винтовку он бросил через забор. Видимо, отставший. Он промчался по улице Горького, и буквально через 15 минут появилась колонна немецких мотоциклистов. Их было не меньше 50. Все великолепно экипированы, в касках, с автоматами. Впечатление это произвело ужасное — несчастный, растерзанный красноармеец и эта механизированная мощная колонна. Было такое ощущение: приехали сверхчеловеки, и это — навсегда.

Ш. ЧАГАЕВ. Если бы в город в первый раз пришли полевые войска, мы бы, может быть, не так их боялись. Но вошли-то эсэсовцы, их моторизованные части. У них на рукавах были вышивки — «Адольф Гитлер». Они были подобраны по росту: крупные, и у многих, особенно у офицеров, были перстни «Мертвая голова».

А. ГАВРИЛОВА. Когда немцы в город вошли, и к нам в бараки заглядывали. Кричали
жутко: «Партизан, партизан!» Мол, где партизаны? Какие партизаны, откуда нам знать? Мы, женщины, как овцы, сбились в кучу. Страх господен! А дети во дворе попрятались по туалетам. Поорали они и ушли.
Казнь партизан.
Казнь партизан.
Е. КОМИССАРОВ. Немцы, входя в город, не церемонились, стреляли направо и налево. В парикмахерской бреется мужчина. Пуля попадает ему в шею. Он оседает в кресле. Парикмахеры и клиенты врассыпную…

В. КРАСИЛЬНИКОВА. Когда немцы уже вошли в город в ноябре 41-го, к нам вечером пришел молодой немецкий солдат. Он попросился переночевать. Сидел и целый вечер плел из ниток шнурок. Утром позавтракал и вскоре вышел в коридор. И мы услышали выстрел. Он привязал тот шнурок к курку и дернул. Потом за ним пришли. Это был дезертир.
Так знаете, о чем я больше всего жалела тогда? Зачем ты завтракал, если умирать задумал! У нас так мало было еды.

М. ВДОВИН. РИИЖТ эвакуировался в конце октября. Но дипломников оставили, их не вывозили. В начале ноября все общежитие РИИЖТа подняли по тревоге. «Враг прорвался — врага остановим!» Выстроили их всех, выступили перед ними секретарь Октябрьского райкома партии и военком. Подъехала машина. Каждому дали по бутылке с горючей смесью, повели за Военвед. Там расставили по окопам. Говорят: «Будут идти немецкие танки, бросайте в них бутылки». После этого секретарь райкома, военком и вся их свита развернулись и уехали. И мальчишек-студентов оставили одних. «Мы, — говорит, — день посидели, а на другой побросали эти бутылки в окопы и разбежались. Холод был собачий». Как можно было оставлять их без руководства военных? И самое главное — их бросили голодными! Дали одни бутылки, даже воды не было, не пить же из этих бутылок…

А. АГАФОНОВ. На квадрате Ворошиловского и Красноармейской находилась баррикада. Она перекрывала всю улицу, но внутри были небольшие проходы для пешеходов, а в центре — раздвижная часть для проезда трамваев. Такие баррикады были и в других местах. Но никто ими не воспользовался! Только вред от них был: отступавшие не знали, как их объехать, как проехать к Дону. Толкнутся в одну улицу — перегорожено, в другую — тоже. А объезд далеко. Мы, конечно, показывали дорогу. Но некоторые бросали подводы. У нас на углу стояла одна — со снарядами. Когда немцы пришли, приказали их выбросить в противотанковую щель. Она была вырыта на противоположной стороне улицы. Там раньше стояли частные домишки.

А. КОТЛЯРОВА. Перед приходом немцев наши не успели эвакуировать госпиталь с ранеными красноармейцами. Жители их разобрали по квартирам. Взяла и я одного. Но немцам кто-то из предателей донес, что в домах есть раненые бойцы. И они стали ходить и искать их. Гляжу: идут к нам. Впереди офицер, сзади солдат с винтовкой, за ними мужик с нашего двора. Я выскочила, кричу: «Заразный больной здесь!» А на кучу белья, где гимнастерка окровавленная спрятана, положила спеленутую девочку свою, ей четыре месяца было. Немец потыкал штыком вокруг моей малютки. Я так вся и обмерла. А в это время мужик, что с немцами шел, кричит: «Зараза!» Он знал, что муж туберкулезом болен. Немцы повернулись и ушли.
В нашем дворе еще одного раненого прятали в сарае, на настиле. Немцы туда даже заглядывать не стали, прошили доски из автомата. А оттуда кровь закапала.

В. ВАРИВОДА. Больше всего меня потряс расстрел жителей около парка имени Революции. Кто-то убил немецкого офицера, и вот ночью согнали всех жителей квартала и расстреляли на углу.

Л. ГРИГОРЬЯН. Мы вышли утром на балкон и увидели: горят два здания — радиокомитет и НКВД. И помню нашу радость от того, что горит НКВД: мы его дико боялись. Отец у меня сидел три года. Его освободили в 40-м, когда Ежова сменил Берия. Тогда же отпустили Фоменко, Закруткина. Если бы отец был начальником, его бы расстреляли, как Ченцова, Шеболдаева и других партработников и крупных инженеров. Но он был рядовым экономистом, беспартийным. Он там, в застенках, ничего не подписывал, ни в чем не признался. Когда его посадили, он пытался покончить с собой. Наточил о стенку ручку зубной щетки и перерезал вены, а для верности вскрыл еще и живот — харакири сделал. Но это все быстро заметили и его спасли. А перед этим он голодал. Несколько дней держал сухую голодовку. Он потом мне рассказывал: четыре дня перед глазами пайки хлеба, а потом уже есть не хочется.
Несмотря на все это, я был советским человеком. Но вот когда увидел горящее здание НКВД, была радость на душе.

А. КАРАПЕТЯН. Когда немцы пришли в город, они стали называть площадь Карла Маркса Екатерининской, как она и раньше называлась. Памятник Марксу сбросили и закопали.
В Нахичевани тогда работали магазины, пекарня, продавали коммерческий хлеб. Люди ходят, очередь за хлебом стоит. И в это время — танки. Мы видели, наши окна выходили на площадь Карла Маркса.
За танками пошли мотоциклисты с пулеметами. Народ стал подходить к ним. Они такие добродушные, будто бы пришли самые лучшие друзья. И народ не бросился бежать, прятаться, а сыпанул в магазины. Стали тащить хлеб. Продавцы, конечно, сразу удрали. А народ давай растаскивать пекарню, магазин с игрушками. Немцы все это видят, вытащили кинокамеру, фотоаппараты, стали снимать. На гармошках губных играют. Установили очередь в магазин. Показывают: вы, мол, туда заходите, но берите с собой только то, что можете унести в руках... это они для того, чтобы было видно на фотографиях, что же люди тащат. Я тоже зашел в магазин, а там уже все разобрали. Взял две куклы без голов.

На следующий день немцы повесили везде плакаты: «Жителям города Ростова-на-Дону. За каждого убитого немецкого солдата будут расстреляны 50 жителей. За каждого убитого немецкого офицера будут расстреляны 100 жителей. Комендант города оберфюрер такой-то». Второй плакат: «Все жители еврейской национальности должны носить желтые повязки. За неподчинение коменданту они будут расстреляны».

В. ГАЛУСТЯН. Я видела колонну наших военнопленных, которые шли по городу в первый день оккупации. Это были евреи. Их немцы выделяли в особые группы. На спинах у них была какая-то цифра, по-моему, единица. Эту колонну я видела на углу Кировского и Большой Садовой. Женщины бросали им хлеб. А немцы прогоняли и кричали: «Юде! Юде!»
Пленные красноармейцы.
Пленные красноармейцы.
Т. ХАЗАГЕРОВ. Немецкие солдаты тоже грабили магазины. На углу Крепостного и Большой Садовой, где я жил, был магазин с большим подвалом. Немец обнаружил там бочку. Проделал ножом дырку — оказалось повидло. И стал нас созывать: «Ком! Ком!», чтобы помочь ему выкатить эту бочку.
Одеты немцы были очень легко. На ногах — ботиночки в основном. А ноябрь был очень холодный. Было видно по всему, что они не готовились воевать зимой.

А. КАРАПЕТЯН. Очень много людей было расстреляно на 39-й и 40-й линиях. Я сам видел. Мы с сестрой пошли на Дон с чайниками, воды в колонке не было. И видим: медленно едет мотоцикл с коляской и пулеметом, идут два немца с автоматами. И ведут, как я сосчитал, 26 наших солдат. Ремни сняты, шинели распущены. Подводят их к театру Ленинского комсомола. Поставили возле лестницы. Кто смотрит, кто отворачивается. К тому, кто отворачивался, подходил немец и бил пистолетом по голове: смотри, мол. Потом начали стрелять из автоматов. Все упали. Фашист каждому выстрелил в голову. Мы убежали вниз с того места.
Когда наши вернулись в город, я прочел в газете, что один из этих расстрелянных остался жив и писал: «Я упал. На меня повалился товарищ и закрыл мне голову. Я был ранен в плечо. Когда немец добивал расстрелянных, меня пропустил. Когда немцы уехали, я перелез через забор и забился в щель. Было холодно, светила луна. Проходила женщина. Я ее окликнул. Она принесла мне бинт и кусок хлеба».
Мост через Дон.
Мост через Дон.
Ш. ЧАГАЕВ. Я жил на улице Дальневосточной. А двумя улицами выше, на Профсоюзной, стояло много немецкой техники: тягачи с тяжелыми пушками, там были расквартированы артиллеристы. Оккупанты вели себя нагло, шарили по домам, забирали все, что им нравилось, приставали к молодым женщинам.
Там жила одна старуха — Варвара Ивановна Хренова. На улице ее недолюбливали за желчный нрав и прозвали Хрениха. У нее в доме стояли пять водителей тягачей. Всем казалось, что она с немцами обходилась лучше, чем с соседями.
Позже мне попал в руки снимок. На нем — пятеро немцев, играют в карты. И надпись на обороте: «Ноябрь 1941 года, Профсоюзенштрассе». Это были как раз те немцы, которые жили у Хренихи, они служили в армии генерала Клейста.
Я показал эту фотографию женщине, которая жила рядом с Хренихой, и она рассказала мне ее историю. Утром 25 ноября советские самолеты стали бомбить фашистскую технику на улицах Ростова. По городу поползли слухи о наступлении наших войск. Немцы постоянно прогревали двигатели своих тягачей, вид у них стал озабоченный. Хрениха поняла, что немцы скоро станут драпать, и решила на прощанье угостить их. Замесила тесто с отравой, в мясной фарш добавила крысиного яду. Днем немцы начали собираться в дорогу. Варвара Ивановна нажарила им в дорожку ведерко пирожков и поставила на стол. Один из немцев потребовал, чтобы старуха отведала пирожок у них на глазах. Она, перекрестившись, съела два пирожка. Немцы схватили ведро, сели на свои машины и поехали в сторону Гниловской. Вскоре Варвара Ивановна почувствовала себя плохо и быстро пошла к соседке. Взяв ведро с водой, она стала жадно пить. «Варя, что с тобой?» — спросила удивленно соседка. — «Плохо мне, помираю я…», — тихо ответила Варвара Ивановна и упала. Собрались другие соседи, пытались ее спасти. Но Варвара Ивановна скончалась.
А днем 29 ноября советские войска освободили Ростов. Через несколько дней на окраине города обнаружили пять немецких тягачей с окоченевшими водителями.

М. ВДОВИН. Чему был свидетелем весь Ростов между первой и второй оккупациями — это глупая, бездумная попытка овладеть Таганрогом: штурм Самбекских высот одной пехотой. Несколько бригад морской пехоты Тихоокеанского флота прошло через Ростов. Шли моряки в черных полушубках, молодые, красивые… И больше они не вернулись. Город был наводнен комендантскими патрулями: солдаты из азербайджанских дивизий, не дойдя до Самбека, разбегались. Беглецов потом вылавливали в Ростове и в штрафбаты посылали. А моряков жалко, погибли ни за что. Там сейчас, под Матвеево-Курганом, стоит огромный якорь.

Автор книги Владислав Смирнов в сентябре 2014 года трагически погиб в ДТП. Убийца — пьяный чиновник из правительства Ростовской области (освобожден от уголовного преследования по амнистии).
К 77-й годовщине освобождения Ростова и в память об авторе журналист Рубен Данов вместе с вдовой Еленой Петровной Смирновой решили создать аудиокнигу «Ростов под тенью свастики». В записи приняли участие около 30 ростовских журналистов: это друзья, ученики Владислава Вячеславовича (профессор Смирнов преподавал на журфаке ЮФУ).

Вторую часть проекта читайте здесь, третью часть — вот здесь
Логотип Журнала Нация

Похожие

Новое

Популярное
Вся власть РФ
1euromedia Оперативно о событиях
Маркетплейсы