«У меня в магазине фашисты. Можно ли им что-то продавать?» Рассказы об оккупации и освобождении Ростова. Часть II

К 77-й годовщине освобождения Ростова-на-Дону от немецко-фашистских захватчиков мы публикуем воспоминания горожан из книги писателя, краеведа Владислава Смирнова «Ростов под тенью свастики». Иллюстрируют их уникальные фотографии: эти снимки во время оккупации в Ростове сделали сами немцы. Фото нам предоставил эксперт-искусствовед в области русского искусства, житель Мюнхена Денис Зуров. Начало проекта можно прочесть здесь.

М. ВДОВИН. (Перед второй оккупацией) Эвакуации мирного населения практически не было. Приехал сюда Семен Михайлович Буденный (это было в 42-м году) и сказал: «Я Ростов в 20-м году брал, я его и оборонять буду. Для немцев здесь будет могила, второй Севастополь».
Чтобы выехать из города, нужно было иметь разрешение. Сестра мамы жила в Грузии, прислала свое согласие принять нас, справку Кутаисского горисполкома, но куда только не обращалась моя мать — разрешение на выезд не дали. Ростов, мол, сдаваться не будет, а будет обороняться, вы нужны здесь.
А немцы подошли к Ростову стремительно. Уже позже я узнал, что причиной такого наступления был разгром наших армий под Харьковом. В 1993 году я видел четыре немецких кинофильма, выпущенных в ФРГ к 50-летию Сталинградской битвы, в них была кинохроника: там, на фоне портрета Тимошенко (маршал Советского Союза), немецкий генералитет на полном серьезе, с участием Гитлера, обсуждает вопрос о награждении Тимошенко рыцарским железным крестом за то, что он «помог» Германии под Харьковом.

М. ВДОВИН. Все были мобилизованы на строительство оборонительных сооружений. Их строили и в Ростове, и за городом. Была объявлена норма часов отработки. Нет у тебя справки о сданной норме, хлебную карточку не дадут.
Оборонительные сооружения строились так — перекапывалась улица, оставлялся только узкий проход возле дома. И возводили кирпичные баррикады метровой толщины. Бойницы были направлены на север и на запад: оттуда немцы пришли в ноябре 41-го. А немцы во второй раз пришли с востока.
При отступлении в этих баррикадах «завязли» наши танки и другая техника, много машин! Немцы эти грузовики позабирали себе. Что меня удивило: из танков БТ-26 они вытаскивали моторы, очевидно, к их танкам они подходили.А. КАРАПЕТЯН. Зачем нужно было строить баррикады? Они только мешали продвижению наших войск. Едет большое орудие и не проходит между баррикадами, вынимают замок, а его бросают. Наша армия начала отступать почти за месяц до прихода немцев в город. Шли танки, артиллерия. Двигались в основном ночами, конница топала, как на параде. Мосты тогда страшно бомбили — и на Буденновском, и Аксайский, и наплавной на 29-й линии. Почему город серьезно не обороняли, не знаю, казалось, что сил для этого было достаточно.
Вместе с военными шли и колхозники, гнали свиней, коров, овец. Двигалась настоящая армада: поток беженцев с подводами, люди тащили вещи на себе, катили тачки… Катят пушку, и тут же тащат на веревках баранов. И вся эта масса людей оседала на улицах, прилегающих к Дону. Переправиться было почти невозможно: авиация висела над рекой. Солдаты набивались по домам, по дворам или просто сидели на улицах.

М. ВДОВИН. Жуткая бомбежка была 22 июня, в годовщину начала войны. Была тихая ясная погода, часов 7 вечера. В центре было много народа. И вдруг — вой моторов, свист бомб. Я шел по главной аллее горсада, метнулся в сторону и упал. Серия взрывов. Одна из бомб разорвалась у входа в нынешний ЦУМ (тогда там была библиотека госуниверситета) и накрыла осколками все заполненные трамвайные остановки. Страшно, что там было, — кучи тел.
После этого горкомитет обороны принял решение: взорвать колокольню собора — она служила ориентиром для фашистских летчиков. Был назначен день взрыва и время — три часа ночи. Ее взрывали целую неделю, но так и не смогли взорвать — только половину. Постройка была очень крепкая. И уже после войны пленные немцы ее разбирали по кирпичам.

В. ЛЕМЕШЕВ. Город горел страшно. От горящего рыбного магазина шел такой жар, что здания напротив стали дымиться, загорелся «Энергосбыт». Стекло плавилось, лилось — кошмар. И ночным бомбардировщикам никакого ориентира не надо: все освещено, как на ладони.

М. ВДОВИН. Первый массированный налет на город состоялся 8 июля. Налет был страшный. По Буденновскому было очень много воронок и разрушений. Стояли разбитые трамваи. После 8 июля трамваи больше уже не ходили. 10-го снова налет. И с тех пор ежедневно. Убежища мало помогали. 21-го бомбежка была сутки: утром началась, шла весь день и всю ночь. Фабрика ДГТФ была подожжена, и гудок гудел всю ночь. Это был сигнал к оставлению города. 23-го и 24-го шли уличные бои, а к вечеру 24-го немцы полностью овладели Ростовом.

Ш. ЧАГАЕВ. 25 июля на нашей улице началась грабиловка. Опыт у всех был после первой оккупации. Недалеко от нас находился завод «Вулканид», там выпускали детали для автотранспорта. Оттуда тащили все что можно. Одна девчонка, моя соседка, взяла два портрета — Ленина и Сталина, в таких дешевеньких рамочках. И вот она их прижала к себе и тянет домой. Дотащила до нашего дома. Но дома девчонка получила, видимо, нахлобучку, взяла эти портреты и поставила во дворе. А все знали, что за них можно поплатиться жизнью. Я с дружком взял их и перенес к следующему дому. Те передвинули еще дальше. Таким образом они дошли до самого конца нашей улицы. А потом появились первые немецкие мотоциклисты и забрали портреты. У них был телячий восторг. Но ни стрелять в них, ни рвать они не стали, положили в коляску и увезли.

Л. ВВЕДЕНСКАЯ. После первой оккупации мой муж работал военным комендантом города. Он мне рассказывал, что перед самым вступлением немцев, раздался в комендатуре звонок из какого-то продовольственного магазина на окраине. Продавщица говорит: «В магазине немцы с автоматами. Можно им что-либо продавать?» Муж ей: «Удирайте скорее! И если сможете, запирайте магазин!» Вот психология наших людей: все спрашивать у начальства, даже в такой нелепой ситуации. Так муж узнал, что немцы уже в городе. Уходил он одним из последних. Машина попала под бомбежку. Он успел открыть дверцу и выпрыгнуть в кювет, а через несколько секунд автомобиль вместе с водителем взлетел на воздух.

В. КОТЛЯРОВА. Помню, немцы купались у нас во дворе. Был жаркий день, июль, и они плескались у колонки голые. Нисколько нас не стесняясь. Потом они поставили в Кировском скверике деревянные настилы для уборной. И не стали делать загородку. Усядутся, выставят голые задницы. Они нас вообще за людей не считали, как говорила мама.В. АНДРЮЩЕНКО. Как-то мимо нашего дома проезжал офицер на мотоцикле. Увидел меня, остановился. Поманил к себе пальцем. Я, конечно, страшно испугался. Но делать нечего — подошел. А он достает из коляски игрушечную пушку и протягивает мне. Деревянная, довольно большая. В стволе — отверстие, есть пружинка, можно заряжать небольшие камешки и стрелять ими. Стал я с той пушкой на улице играть. Немцы проходят рядом — кто удивится, кто ногой ее пнет. Но так не трогали.

Л. ГРИГОРЬЯН. Стою я на углу Буденновского и Горького, и вижу — едут конные немцы. Вдруг из подъезда им навстречу выходят человек шесть картинных казаков. С такими длинными бородами, будто навесными, с усами, с околышами. И подносят немцам хлеб-соль. Откуда бы им тут взяться? Может, все и разыграно было, мне так показалось.
А вот на углу Театрального и Большой Садовой я видел настоящий казачий патруль. Все красавцы, с чубами точно на иллюстрациях Королькова к «Тихому Дону». Просто классика. Они едут, и стоит старушонка: «Соколики! Орлы!» Это были красновцы.

В. АНДРЮЩЕНКО. Когда немцы пришли на нашу улицу, они устроили себе что-то вроде праздника. Взяли у кого-то большой стол, поставили его прямо посреди дороги, отобрали у наших соседей патефон, натаскали пластинок. Политические песни выбрасывали, нашли «Катюшу», и слушали, в основном, ее. И странно — ведь это тоже патриотическая песня. Но немцам, видимо, нравилась мелодия.

Н. КОРОЛЕВА. Через некоторое время после прихода немцев нам предложили сделать какие-то прививки. Прихожу в ближайший пункт, там полно народу. Сидит врач в белом халате. Все толкаются, а подходить не решаются. Я была смелая. Приблизилась к столу. А врач мне тихонько говорит: «Уходите отсюда!». Я попятилась — и ходу. Что потом было, не знаю. Но говорили, что одни заболели после этих уколов, другие умерли.

Л. ГРИГОРЬЯН. Началась обычная страшноватая жизнь. Мне-то что — 11 лет — возраст бесстрашия. Я ходил совершенно спокойно по городу с ребятами. Воровали тогда в городе по-черному. У многих было ощущение, что это навсегда. Потом появилась всякая шваль и нечисть. Чтобы завладеть квартирами, имуществом соседей, вырывали людей мгновенно. И невероятно просто. Донос — и все.

Е. СЕРОВ. У нас во дворе жила тетя Соня. Она была дикая кошатница. Ухитрилась и в оккупации содержать семь котов! Как-то самый наглый из них стащил у немцев кусок колбасы. И немец бегал с пистолетом по двору и кричал: «Где здесь один фрау и семь кашкау?»

В. СЕМИНА-КОНОНЫХИНА. В экстремальных ситуациях раскрывается природа человека. Стоял у нас на улице пустой дом. В ней жила, как мы ее звали, Танька-шалава. Лет ей было 18–19. И вот перед войной она вернулась. К ней частенько захаживали мужички. Все время она в обнимку ходила. И вот когда немцы уже вошли в город, слышим крик. Это плакала Танька, да как — руки ломала. Она звала женщин на огороды: «Пойдемте, там немцы наших ребят постреляли. А вдруг там кто-то еще живой есть!» Но никто не пошел, все сидели как мышки.

М. ВДОВИН. Что обидно: делалось преднамеренно или это был наш порочный стиль, но информация запаздывала очень сильно. Мы никогда не знали, что и где происходит. Когда отправляли эвакуированных на юг, в сторону Сальска, никто не знал, что танки немцев уже устремились туда. Туда была отправлена редакция сатирического листка «Прямой наводкой»: в нем высмеивались немцы, печатались анекдоты, критика фашистской верхушки, оккупационного режима. Редактором была Елена Ширман. Редакция в полном составе попала в плен и их всех расстреляли.

Ш. ЧАГАЕВ. Из воспоминаний обер-лейтенанта Курта Майзеля, записанных мною в Веймаре в приюте для стариков: «Выздоровев после контузии, полученной под Ростовом в 41-м году, я уехал в отпуск в свой родной Веймар. Жена меня упрекнула за то, что я не посылаю из России, как это делают другие, посылки с одеждой и обувью. Моя милая Грета не представляла, как живут здесь люди. Пройдя центральную Европу и Балканы, я нигде не встречал такой нищеты, как в России, хотя и считал Советский Союз благополучной страной.
После отпуска я в январе 1942 года вернулся в свой полк. Меня отозвали с передовой в штаб 111-й пехотной дивизии. Она находилась тогда в Таганроге. Мне предложили пройти месячные курсы фронтовых разведчиков в абвер-группе 102, размещавшейся в Таганроге. Нас усиленно обучали русскому языку. Мне как бывшему учителю литературы разговорная речь давалась лучше, чем другим. Один раз в неделю нас возили в лагерь военнопленных, и там мы упражнялись: отдавали русским военные команды, старались находить с ними контакт. Помогали нам и переводчики. Мне удалось уговорить двух парней помогать мне вербовать будущих диверсантов. Так я стал фронтовым разведчиком абвера. Должен признаться, что мои друзья-офицеры по дивизии стали относиться ко мне с некоторой опаской и подозрением. Это меня не устраивало, потому что я по натуре человек веселый и общительный.
После взятия Ростова 24 июля меня направили с абвер-группой для организации филиала школы диверсантов. Так я оказался второй раз в Ростове. Теперь я чувствовал себя уверенней, прогуливался по улицам, иногда посещал рынок у собора с разбомбленной колокольней. В отличие от зимней оккупации 41-го года горожане уже как-то привыкли к нам, общались, и чувствовалось, что они приспосабливаются к жизни. Однажды в августе нас, офицеров абвера, собрал начальник школы и познакомил с пожилым человеком. Им оказался атаман донских казаков Краснов. Это был мужчина лет 60, с окладистой бородой и живыми глазами. Одет он был в казачью форму, но френч почему-то сшил из немецкого темно-зеленого сукна. Разговор шел через переводчика. Краснов сказал, что скоро в ростовскую школу приедут двести молодых казаков, но впоследствии он решил сам обучать своих казаков в Новочеркасске».М. ВДОВИН. 9 августа немцы вывесили приказ: евреям готовиться к переселению. Национальность устанавливалась по отцу. Если отец еврей, а мать русская, дети считаются евреями. С собой полагалось иметь личные вещи, продукты на несколько дней и ключи от квартиры.
Со сборных пунктов их отправляли в Змиевскую балку. Как потом сообщила наша печать, там было расстреляно больше 11 000 ростовских евреев.

Л. ГРИГОРЬЯН. В нашем доме выдали всех евреев. А некоторые сами шли от безнадежности. Вот так пошла моя бабушка по линии матери. Я сам видел такую колонну. Охрана была небольшой, убежать можно было или затеряться среди прохожих, но люди шли обреченно. Многие знали, куда их ведут. Я узнал в колонне соседа по дому. Молодой человек, красивый, высокий. Он нес на плече ребенка лет трех. Он шел, как на демонстрацию, так, наверное, и сказал своему ребенку.

Н. КОРОЛЕВА. Сын мой мальчишкой везде лез. Однажды видел, как вели колонну наших людей. Он пошел за ними следом, потихоньку сзади. Их привели в Змиевскую балку, поставили перед рвом. А он спрятался в лесопосадке. Стали стрелять, он испугался и убежал.
Еще он рассказывал о таком: колонну наших военнопленных положили на улице и пустили по головам танки. Он слышал хруст костей. Когда он стал поэтом, о войне практически ничего не писал. Слишком тяжелый след.

М. ВДОВИН. После того, как были расстреляны евреи, 11 августа 1942 года, ростовский бургомистрат (бургомистра немцы привезли с собой, его фамилии была фон Тиккерпу) провел регистрацию всех погорельцев, и стал их вселять в еврейские квартиры. Лучшие, конечно, забирала немецкая администрация.
Старики, которые знали немцев по первой оккупации, а в 1918 году немцы были полгода в Ростове, говорили, что это были совсем другие немцы. С теми можно было общаться, как с людьми. Эти же были звери в человечьем облике. Вот так их смог «перевоспитать» Гитлер.

М. ВДОВИН. При немцах работала школа с первого по четвертый класс: во всех классах учили немецкий язык. Уроки шли по тем же самым учебникам, кроме истории СССР и географии.
При немцах работали все кинотеатры, но фильмы шли на немецком языке. В гостинице «Ростов» был бардак — «Солдатенхауз». Эта надпись была очень долго на здании. Наши ее закрашивали потом несколько раз, дождь пройдет и опять на фасаде — «Солдатенхауз».

Ш. ЧАГАЕВ. В городе появились казино. Одно — в гостинице «Ростов», другое на Газетном, где сейчас подземные туалеты. Там был огромный подвал. Немцы играли в карты, пили, женщин приводили.

М. ВДОВИН. Никакой информации с фронтов до нас не доходило. 8 августа вышла газета «Голос Ростова», сведения там шли со стороны немцев. Радиоприемников ни у кого не было — их все сдали.

Т. ХАЗАГЕРОВ. Сначала был интерес к газете «Голос Ростова». Думали узнать из нее что-то о положении на фронте. Я сам читал «Голос…» несколько раз. Но интерес к ней быстро прошел. Тематика была престранная. Например, публикация «Я говорю с тобой, Бруно» — воспоминания Муссолини о своем сыне. Или такие статьи: «Жиды и русская литература», «Жиды и русская музыка».В. ГАЛУСТЯН. Запомнился мне анекдот о Ленине, который там был напечатан. В мавзолей Ленина заходит мужчина с ребенком и говорит: «Сынок, посмотри внимательно на этого человека. Он нас обворовал, забрал наши дома, фабрики, заводы. Он сделал нас нищими». Часовой: «Гражданин, отдайте свой последний долг и проходите». — «Ты слышишь, сынок, я еще и должен остался».

А. КАРАПЕТЯН. Оригинально вели себя немцы на базаре. Стоит бабушка, продает дыньку или арбузик — вырастила у себя во дворе. Подъезжают на велосипеде немцы, они обычно по городу на велосипедах ездили. Один спрашивает: сколько? А бабушка уже начинает дрожать. Немец берет дыньку в руки, щупает ее. Передает другому, тот — третьему. Первый достал кошелек и делает вид, что в нем копается. Бабушка завороженно смотрит на кошелек. А немец с дыней уже уехал. Тут и его товарищ кошелек прячет. Бабушка — в плач. А дыни уже нет.

А. ГАВРИЛОВА. Я работала на своем же железобетонном заводе. С утра до вечера. Делали какие-то балки, наверное, для мостов. Давали за работу свежую рыбу, хлеб… Хлеб был как будто с землей. Говорили, что наши, уходя, подожгли элеватор, и хлеб делали из обгорелой пшеницы. Хлеба, конечно, не хватало. Голодали страшно. Даже пухли от голода. Наберу я старых досок от заборов в мешок — и на базар. Продам, куплю баночку полуочищенной пшеницы. Растолку дома, заварю в воде и хоть как-то детей накормлю. Но из шестерых двое все равно умерли.

Б. САФОНОВ. Облаву по городу проводили полицаи. Особенно свирепствовали западно-украинские националисты. Они были очень жестоки. Не столько немцы издевались над русскими, сколько полицаи.

П. ВЕРЕТЕННИКОВ. Организованность немцев, их техника на психику сильно давили.
А мне дед сразу сказал: подавятся фрицы. Больно большой кусок захватили — не проглотят. И рассказывал, что есть такая книга у писателя Лескова — «Железная воля». В ней говорится о том, как поспорили русский и немец, кто кого победит. Немец всё своей железной волей хвастался. А в конце концов русскими блинами объелся и подавился.

В. АНДРЮЩЕНКО. Мальчишки лазили везде и главным образом собирали оружие. У всех его было полно. У меня был ручной пулемет Дегтярева, карабин, несколько пистолетов, гранаты, толовые шашки. Шашки напоминали куски хозяйственного мыла и по размерам, и по цвету.

Е. КРАСИЛЬНИКОВА. Молодых женщин забирали на работу в Германию, я попадала по возрасту. Тех, у кого были дети, в Германию не угоняли, но свою дочь Веру, ей было 12, я отправила к тетке на Маныч, подальше от Ростова. Уполномоченная нашего дома собирала сведения о жильцах. Она поставила мне штамп на свидетельство дочери, что та умерла. А как я докажу, что Вера жива? Не повезу же я ее в Ростов…
Как только немцев вышибли из города, я пошла пешком в деревню и привела Веру. У нее до сих пор на свидетельстве о рождении стоит штамп о ее смерти.В. ЛЕМЕШЕВ. Отца выдали дворовые, его забрали в тюрьму и потом там расстреляли. Мама ушла на менку и пришла только через два месяца. Нужно было жить самому. Мы с моими закадычными друзьями ходили на промыслы. У нас, ребят, была община. Все вместе добывали и ели вместе. В глубине нашего двора, а это были дома энергетиков на Семашко, была будка. Это был наш штаб. Из рогаток убивали воробьев. Иной раз и голубь перепадал. На штыках их жарили. Варили кашу. Получался роскошный харч. У нас были гранаты и толовые шашки, и мы ходили подальше, за Заречную, глушить рыбу. Правда, несколько ребят из-за неосторожности погибло, покалечилось. Взрывчатка — не для детей. Но жизнь заставляла. Когда пришла мама, ее из-за ареста отца никуда на работу не брали — даже уборщицей. Я все научился делать сам: в столярке кое-что соображал, в электрике. Делал ножики, коптилки. Как-то прикатил с друзьями рулон бумаги. И стали сшивать тетрадки. А мне всего-то девять лет!

А. КАРАПЕТЯН. Мы, мальчишки, помогали женщинам возить вещи на менку: в Александровку, до Багаевки. Собирается их 10–15, и мы, тачечники. Премся по пыльной дороге. Скачут как-то навстречу два немца на лошадях — цок, цок… Останавливаются, смотрят на женщин. А те надевали косынки по самые глаза, чтобы пострашнее выглядеть. Немец выбрал одну — и в хату. Вой, крик. Он ее изнасиловал, а второй рядом с нами, караулит вроде. Она вышла, поплакала. Женщины ее пожалели, и мы дальше двинулись.

Ю. ТУРБИНА. Голод к концу оккупации был такой, что ели все. У нас на Соляном спуске был завод, там лежала кожа. Она была соленая, чем-то пересыпанная, воняла нафталином, и все равно, когда немцы ушли, мы ездили туда на санках за этой кожей. Люди варили ее и ели.

В. ЛЕМЕШЕВ. Как-то натолкнулись мы с пацанами в одном месте на грампластинки, красивые такие, лаком покрытые… набрал я их. И была там пачка этикеток. Пришла мысль: вырезать их и наклеить, по кругу стал писать гуашью: «Рио-Рита», «Брызги шампанского». И сверху олифой покрываю, чтобы блестела этикетка. И на базар. Шли они влет — новенькие ведь. Мы загнали с приятелями несколько пачек этих пластинок, а потом пришла мысль: давайте хоть послушаем, что продаем. Нашли патефон. И что вы думаете там было? Речь товарища Сталина: «Враг будет разбит! Победа будет за нами!» За такое и расстрелять могли. А на рынке, слава богу, тишина. Наверное, люди думали: партизаны орудуют.

Ю. ТУРБИНА. Немцев все боялись: за малейшую провинность — расстрел на месте. Особенно оккупанты зверствовали, если убивали их людей. На 34-й линии, недалеко от лесной школы, убили немца, так они сразу вывели заложников и тут же расстреляли. За одного — 50 человек, стариков, детей — без разбора.

Ш. ЧАГАЕВ. Жила у нас на улице Клава, лет 25. И жил с ней немец. Звали мы его «длинный рыжий Ганс», он верзила метра под два. Добряк был. На мотоцикле нас часто катал. В перерыв на обед приезжал домой, к Клаве.
И был у нас во дворе мальчишка Женя Дураков — вот такая у него фамилия была. Он нашел где-то немецкую гранату, ручку вывинтил. А взрывная головка осталась. Но мы этого не знали. Собрались в кружочек и хотели посмотреть, что будет дальше. В это время Ганс зашел и увидел, что мы делаем; сразу выбил ногой гранату из рук Женьки, повалил нас и придавил сверху своим телом. Раздался взрыв. У него вся спина и ноги были поранены мелкими осколками. Поднимается он весь окровавленный, ругается. Женщины затащили его в комнату, стали перевязывать.
Услышав взрыв, приехали немцы. Офицер начал кричать на Ганса, а тот лежит, стонет от боли. Увезли его в больницу, в 5-й роддом, там тогда был госпиталь немецкий. И Клава, и другие женщины к нему ходили, и моя мать навещала его. Ведь фактически он спас нас от смерти. А потом он вернулся снова к Клаве.

В. ЛЕМЕШЕВ. Летом и осенью нас кормил элеватор. Он был взорван и хлеб сгорел. Сверху сгорел, но внизу был более или менее нормальный. Мы там делали норы и лазили. Одного мальчишку в такой норе так и засыпало.

А. ПАНТЕЛЕЕВ. В доме на ночь мы закрывали ставни. Как-то ставень сломался. Вышел я его починять. Мне 9 лет, но я один в доме мужчина. В руках молоток, классный такой, дедовский. А недалеко стоял румын. Увидел, дал мне пинка и отнял молоток. А жили мы на Ульяновской улице, рядом немецкий штаб. Выходит офицер. А я стою и реву. Он подошел, догадался, в чем дело. И как двинет румына по морде. Вернул молоток.

А.КАРАПЕТЯН. Немцы поделили город на части. В Нахичевани стояли в основном румыны, здесь была румынская комендатура. На Сельмаше преимущественно чехословаки. В центре немецкая комендатура. Деньги ходили и наши, и немецкие.

Как мы уже говорили, история семьи искусствоведа из Мюнхена Дениса Зурова, который предоставил нам фото, тоже связана с Ростовом военных лет. Здесь жила его бабушка Вера Ивановна Панарина (1921-2010). Еще школьником Денис записал ее воспоминания, вот отрывки из них:

«Когда фашисты первый раз захватили Ростов, то останавливались на ночлег в частных домах. Мой брат Алексей (ему тогда исполнилось 16 лет) вместе со своими друзьями забрался ночью в один из немецких броневиков и выкрал продовольственные пайки и инструменты. За что получил большой нагоняй от родителей, ведь наутро немцы могли начать поиски. Благо в ту ночь они все были очень пьяные и утром не хватились пропажи.
Перед второй оккупацией Ростова брат добровольцем записался на фронт, прибавив себе два года. Служил в разведроте. Мы получили от него только два письма, последнее он отправил из-под Харькова. Алеша пропал без вести в 1942 году…

Во время первой оккупации города немецкое командование распорядилось активным образом отбирать у местного населения продовольствие и скот для нужд своей армии. У нашей соседки было двое детей и корова — единственная кормилица. И вот немцы эту корову забрали. Соседка и ее дети так плакали, что никто не мог их утешить.

Я неплохо знала немецкий язык (изучала его и в школе, и в театральной студии Завадского) и решилась на довольно опасный шаг. Дождавшись на нашей улице легковую машину с немцами, я остановила ее. И тут же немного опешила: в машине находились два немецких полковника. Один из них сперва грубо оттолкнул меня, но я не растерялась — бойко на немецком объяснила им причину моего поступка, описала горе соседки, которая вместе с детьми теперь обречена на голодную смерть. Видимо, немцы были так удивлены моей смелостью, что выслушали короткий рассказ до конца. После чего спросили, куда увели ту корову, и поехали дальше.