К 77-й годовщине освобождения Ростова-на-Дону от немецко-фашистских захватчиков мы публикуем воспоминания горожан из книги писателя, краеведа Владислава Смирнова «Ростов под тенью свастики». Иллюстрируют их уникальные фотографии: эти снимки во время оккупации в Ростове сделали сами немцы. Фото нам предоставил эксперт-искусствовед в области русского искусства, житель Мюнхена Денис Зуров.
Первую часть проекта можно прочесть здесь, вторую — вот здесь.
Л. ГРИГОРЬЯН. По городу были расклеены плакаты, листовки. Самая популярная: «Гитлер — освободитель». Он изображен стоя, подбоченясь, со своей усатой мордой, в форме. Вторая — еврейское лицо карикатурное: выпученные глаза, горбатый нос, лицо наполовину красное, наполовину желтое. И надписи на нем: «Кто виноват, что ты недоедал? Жид! Кто виноват, что ты бедствовал? Жид!» Огромный такой плакат, метрового размера. По качеству рисунки были выполнены очень плохо.
Л. ШАБАЛИНА. Иногда мамка с менки привозила из села семечки. Мы их жарили и продавали. Я сидела с ведерочком на углу Кировского сквера. И вот один раз подходит ко мне немец, запускает руку в ведерко, начинает набивать карманы, а сам приговаривает: «Сталинский чоколад, сталинский чоколад». А по аллейке сквера часто прогуливался генерал, подтянутый, холеный. Он ходил с хлыстом в руках. Увидел эту сцену, подошел и как перетянет этого немца хлыстом. Тот вытянулся перед ним, а потом убежал.
Генерал взял меня за руку и повел через дорогу, а там стояла немецкая часть и полевая кухня. Как раз был обед. Генерал что-то сказал повару и показал на меня. И когда очередь из солдат закончилась, повар показал знаком: неси, мол, миску. И положил черпак каши с тушенкой.
С тех пор я и мои сестры, а иногда и ребята с нашего двора, рассаживались на бордюре с мисками и ждали, когда немцы получат свои порции. И тогда подходили к повару. Если что-то оставалось, он нам давал. Понемногу, но для нас, полуголодных, это была большая поддержка…
Б. САФОНОВ. Самым важным местом в городе стала толкучка, ее называли «менкой», а иногда «обжоркой», там было все: вареное, пареное, жареное. Люди меняли там одежду, вещи, в основном на продукты. Хлеб стоил 250 рублей. Пачка папирос или стакан махорки — 60 рублей, столько же — стакан соли. Литр водки — 1000 рублей. Зарплата на табачной фабрике до войны была 280–310 рублей, хлеб стоил 90 копеек за килограмм — черный, а белый — полтора рубля.
А. КАРАПЕТЯН. Немцы разрешили в городе открыть коммерческие магазины и рестораны.
Один наш сосед, Федя, открыл ресторан на Газетном и Большой Садовой. Немцы приезжали к нам по двор, привозили ему для ресторана шнапс, он у них покупал. Мать готовила для его ресторана пирог «Наполеон». Он давал ей муку, сахарин. Я иногда на своей тачке возил эти пироги к нему в ресторан, 20 марок они стоили или еще сколько-то. Там моя старшая сестра работала посудомойкой.
В. БОНДАРЕНКО. Венгры часто насиловали, румыны обирали. Немцев мы боялись меньше. Они чувствовали свое превосходство и везде это подчеркивали. Но и немцы были, конечно, разные. У нас жил на постое военный врач. Он говорил по-русски, хотя и плохо. Часто приходил вечером домой угрюмый и пил шнапс. Раз он наклюкался так, что мы испугались. А он взял в руки два яблока, с силой ударил одно о другое, так, что они разлетелись вдребезги. И сказал: «Голова Сталина, голова Гитлера — войне капут!»
М. ВДОВИН. Люди жили в основном менкой, и многих спасла рыба. Ее было очень много, и все питались рыбой. За другими продуктами ездили на менку, в Краснодарский край, в Степную, в Кущевку, даже до Тихорецкой добирались. Немцы всему населению выдали карточки: 300 граммов хлеба на человека. Жизнь на центральных улицах напоминала нашу сегодняшнюю: везде стояли коммерческие палатки, лотки, везде частная торговля. Продавали табачные изделия, сахарин, всякую мелочь.
На рубле тогда был изображен шахтер с отбойным молотком, на трешке — красноармеец, на пятерке — боевой летчик. А на червонце, 30, 50 и 100 рублях — Ленин. Эти деньги с советской символикой так и ходили при немцах. Ходили и немецкие марки. Немцы установили курс: 1 марка — 10 рублей. У каждого немца была пачка советских денег. После окончания войны выяснилось, что они привезли много фальшивых банкнот.
В. СЕМИНА-КОНОНЫХИНА. Сценки поведения наших людей были очень любопытны. Был у нас на улице такой тип — Савва. Он ждал прихода немцев и говорил: «Это — культурная нация, они научат нас жить правильно». А воды у нас не было, и ходить за ней была мука — очень уж далеко. Немец дает Савве ведро, говорит: «Иди за водой!» Тот принес. Его еще раз послали и еще. Он с утра до вечера таскал немцам воду. И потом больше не говорил о них ничего хорошего.
А. РАДЧЕНКО. Я немцев очень боялась. После того, что увидела. В соседнем квартале жила девочка, просто красавица! На затылке узлом золотая коса уложена. Стройненькая. До прихода немцев ходила в легком сарафанчике из тонкой материи. Идет, а груди, крупные, упругие, в такт шагам подрагивают. Чего она из Ростова не уехала? Говорили: не хотела бабушку больную бросать. Шла она раз по улице, узелок в руке несла, на голове платок намотан по самые глаза, чтобы внимания к себе не привлекать, да еще и прихрамывала нарочно. Навстречу 5-6 немцев, гогочут, пьяные, наверное. Один на нее пальцем и показал. Окружили они ее, затащили в наш двор. Она кричать, да кто поможет? Немцы ее раздели. Двое за руки держали, двое за ноги — на весу… Сначала она пыталась барахтаться, а потом затихла. Они так и оставили ее во дворе. Оделась она, села. И долго-долго плакала. Я подошла, она даже голову не подняла. Ее потом в Германию на работы угнали.
А. КАРАПЕТЯН. После крупных расстрелов немцы на улицах уже никого не убивали. Старосты составили списки по кварталам: кто у них живет из руководителей предприятий, коммунистов. В одном таком списке была и моя мать. Людей выдавали соседи, система эта по-немецки работала четко. А за несколько дней до ухода из города полицаи собрали всех этих людей по спискам, свезли в тюрьму на Богатяновку. Там было расстреляно около 1500 человек. Мы бегали туда смотреть. Стоял морозец, и кровь буквально парила. Все камеры были забиты трупами. Идешь, а кровь в коридорах чвакает.
Л. ГРИГОРЬЯН. После расстрела в тюрьме по городу стоял ужасный трупный запах. Взломали ворота, и весь город ходил туда искать своих родственников, ведь в каждой семье кто-то пропал. Надевали марлевые повязки и искали своих.
А. КАРАПЕТЯН. Человек ко всему привыкает: к трупам, к крови. Жизнь в оккупации калечит человека. На базаре одному мужику прострелили живот. Он крутился между лавками, кричал: «Помогите, спасите!» Ползал, ползал — пока не умер.
Мама моя уцелела случайно — немцы спешили, не всех по списку собрали. Мы узнали, кто ее сдал: заврайоно, она выдавала всех коммунистов. Но маму потом посадили свои. Сказали: ты коммунистка, должна была заниматься подрывной работой в тылу немцев.
У театра им. М. Горького.
М. ВДОВИН. С середины января 1943 года со стороны Волги вновь начались бомбежки нашей авиацией по той же схеме: одиночными самолетами всю ночь. Немцы гибли, но наших погибло больше. Мой школьный товарищ, он жил на углу Пушкинской и Доломановского, пережил налет. Бомбы упали на их дом, он был разрушен до основания. А когда все выбрались из подвала и начали разбирать свой скарб, один жилец вытащил кусок стабилизатора от бомбы и говорит: «Это же Васькина бомба!» Он работал на «Ростсельмаше», а Васька был его напарником. Он узнал клеймо на стабилизаторе. Бомбы, которые были изготовлены на эвакуированном «Ростсельмаше», сыпались теперь на Ростов.
М. ВДОВИН. В конце января 43-го наш бомбардировщик сбросил бомбы на Театральную площадь. Пострадало здание Управления железной дороги. Горел театр имени Горького. Пожар был очень сильный. Позже я узнал, что на одного из немецких солдат горящий театр оказал очень сильное впечатление. Этот солдат попал в плен, после войны вернулся в Германию, стал художником. И написал картину «Пожар театра». В 70-е годы он приезжал в Ростов и привез ее в наш город. Она хранится в ростовском Музее краеведения.
А. КАРАПЕТЯН. К февралю 43-го в городе стало особенно голодно. Некоторые немцы уже уматывали, а другие спешили повыгоднее заняться коммерцией. У них всегда было так: война — войной, а бизнес — бизнесом. Те немцы, что сожительствовали с нашими женщинами, через них продавали вещи, продукты. А женщины искали для немцев тех, у кого оставались ценные вещи: золото, в первую очередь. Стоит в квартире мешок белой муки, и туда несут что есть: кто колечко золотое, кто сережки…
Л. ГРИГОРЬЯН. Тетка моя, младшая из сестер отца, вынуждена была бежать с немцами. Она до войны была студенткой. И пошла работать на вокзал уборщицей. Там выяснили, что она знает немецкий язык, она стала переводчицей. «Переводчик» в то время обозначало неизбежные репрессии. Хотя она работала не в гестапо, а всего-навсего на вокзале: объявляла отправление поездов. Но ее бы, безусловно, посадили.
В ноябре была окружена под Сталинградом армия Паулюса. В январе началось отступление с Кавказа. Стала отступать и неудачно дислоцированная 4-я танковая группа Гота. В Ростове появились отступающие казачьи подразделения атамана Краснова и горские ополчения Азды Болдырева. Меня вызвали в штаб ростовского гарнизона и приказали возглавить сводный батальон из прибывших ополченцев. У меня был хороший переводчик из местных немцев, Отто Шульц. Распределив обязанности между командирами взводов и усилив охрану привокзальных улиц, я расставил русских ополченцев по квартирам, где они могли следить за подозрительными передвижениями в районах возможного совершения диверсий. Таким образом, мне удалось предотвратить восемь попыток нападения партизан».
А. ПАНТЕЛЕЕВ. Вышел я вечером на санках покататься. А санки у меня отличные были, дедовские, вся улица завидовала. Рядом с нами был штаб, выходит оттуда офицер и давай на мои санки чемоданы грузить. Показывает: «Вези!» Впрягся я. А в гору тяжело тянуть. Правда, немец мне иногда помогал, подталкивал. Привез я его чемоданы на вокзал. Он мне дает блок сигарет и блок шоколада. Я обнаглел: «Пан, мало». Немец мне пинка под одно место. Я за санки — и домой. Прихожу, а мать мне еще добавила. Испугалась, где я так поздно шатаюсь. А потом кинулась обнимать — живой! Через несколько дней началось. Мы, пацаны, на крышу залезли — интересно. Наши шли со стороны Батайска. Огонь был страшным и оттуда, и отсюда.
В. ВАРИВОДА. Когда в начале февраля в городе начали стрелять, мы вообще из дома не выходили. А 14-го вроде бы поутихло. Мы с соседкой за саночки и к реке — за водой. Глядь, на берегу два красноармейца сидят. Мы им: «Ой, вы откуда здесь?» А они смеются: «Мы вас освободили, а вы даже не знаете об этом!»
А. ЛЕНКОВА. Я вступила в Ростов с нашими частями сразу после его освобождения. Часть, в которой я служила, была полевой автобронетанковой мастерской — завод на колесах. Двигались за фронтом, собирая подбитую технику, и возвращали ее к жизни.
Выгрузили нас в Ростове, и мы тут же развернули в уцелевших цехах автосборочной свое хозяйство. 8 марта 1943 года собрал нас, девчонок, замполит, поздравил с праздником и сказал: «Не все советские девушки такие, как вы. Есть, к сожалению, и другие. В газете «Голос Ростова» было объявление о том, что публичному дому для немецких солдат требуются 100 красивых девушек. Так вот, в первый же день было подано 300 заявлений…»
А. ЛЕНКОВА. О том, как жили люди в оккупации, мы могли судить по тому, как нас кормили. Базы нашего снабжения отстали, и мы пару месяцев ели одну рыбу. Не было хлеба. А еще страшнее — не было соли. Мне лет десять после войны снились эти огромные белые рыбьи куски в мутной воде — единственная в то время еда.
Наши токари ухитрялись иногда выкроить минутку, чтобы выточить алюминиевую расческу для менки. Махорку достать удавалось, а соль — нет.
Е. МЕДВЕДЕВА. Мы жили в большом доме на Садовой, рядом с университетом. У нас была отличная 3-комнатная квартира. Муж работал директором Стройбанка, дружил с Орджоникидзе, Ворошиловым. Должность мужа соответствовала генеральскому чину, но в 37-м его взяли. Отпустили перед войной, и он ушел на фронт рядовым. Вернулся на костылях, но поскольку был репрессирован раньше, его забрали снова, и он пропал без вести. Дочь после 10 класса пошла санитаркой на фронт, сын, офицер, тоже был в армии. Я осталась одна…
В мою квартиру поселили солдат. У нас была огромная двухметровая ванна. Они ее использовали как туалет. Было очень холодно, и дерьмо замерзало. Они меня заставляли ее чистить. Но не это было самое страшное. Человек ко всему привыкает. Для меня смыслом жизни было ожидание своих детей. Дождаться свободы и детей! Вот что меня держало. Боялась одного — упасть и умереть на улице от голода. И мне повезло. Сын был в составе частей, освобождавших Ростов. И дочь вскоре приехала. Меня они едва узнали. Мне не было страшно, страшно было им. Сын меня сфотографировал: одна кожа да кости, как в Освенциме. Да Ростов при немцах и напоминал огромный концлагерь. Тот, кто не сотрудничал с немцами, жил ужасно. Вся Садовая была разрушена. Универмаг уцелевший да наш дом — как два зуба на пустой челюсти.
В. ТУРБИН. Мы подошли к Ростову со стороны Ольгинской. Погода была солнечная. Весь Ростов лежал как на ладони, и зрелище было удручающее. Горело здание театра Горького. Практически вся улица Садовая была разрушена, Буденновский — тоже. Завод «Ростсельмаш» лежал в руинах. У меня, ростовчанина, аж сердце защемило от такой картины. Об улыбках, о смехе и говорить не приходилось. Все метались в поисках еды. В нашей квартире ничего не осталось, все ушло на менку. Если бы Ростов еще полгода оставался в оккупации, основное население погибло бы от голода.
Буденновский проспект.
А. КАРАПЕТЯН. Убитые солдаты лежали замерзшие, в разных позах. Мы бегали, искали наших живых среди упавших, мороз-то был большой. Трупы громоздили на санки и везли в парк имени Фрунзе, там две братские могилы: одна — 41-го года, другая — 43-го. Там похоронены тысячи трупов. Хоронили и в Кировском сквере. Помню, лежат две санитарки. Одной пуля разорвала горло, другой осколок снаряда разворотил грудь. Собаки облизывали кровь, грызли мясо и страшно выли. Эти картины до сих пор стоят перед глазами.
М. ВДОВИН. Нашего убитого солдата в шинели я увидел еще 10 февраля в конце Гвардейской площади, на углу Красноармейской и улицы Сиверса. Очевидно, это был разведчик из группы Мадояна, его батальон оборонял железнодорожный вокзал. В ночь с 13 на 14 февраля раздался ужасной силы взрыв. Буквально во всех домах повылетали стекла. Это немцы взорвали все мосты, пути, где 10-й трамвай ходит, перед пригородным вокзалом, мост на Каменке, станцию Ростов-гора, там до утра пожар был. И тишина. Утром выходим — наши! Чувство трудно описать. Радость необыкновенная! И удивление — глаза на лоб лезли. Едут на санях, а сани тянут… верблюды. Армия из астраханских степей в Ростов вступала на верблюдах. Ну, конечно, встречи, слезы. А уже со второй половины дня через Ростов пошли машины: «ЗИСы», «ГАЗики».
Ш. ЧАГАЕВ. В конюшнях на Нижне-Гниловской было много немецких лошадей, немцы не успели вывезти их. И чтобы они не достались Красной Армии, бомбардировщики разбомбили конюшни. И вот почти весь Ростов хлынул туда. Люди шли с топорами и рубили эту конину. Месяца два ели котлеты из конского мяса.
Театр им. М. Горького.
Л. ВВЕДЕНСКАЯ. Я вернулась в Ростов из эвакуации в марте и пришла в ужас. Прекрасный южный город выглядел страшно. Весь центр был разрушен, зияли пустые окна.
Но были и комические случаи. Одна женщина рассказала: немцы у нее на постое часто просили сыграть им что-нибудь и спеть, она была музыкантом. А по-русски они совсем не понимали. И она под веселую мелодию распевала им: «Как я вас всех ненавижу! Чтобы вы все сдохли!» Они хлопали, благодарили.
Ю. ТУРБИНА. После освобождения Ростова мы с подружкой работали в госпитале на 26-й линии. Он и ныне госпиталь инвалидов войны. Весь вестибюль был забит ранеными, они лежали на соломе, больше постелить было нечего. Не хватало бинтов, и мы после смены забирали бинты домой, отваривали, они были вшивые, скатывали. Работали не покладая рук и не считаясь ни с чем. Пришла наша власть, у людей был подъем.
Первое время никаких магазинов не было. Были карточки. Было много рыбы, ее глушили в Дону, но не было соли. Это был страшный дефицит — она стоила 40 рублей стакан на рынке.
М. ВДОВИН. Отступая из Ростова, немцы предприняли крупномасштабную диверсию: взорвали все склады горюче-смазочных веществ, но не тронули бочки с метанолом. Таких бочек по Ростову было очень много. А внешне метиловый спирт от этилового ничем не отличается — только последствиями. Народ, конечно, стал растаскивать эти бочки и употреблять дармовой спирт. Начались массовые отравления со смертельным исходом, со слепотой.
Ш. ЧАГАЕВ. В двадцатых числах февраля немецкий транспортный самолет летел над окраиной города. Наши истребители расстреляли за считанные минуты. Он задымился и, плашмя упал в районе ботсада. Погорел и погас. Пилотов не было, они выпрыгнули. Там, в основном, были продукты: консервы, шоколад. Все это растащили. И еще долго жители вырезали куски алюминия, закрывали ими сараи, крыши починяли. У одного старика на крыше был алюминиевый лист со свастикой.
М. ВДОВИН. Война была жестокой, но беспризорщины и сыпняка не было. Все безнадзорные дети сразу подбирались, определялись в детские дома. На всех станциях были открыты пункты санобработки. Пока не побываешь в бане, пока твое белье паром не обработают, не выдадут справку — нигде билета не продадут. Это было введено сразу после освобождения Ростова. Когда наши войска вступили в Ростов, первое, что открылось, — пекарни и бани.
Ш. ЧАГАЕВ. Когда Ганс, который жил на нашей улице, уходил, он долго уговаривал свою возлюбленную Клаву уехать с ним, но она отказалась. Она была очень отзывчивая. Всегда всем помогала. Жила она одиноко, был у нее небольшой домик. И вот как закончилась ее жизнь. 15 февраля, когда немцев уже выбили, на заводе «Пролетарский молот» нашли древесный спирт, и молодые женщины, кто с горя, кто с радости, напились его. Смотрю: Клава идет и держится за забор: она ослепла. Чем только ее женщины не отпаивали, спасти не удалось. Ночью она умерла.
Е. КРАСИЛЬНИКОВА. После окончания войны стали в Ростов возвращаться те, кто был угнан в Германию, куда чуть и я не загремела. Официальные власти унижали этих людей, как будто они по своей воле туда уехали. Их нигде не брали на работу. Находились и те, кто показывал на них пальцем. А в чем они были виноваты? Сколько они там настрадались, и здесь их за нормальных людей не считали.
М. ВДОВИН. 14 февраля наши вошли в Ростов, а уже 15-го состоялся митинг городской. На площади у банка. Там Никита Хрущев выступал.
А. КАРАПЕТЯН. Когда наши вошли в город, видел я такую картину: наш солдат с перевязанной рукой, сидя на лошади, гонит пленного немца. Тот стрелял в него и ранил. Красноармеец поймал немца и стал водить по улицам, водит и хлещет кнутом. У того уже и уши распухли, красный совсем, и одежда разодранная. Остановились они около нашего дома, жители говорят: «Убей лучше, что ты его таскаешь?» А тот его снова хлыстом и дальше погнал. Так и не знаю, убил он его или сдал.
В. ТУРБИН. Разгром под Сталинградом произвел на немцев ошеломляющее впечатление. Они стали бояться окружения. Поэтому оставили в Ростове отряды прикрытия, боялись обхода с севера, войска уходили на запад.
Я до сего времени не могу как следует осмыслить, почему, невзирая на поражение в 41-м, отступления и наше плохое вооружение: винтовка, пара гранат да бутылки с зажигательной смесью, — уверенность в окончательной победе никогда не покидала нас.
Немцы же, наоборот, никак не могли понять после Сталинграда: что произошло и почему? Ведь они считали себя непобедимыми.
Аудиоверсию книги «Ростов под тенью свастики», записанную коллегами и учениками трагически погибшего в ДТП автора — писателя и журналиста Владислава Смирнова, можно послушать на ютьюбе.
