«Весь Таганрог меня знает и называет по имени-отчеству». Как простой учитель создал историю Города

В сентябре 2023 года Таганрогу исполнится 325 лет. Совместно с банком «Центр-инвест» мы придумали подарок имениннику. Мы расскажем истории 25 его уроженцев и жителей, которые прославили Таганрог. Сегодня речь пойдет о первом историке и летописце этого города Павле Филевском.

Книга «История города Таганрога» по-прежнему занимает почетное место в библиотеке любого местного краеведа. И мы тоже для доброй половины очерков нашего проекта черпаем оттуда уникальные сведения.
Написана эта книга была еще в XIX веке к 200-летию города потомственным дворянином, современником Чехова и его товарищем по гимназии Павлом Филевским. Павел Петрович по праву считается первым историком Таганрога. Половина его жизни прошла при царской власти, другая при советской; ему довелось пережить репрессии, войну и немецкую оккупацию, предательство коллег и смерть самых близких. Но до самого последнего дня Филевский оставался верен своему городу и продолжал писать его летопись.

«Секлетарев сын» на армянских улицах

Первый историк приморского города — некоренной таганрожец. Родился в ноябре 1856 года в городке Бахмут в небогатой семье, но отец его происходил из старинного дворянского рода Харьковской губернии.
Петр Васильевич Филевский, юрист по профессии, был человеком очень набожным — настолько, что однажды продал свое имение, дал вольную крепостным и чуть было не принял монашеский постриг.

Душеспасительным планам помешала любовь: в Одессе он встретил будущую мать своих детей Софью Михайловну. Спустя какое-то время Филевские перебрались в город Екатеринослав (ныне Днепр), Паше тогда было 8 лет.
Отцу устроиться в Екатеринославе не удалось, и, чтобы не усугублять и без того непростое материальное положение, семья переехала в Нахичевань-на-Дону — в то время едва ли не самый богатый город на Юге России, который населяли армянские переселенцы из Крыма.Маленькому Паше запомнилась странная особенность Нахичевани: здесь все говорили по-армянски, а «некоторые русские так плохо говорили по-русски, что их с трудом можно было понять». Но именно поэтому у Филевского-старшего, выпускника Харьковского университета, здесь были большие перспективы: юридически образованные, да еще и умеющие грамотно писать на титульном языке специалисты были в Нахичевани на вес золота.
Для Филевских хлебосольные армяне накрыли стол с разными местными блюдами, в основном рыбными; «а между ними, — вспоминал Павел, — чудесный балык и икра, то есть роскошь для нас прямо недоступная».

Петр Васильевич заступил на престижную должность секретаря городского магистрата. По словам нашего героя, «чиновники магистрата были все русские древние старожилы города. Русская колония жила в одном месте в саду Чорчопова, где ныне завод «Аксай», в противоположную сторону от Ростова. Русское чиновничество совершенно не смешивалось с армянами. Прислуга была исключительно русская, прекрасно оплачивалась и была избалована донельзя, потому что ее трудно было нанять».

Филевский-старший пользовался большим авторитетом и уважением, к нему часто обращались с просьбами и вопросами. Армяне считали за честь пригласить Петра Васильевича и его семью на крестины, именины, свадьбу и другие торжества. Часто ставили чиновника в неловкое положение: накануне праздников богатые нахичеванцы буквально засыпали его подарками.
«Присылали голову сахару, самого дорогого цветочного чаю, кусок материи, рис, окорока и прочее, — рассказывал Павел. — Отец было решительно запротестовал, но скоро увидел, что бороться с этим совершенно невозможно, тем более что присылали люди, не имевшие в магистрате никаких тяжб. Молодец из лавки приносил кулек, клал в передней, и никакие требования взять обратно не влияли.
Потом отец по совету служащих в магистрате махнул рукой и не разговаривал. Они ему сказали, что так от дедов повелось и тут злого умысла нет, а один старый армянин ему сказал: «Ты нас не серди, душа моя, мы хотим с тобой жить хорошо, жалование у тебя маленькое, а мы рады тебе помочь. Зачем брезговать нашим подарком».Отказаться от застолья считалось в Нахичевани дурным тоном. А уж уклониться от рюмки-другой после длинных армянских тостов было и вовсе немыслимым. По этой причине Петр Васильевич нередко возвращался домой подшофе. «Мать сердилась на отца, что он приходит с вечеров выпивши, он не оправдывался, но говорил, что у армян иначе бывать нельзя, и, чтобы избежать выпивки, надо вовсе не ходить, что он согласен делать, но ему не хочется портить отношений», — вспоминал сын.

Жизнь самого Паши тоже была не такой уж простой. Часто на улице армянские мальчишки дразнили его, громко выкрикивая «секлетарев сын». Однажды даже поколотили, обзывая «хазахом», что, вероятнее всего, означало «казак». К слову, после этого случая Пашу отпускали гулять по Нахичевани только в сопровождении старшего товарища из местных.

Учился мальчик в частном пансионе немца Эдуарда Виссора, где получали образование сыновья ростовских и нахичеванских купцов. Кроме немца в пансионе работали французы Пижоль и Изар. Последний проводил свои уроки в игровой форме. К примеру, если кто-то из воспитанников проронит хоть одно слово по-русски, ему доставалась специальная карточка, своего рода «черная метка». Получивший ее должен был поймать такого же проболтавшегося и передать карточку ему. У кого «метка» оставалась к обеду, тот ел отдельно от всех. Впрочем, часто, желая повеликодушничать, кто-нибудь из мальчишек прятал полученную карту в карман и объявлял: «Разрешаю говорить по-русски»...
Такое особенное внимание к французскому языку объяснялось тем, что местные купцы стремились послать детей в Париж, для получения там коммерческого образования.Между тем в городах Российской империи стали вводить новую систему управления —магистраты упраздняли. Дошла очередь и до Нахичевани. Многие сослуживцы Филевского перешли на работу в новое учреждение. Петр Васильевич же был приглашен на место товарища прокурора в Таганрогский окружной суд самим сенатором. «Но отец был очень скромный человек и заявил сенатору, что уже поотстал от науки и боится публичных выступлений, неизбежных при частном судопроизводстве, и просил, нельзя ли ему получить место заведующего сосредоточенным архивом, на что тотчас получил согласие и был назначен на эту должность. В 1869 году мы переехали в Таганрог», — вспоминает Павел.

Таганрог поет по-итальянски

В начале 1870-х приморский город был очень развит и в торговых делах не уступал бурно растущему Ростову.
Таганрог своей юности Филевский описывал с особой гордостью: «Основой городского богатства были экспортные конторы, отправлявшие за границу хлеб; таганрогская пшеница считалась в Европе лучшею, она шла на макаронные и галетные фабрики Сицилии и больше всего в Лондон. Многие из купцов, соблазняясь жизнью в Таганроге, оставались здесь и открывали пекарни, где выпекали прекрасный хлеб и бублики... Таганрог вовсе не походил на какое-то затхлое болото. Разные Аркадии, Ливадии, Сокольники, Яры никуда не годятся в сравнении с тем, что представлял городской сад в Таганроге, куда шел экспортер-миллионер и действительный статский советник, и почтенная матрона с пятью детьми и столькими же внуками».

Действительно, городской сад с удовольствием посещали все таганрожцы, ведь здесь можно было бесплатно послушать артистов итальянской оперы, которые в летний сезон оставались в городе и составляли великолепный оркестр. «Симфонического однообразия не было, была музыка, доступная для всех, преобладала итальянская, с которой Таганрог сроднился.
Оплачивался оркестр буфетчиком, но я совершенно не помню ни одного пьяного скандала в саду. Оплату за вход по 5 коп стали взимать только с 80-х годов».Оркестр радовал публику с семи часов вечера до самой ночи. Почти все пьесы, исполняемые музыкантами, таганрожцы знали наизусть, причем часто подпевали любимому оркестру по-итальянски и по-французски. Филевский припоминал, что горожанам особенно полюбились куплеты Мефистофеля из оперы Шарля Гуно «Фауст» («Люди гибнут за металл» в русском варианте).
Лишь к часу ночи публика полностью расходилась, фонари гасли, и только любители азартных игр оставались пропивать свои выигрыши и допивать остатки от проигрышей в деревянной резной Китайской беседке.

...Но вернемся к Паше. Старший брат Александр готовил его к поступлению в мужскую гимназию. «Известно, какая бывает подготовка, когда свои готовят, — иронизировал по этому поводу Павел Петрович. — Готовился в третий класс, а попал во второй».

Филевские жили в то время во дворе окружного суда, в имении вдовы писателя Нестора Кукольника. Въезд во двор был со стороны центральной, Петровской улицы. Привыкнув к новому месту, Паша быстро обзавелся многочисленными товарищами. Мальчишки тянулись к нему, по части развлечений он был большой выдумщик.

Так, например, мальчик организовал кружок самоусовершенствования. Все его члены несли ответственность за свои поступки, а судили эти поступки сами же товарищи. Роли председателя суда, прокурора, адвоката и присяжных друзья выполняли по жребию. Как вести процесс, подростки прекрасно знали: окружной суд был в этом же дворе, и они постоянно ходили на заседания по уголовным делам, тогда несовершеннолетним это еще не запрещалось.
Наказанием за проступки для мальчишек были выговоры и заучивание наизусть определенного количества латинских или греческих слов. «Высшая мера» — изгнание из кружка.

Пишите письма, будут деньги — шлите

Как уже было сказано, Павел учился в Таганрогской классической мужской гимназии, в одно время с Антоном Чеховым (последний был на два класса младше). Директором в то время был эстонец Эдмунд Рейтлингер — известный педагог, человек строгий и требовательный.

Но воспоминания Филевского о годах в гимназии по большей части светлы и приятны (в отличие от воспоминаний того же Чехова или еще одного знаменитого выпускника — Владимира Богораза: будущий революционер и ученый с товарищами даже взрывал квартиру ненавистного учителя древних языков Урбана).

Вот одна из школьных историй Павла Петровича. Однажды старшеклассникам предстоял экзамен по тем самым древним языкам: греческому и латыни. Гимназистам давали для перевода большой отрывок из какого-нибудь классика, каждого сажали за отдельную парту, а два преподавателя ходили между рядами и следили, чтобы никто не списывал. При этом, даже если бы захотели, помочь ученикам они не могли: на языковой экзамен надзирателями назначали математиков.

«Мы все, восьмиклассники, собрались у меня на квартире поговорить, как помочь друг другу, — вспоминал Филевский. — Решили разместиться на экзаменах так, чтобы лучшие могли подбросить записку или шепнуть более слабому. Составили схему, где кому сесть, но всех нас смущал вопрос: а если нас рассадят, то все пропало».
Решено было отправить переговорщика к классному наставнику — учителю немецкого языка Штейну и просить его содействия. Большинство заговорщиков пришло в ужас: «Да вы с ума сошли! Он вас выгонит, и вас не допустят до экзамена!» Но посол, возвратясь, передал такие слова учителя: «Спасибо за доверие, попробую сделать все возможное, но за результаты не ручаюсь. Восемь лет мы были друзьями, постараемся и расстаться такими».«Штейн раскрыл журнал и, как бы думая, как посадить, начал указывать, кому где сесть. После первых двух указаний мы радостно переглянулись», — рассказывал Павел Филевский. Эту схему рассадки он сохранил на память в своем архиве. А через годы догадался, что и строгий директор Рейтлингер, скорее всего, был в курсе аферы.

По окончании гимназии Павел не получил ни золотой, ни серебряной медали, а лишь отметку об исключительной исправности — за то, что не пропустил ни одного урока. Поступать решил на историко-филологический факультет, потому что, по его словам, «любил историю и знал ее уже тогда в пределах университетских, а карьера учительская меня привлекала, я как-то чувствовал себя врожденным педагогом. Тогда еще не так много было молодых людей, стремящихся в университеты, особенно при скромных средствах, и если отец, что называется, из кожи лез ради меня, то только потому, что сам был с университетским образованием».

Наряду с Чеховым Филевский был среди десяти молодых таганрожцев, которым в 1879 году Городская дума выделила стипендии для получения высшего образования. Через год, когда он уже учился в Харьковском университете, Чехов написал ему: «Уважаемый Павел Петрович! Беру на себя смелость опять побеспокоить Вас просьбой: извинить меня за беспокойство и написать мне, получили ли Вы стипендию? В этом году я не получал еще стипендии. Что это значит? В положении я нахожусь в сквернейшем. Ваш ответ мне покажет, один ли я, или все мои товарищи по стипендии претерпевают то же самое, что и я». Ответ Филевского в архивах не сохранился.А деньги между тем нужны были очень. Вот из письма матери к харьковскому студенту: «Милый Павочка, когда получишь стипендию, пожалуйста, если можно, пришли сколько-нибудь денег, положительно ни копейки нету». И отец прибавлял: «Верь, что если бы я имел какую-нибудь возможность, я бы никогда не допустил тебя до такой крайности, но верь, что я не знаю, когда видел в руках рубль. Да вот на то бедность — не могу стекла вставить в очки». И подобных писем было много.

О скифах и любви

Первое свое серьезное сочинение по истории — «О скифах» — Филевский написал в качестве диссертации на выпускном курсе, за что получил серебряную медаль. Выйдя из университета со степенью кандидата исторических наук, он не раздумывая вернулся в родной Таганрог, где получил место учителя в родной гимназии. Преподавал здесь историю и географию с 1881-го по конец десятилетия. Затем перешел в Мариинскую женскую гимназию, где учительствовал до 1917 года.

Впоследствии Павел Петрович признавался, что всегда шел на уроки с удовольствием, а иногда и с наслаждением. На кафедру поднимался без всяких пособий, даже без клочка бумаги, излагал свои мысли доступным языком и не давал ученикам заскучать, постоянно вовлекая их в диалог. «Однажды мне сказала одна девушка: «Когда ваш урок кончается, и мы выходим из класса, мы не потягиваемся и не злимся, а как будто были в гостях». Мне было так приятно, что я готов был ее расцеловать», — рассказывал Филевский.

Конечно, ученицы влюблялись в замечательного историка. Одна из них, Саша Домброва, ставшая под влиянием Филевского сельской учительницей, не выдержав, написала ему откровенно: «Теперь слушай, голубчик мой, мысленно переношусь через три года. Вижу тогда маленькую гостиную и в ней, родной, тебя и твою Сашу. Много у них есть что сказать друг другу за целый день, который они провели в трудах... Все от вас зависит, хотя бы Господь помог решить этот трудный для нас вопрос. Ведь эдак можно целую жизнь искалечить. Ради бога, отвечайте скорее, решайте окончательно».Павел Петрович оборвал эту переписку и общение. Он был женат и, говорят, счастливо на Вере Добровольской, дочери местного купца, владелице книжного магазина на улице Петровской.

Какой же юбилей, если нет истории?

Кроме преподавания Филевский вел большую общественную работу: был председателем Попечительского совета Мариинской гимназии, гласным городской Думы, постоянным корреспондентом газет «Южный край» и «Приазовский вестник».
Но львиную долю времени он тратил на научную работу, труды его были посвящены в основном истории Таганрога и его окрестностей. Павел Петрович писал и издавал учебные пособия по своему предмету, очерки о таганрогских мужской и женской гимназиях, о городском театре и даже роман «Падение Византии».

В 1898 году Таганрог отмечал 200 лет со дня основания. Местная дума загодя объявила конкурс на лучшую работу по истории города. Издатель общественно-литературной газеты «Таганрогский вестник» посоветовал Павлу Петровичу публиковать у него статьи к юбилею. Они-то и положили начало «Истории города Таганрога», ставшей opus magnum, великой работой Филевского.

Готовя материалы для книги, он много общается с краеведами, архивариусом городской управы, кропотливо изучает все доступные документы. Спустя два года работы в Москве издана и представлена на суд таганрогской общественности книга на 376 страницах.
Филевский говорит в предисловии: «Взялся я за этот труд не потому, что считаю себя лучшим из могущих быть авторов «Истории Таганрога», и не потому, что меня увлекла назначенная городским управлением премия. Взялся потому, что какой же юбилей, если нет истории жизни города?»Книга написана в повествовательном ключе, в ней много личных умозаключений автора, но при этом она построена на прочном фактическом фундаменте: список источников занял несколько страниц и вобрал библиографические редкости, теперь уже труднодоступные или вовсе поглощенные временем.
Филевский увлекательно описывает далекое прошлое Приазовского края, историю возникновения города, переселение греков в Таганрог, развитие торговли и управления; много места уделяет пребыванию императора Александра I в городе, бомбардировке Таганрога англо-французской эскадрой в 1855 году.
Впоследствии Павел Петрович неустанно собирал материал для продолжения книги.

Поплатился за «Онегина»

После революции 1917 года начался новый, самый тяжелый период его жизни. Мало того, что Филевский был непролетарского происхождения, так еще и не скрывал своих монархических взглядов, оставался глубоко верующим человеком. Ему уже за 60, в таком возрасте сложно меняться, да он и не хочет подстраиваться под непонятный ему режим.

С работой в женской гимназии покончено. Несколько лет его с грехом пополам допускают к преподаванию то в пролетарских школах, то в фабзавуче, то в авиатехникуме. Затем Филевский давал частные уроки и выступал с лекциями, причем часто рассказывал публике историю смерти императора Александра I в Таганроге.

Проблемы с властями у Павла Петровича начались уже в 1918 году. Он был арестован чекистами в первый раз. Пожилого историка затолкали в битком набитый заключенными маленький флигель. Трое суток подряд он не спал, прижатый наглухо к стене, потом его отпустили.
Арестовывали еще несколько раз — не за определенные деяния, а просто, по мнению властей, как социально опасного.

В 1927 году в Польше белоэмигрант Коверда убил советского полпреда Войкова. В самом СССР начались аресты подозреваемых в симпатиях к царизму. Филевского взяли, как он считал, по указанию лично завотдела народного образования Василенко. «Когда меня постановлено было выслать из Таганрога, — писал историк, — то Василенко в присутствии других говорил: «Мы немножко очистим таганрогский воздух от вашего Павла Петровича». Был осведомлен, что меня весь город знает и называет по имени и отчеству».
Следствию в этом деле помогли доносы и других «доброжелателей», в том числе из бывших коллег Павла Петровича. Один осведомитель, например, ставил в вину Филевскому, что тот считает идеалом русской женщины Татьяну Ларину и якобы «против того, чтобы молодежь брала пример с Анны Карениной, не соглашавшейся с существующими порядками».

Приговором стала 3-летняя ссылка в Запорожье. Но и там Филевский нашел себе дело: вместе с однокурсником, известным украинским историком Яворницким (его можно увидеть на картине Репина «Запорожцы пишут письмо турецкому султану» в образе писаря) занимался археологическими изысканиями в пойме Днепра.Вернувшись после ссылки домой, Павел Петрович возобновил работу над второй частью истории Таганрога. Увы, так и не успел дописать ее. А еще он вел дневник, где фиксировал свои «крамольные» наблюдения и мысли о новой жизни.

«20 марта 1932 года. Много говорят о событии в 3-й школе, где дети вышли на улицы с плакатами, оскорбительными для советской власти, прошлись по рыбному базару, выкрикивая негодование по поводу голода и привилегий немногих. Судить всех было невозможно, поэтому выделили нескольких и устроили показательный и строгий суд над детьми. Они на вопрос, что их побудило сделать преступную демонстрацию, отвечали, что голод. Их постановили исключить».

«25 февраля 1933 года. Оригинальная теперь архитектура: это сундуки, а не дома. А если они с балконами бетонными, то впечатление комода с полувыдвинутыми ящиками. И безобразно широкие и низкие окна (горизонтальные, а не вертикальные). Это для того, чтобы комнаты делать ниже, так меньше требуется топлива для обогрева».

«31 декабря 1939 года. Завтра советский новый год. Магазины совершенно пустые. Даже водки нет и папирос, но что ужаснее всего, нет хлеба. Говорят, нет потому, что у нас плановое хозяйство, и что Таганрог по плану свой хлеб съел, и что с 1 января хлеб будет. Я решительно не допускаю ни такого тупоумия, ни такой жестокости.
По улицам тащат елки. Для чего и для кого? Елка имеет связь традиционную с рождественскими праздниками, а без этих традиций — это обезьяничество бессмысленное, да еще теперь, когда к завтрашнему дню продают конфеты «поштучно» не более десяти штук да простые мятные пряники».Свои рукописи и дневники он тщательно прячет, но все равно 17 октября 1941-го, когда в Таганрог входят гитлеровцы, Павет Петрович сидит в советском КПЗ в ожидании очередного ареста.

Во время оккупации жизнь его еще более усложнилась: никаких уроков не было, приходилось продавать фамильные вещи. Но сотрудничать с фашистами Филевский отказывался. Хотя они не раз и не два приглашали его на работу в музей и цензором в библиотеку. Откровенно отвечал им: «Русская интеллигенция к вам служить не пойдет».

Последние годы (ему было уже за 90) Павел Петрович прожил в семье своей ученицы Ольги Федоровны Орешко.
«Мама взяла его в нашу семью, — вспоминала дочь Орешко, — когда он остался одиноким. Близкие ему люди, жена, две дочки, умерли, более далекие забыли о нем. Пенсия у него была маленькая — 50 рублей. Власти обещали повысить, но он так и не дожил. Моя мама договорилась с его соседями, что завтра заберет Филевского — немощного, старого. Но соседи, видимо, не дождались. Поздно ночью они вкатили к нам во двор тачечку, на которой лежал Павел Петрович. Он был каким-то сонным. С ним также привезли старенькую кровать и больше ничего.
Пробыл у нас он два года, мама за ним ухаживала. Перед смертью он сильно болел, не вставал, но ушел спокойно... Посетили нас также сотрудники соответствующего органа, описали все его вещи и книги и изъяли».
На момент смерти в 1951 году Филевскому было 94 года. Похоронили его на Старом кладбище Таганрога, скромно, но достойно — как он и жил.Партнер проекта «Гражданин Таганрога» — банк «Центр-инвест». Один из лидеров отрасли на Юге России, «Центр-инвест» с 1992 года развивает экономику региона, поддерживает малый бизнес и реализует социально-образовательные программы. В 2014 году при поддержке банка создан первый в России Центр финансовой грамотности. Сейчас их пять: в Ростове-на-Дону, Краснодаре, Таганроге, Волгодонске и Волгограде. Уже более 1 млн человек получили бесплатные финансовые консультации. В их числе школьники, студенты, предприниматели, пенсионеры.
В 2021—2022 годах «Нация» и «Центр-инвест» создали проект «Гражданин Ростова-на-Дону».