В декабре 2022-го «Нации» исполняется 10 лет. Давайте вспомним, что интересного было у нас за это время. (Впервые текст был опубликован в июне 2019 года.)
— В Ростове есть жизнь, которой нет нигде, тут такое ядерное смешение кровей, темпераментов! Вот я. Моя фамилия Сидоров, но я на четверть осетин, и двоюродная сестра замужем за армянином. Дед мой — чистокровный осетин, конокрадом был, в 14 лет сбежал из дома. Попал в Ростов и пошел в порт, грузчиком наниматься. Ему говорят «Какой ты грузчик, пацан?», а он: «Давайте я смену отработаю, а вы посмотрите». И оказалось, что он, мальчишка, покрепче всех остальных.Конечно, Ростов — это, прежде всего, ворота Кавказа. И поэтому у нас нет такого шовинизма, как на севере или в центральной России. К людям с Кавказа другое отношение. Ну, и они иначе себя ведут, сдержанно, с пониманием. Этим Ростов здорово отличается от обеих столиц. Подъезжаешь к Москве, все заборы исписаны: «Смерть хачам!» А здесь армяне и славяне живут без особых терок. И от этого добрососедства комфортно.
Сидоров — студент-второкурсник.
Конечно, Ростов меня вдохновляет. Я коренной, люблю родной город. А за что его можно не любить? Грязь? Это не грязь — то, что сегодня. Вот в советское время, в 90-е была грязь! И жуткие тротуары. Ну, правда и сейчас плитку ровно почему-то никак положить не могут.
А моя жена, она была из Новосибирска, не любила ростовчанок. За характер. Хабалистый, ядреный. Сейчас этого меньше, а раньше — в автобусе, на базаре — слово за слово, и понеслась! Южный темперамент. Нужно отбрыкиваться, уметь себя поставить.
Красивых девушек много. Полукровки, метиски — здешняя фишечка. Но характер! Ребята из других городов говорят: ростовчанки, конечно, красавицы, все у них замечательно, лишь бы только рот не открывали.
Как-то я услышал интервью Ефима Шифрина: он, рассказывая журналисту о гастролях, спросил: «Вы бывали в Ростове в июне? Нет? Тогда вы не знаете, что такое жара». Так это он еще в июле тут не был.
Одесса-мама и Ростов-папа — знаменитая криминальная парочка. У обоих удачное расположение, оба — южные форпосты России, и там, и там шикарная погодка. Босяки сюда тянулись с давних пор. В Одессе криминальной блистали, как правило, евреи и отчасти поляки. В 1870-х стала складываться, так сказать, одесская нация, одесситы начали называть город своей мамой. Такая типично еврейская мама. И нужен был славянский противовес. Им на рубеже XIX-XX веков стал Ростов. Одесса к началу прошлого века была большим городом — 600 тысяч. Ростов поменьше — тысяч 200. Но, конечно, ростовчане считают, что папа, по любому, главнее мамы. Есть такой стишок у Михаила Демина, бывшего вора в законе: «Одесса славится ……. (женщинами распутного поведения). Ростов спасает босяков. Москва хранит святую веру, а Севастополь — моряков».
«Босяки», «бродяги» — традиционное определение уголовника, но на переломе XIX-XX веков они бродяжили в буквальном смысле. А когда беспаспортных босяков задерживали и заполняли на них формуляр, то на вопрос «как зовут?» они отвечали «Иван», просто это было самое распространенное имя. «Кто мать, кто отец?» — «Не помню». Оттуда и пошло — «Иван, не помнящий родства». Но позже босяки стали говорить так: «Ростов — папа, Одесса — мама». Так и появились эти криминальные «родители».
Была, как говорится, большая разница между ростовскими (даже шире — славянскими) и одесскими ворами. Одесситы были артистичны, работали с элитой, выдавали себя за графьев, аристократов. Славянские, ростовские воры выбирали жертв попроще — купцов, ремесленников, более вахловатых людей. Это как «шниффер» и «медвежатник»: и то, и другое обозначает взломщика сейфов. Но шнифферы работали газовыми горелками, это от немецкого «шнитт» — «разрез», тонкая работа. А медвежатники били молотком либо грохали об пол, тогда сейфы были с заклепками и удара не выдерживали.
Редактор газеты «Тюрьма и воля» Александр Сидоров (справа) с коллегами по УИТУ.
Погреть кости в Ростов съезжалось немало воров в законе. Известные воры — Эдик Красный, Кирпич, Гагик, всех нет смысла перечислять. Здесь свои последние годы провел Анатолий Черкасов, легендарный Толя Черкас, главный вор Советского Союза. И он, что интересно, был участником Великой Отечественной, причем дошел до Берлина, имел два ордена Славы и пять медалей! Но при жизни это скрывал, в воровском мире западло брать оружие из рук власти. Жил Черкас на Пушкинской. Иногда прямо с балкона речи толкал. И рулил блатным миром: постановочные малявы, сходняки, столько воров стекалось к нему сюда... Умер он уже в 1990-х, мы пытались найти его могилу с РЕН-твшниками, но в администрации кладбища нам ничего, конечно, не сказали.
Сейчас авторитеты стараются где-то в центре страны оседать, там удобнее вопросы решать. Даже смотрящие за областью живут в Москве. Ростов сейчас в криминале фигурирует больше как мифологическая единица.
Я почти 18 лет проработал в системе исполнения наказаний, был корреспондентом, затем редактором газеты «Голос совести» (позже «Тюрьма и воля»), издававшейся УИТУ — Управлением исправительно-трудовых учреждений.
«Крытки» и «зоны», тюрьмы и колонии — жестокий мир. Хотя там есть черты общинности и своя справедливость: у своих не красть, обязательно расплачиваться с долгами, блюсти чистоту, иначе ты — чертила, и твое место у параши.
Увлечение уголовной субкультурой у меня началось с языка. Этот язык — совершенно уникальный — просто вынес мне мозг. Это не сленг гопников, а особая лексическая стихия. Грубый язык, но невероятно цветистый, сочный, образный. Сталин, по сути, много сделал для развития уголовного жаргона своей репрессивной политикой. Сидели настолько разные люди! Священники, интеллигенция, бывшие имущие классы, старые спецы, крестьяне, рабочие. И все это перемешивалось («келешевалось») — и рождало исключительно богатую речь.
Ростовского вора можно отличить по жаргону. Например, на севере человека, далекого от уголовного мира, называют «фраер», это жених по-немецки. Разводка была простой: красивая проститутка, хипесница, заманивала богатого клиента, а ее подельник изображал разъяренного мужа. Для северян фраер — то же, что и лох, которого можно кинуть. А для ростовских парней фраер — это порядочный пацан. У нас дверь в камеру — «тормоз», в центральной России — «робот». А такой глагол, как «чеплануть» — дать по мозгам? Это только у нас можно «крепко чеплануть».
Или вот вдруг по всем телеканалам ведущие стали использовать уголовную поговорку «переобулся в воздухе». Я когда лет семь назад писал очерк о «батайском семафоре», впервые ее использовал. Чисто жаргонное выражение, и до той поры оно даже в просторечии практически не встречалось. А теперь вдруг — звучит с экранов… Что такое «батайский семафор»? Это граница между Кавказом и центральной Россией. И если на Кавказе кавказские воры боговали (вели себя как хозяева), то пересекая эту границу, «переобувались в воздухе»: мгновенно меняли стиль поведения.
Доходит до смешного. Вышел «Словарь русского уголовного жаргона» Заура Зугумова, он был когда-то известным кавказским карманником. Там, конечно, полно косяков. Но не о том речь. Вдруг я вижу «вы не отмашетесь ни боталом, ни пушкой, воры порвут вас по кускам» с примечанием «поговорка известна с дореволюционных времен». У меня челюсть отвисла. Это же мой блатной перевод Лермонтова, «На смерть поэта».
В автобус сели с сыном. Подходит мужичок: «Тебе привет от Косого». Я развеселился: «Да ты что! А он уже откинулся?» — от фонаря спрашиваю. — «Да! Давно». Напостоянку это было. Сейчас не так, видно, подрастерял былой лоск. Но как-то на меня даже наручники надели. Спутали со сбежавшим зеком.
