Я не против памятника. Мне вот этот европейский вариант нравится — когда памятников много. Это хорошо для города. Я о другом: как важно бывает для места, кто здесь умер. На окраине Волгоградской области есть небольшая станица Клетская, там в войну очень жестокие бои шли, и там на съемках фильма «Они сражались за Родину» умер Шукшин. И жители, они по-хорошему срослись с фильмом, все были статистами, и смерть Шукшина тяжело переживают, они его очень любили. Но теперь это вообще смысл жизни для многих — там всё вокруг Шукшина. Они музей открыли, часовню построили, лавочка есть особенная — на том холме, где он любил сидеть, бюст в ДК. Вот кто б знал раньше эту деревеньку, а теперь знают.Люблю ли я Ростов? У Цоя есть фраза «Я люблю этот город, но вряд ли это всерьез» (у Цоя — «Я люблю свой дом, но вряд ли это всерьез». — «Нация»). Не очень понимаю эту категорию «любить город». Казалось бы, простая вещь, а ощущения — сложные. Я разделяю город на, что называется, воду, камни и людей. То есть Ростов — это архитектура, это место, где живет моя семья, и это место для жизни вообще. И здесь есть вещи, которые не нравились бы мне в любом другом городе, но в Ростове это касается меня ежедневно. Я не люблю грязь, не люблю вот эту неухоженность Ростова. Этот город, он как брошенный. Люди, которые им управляют, используют его просто как ресурс. Это чувствуется. Это заметно. И романтическое ощущение от города, которое могло бы возникнуть, оно здорово этим перебивается.
Архитектурой нашей гордиться сложно — она запущена. Вот Будапешт — его же в войну разбили сильно, разутюжили просто. А потом восстановили, но! Он выглядит не как постройки пятидесятых годов, а как фрагмент Римской империи, как настоящая старина. Понятно, что есть разница между экскурсией и миграцией: можно удивляться, насколько Будапешт красивый, но мы там не живем. Если жить, ходить на работу, на почту, в больницу, то выяснится, что проблемы в целом везде одинаковые: «так же люди от боли плачут, так же в муках рожают детей». Но отличия имеются. Это отношение к тому, что у тебя есть.
В последней четверти XIX века в Ростове была одна мощеная улица — Казанская, ныне Серафимовича. Все остальные — деревянные настилы. И что, по сути, изменилось? Улицы в плитке, в асфальте, но они же неубранные, нечищеные. Вот зима, завалило снегом: что в Ростове? Ничего. Ждут, пока растает. А вот Донецк. Мы сейчас часто ездим туда: неожиданно опять превратились в военных корреспондентов, и есть вещи, которые меня удивляют. Там убирают даже тогда, когда, казалось бы, ребят, вам совсем не до этого! Но это глубоко внутреннее состояние. Это уважение к себе, к городу. В Донецке на домах есть мемориальные таблички с именами коммунальщиков, которых убило, когда они делали свою работу: чинили оборванные провода и прочее. Там всегда чисто. Это вот что такое (показывает на пачку от сигарет в 5 метрах от мусорника)? Вот это (брошенная на землю бутылка)? Когда футбол (чемпионат мира) шел — ведь все вылизано было. А перед самим собой — ну, наплевать.Мне кажется, что мы, ростовчане, перевариваем любые внешние обстоятельства. Может, это особенности менталитета. И город, его устои, они не меняются, хотя потрясений в XX веке было — не дай бог. Вот Ростов и Таганрог — рядом, а вообще разные люди.
Или, например, есть у нас два больших армянских села: Большие Салы и Чалтырь. Армянский язык там не похож на ереванский, и, более того, он сильно отличается между самими селами. Два армянских села говорят на разном армянском. И что, нельзя общаться, замуж выходить? Можно. Но каждое село все равно неуклонно сохраняет все свои традиции каким-то образом.
У меня в корпункте работают ребята, которые приехали из Сибири. Они никак не могут привыкнуть к ростовскому менталитету: в бесконечном шоке от бытового хамства, например. На Севере отношения между людьми гораздо проще. Сибиряк мне говорит: «У нас если договорился сделать что-то по блату, то это железно. А здесь мало того что обманут, еще и денег возьмут».У нас и Юг-то очень странный, особенный. Мы не расслабленные, как греки или грузины, которые никуда не спешат, здесь люди очень быстрые.
Мы были на Олимпиаде в Греции в 2004-м, и вся российская делегация жила на огромном голландском теплоходе в порту. Корабль — что город! Все очень напыщенное: обслуга, лифты золоченные. И вот я из лифта позолоченного в Афинах, после нескольких тяжелых перелетов, добираюсь домой, захожу в свой лифт, а там, простите, мочи по щиколотку: алкаш какой-то не дотерпел. Адский контраст. Так что либо привыкать, либо никуда не ездить.
А вот как выглядит Ростов со стороны, регион же всегда формирует определенные стереотипы. Раньше в центре внимания была чеченская война. У нас в Ростове окружной военный госпиталь, у нас печально известная 124-я лаборатория, куда приезжали на опознание родственники, и это были тяжелые, очень страшные истории. Наш регион — это шахтеры, которые бастовали, выходили на улицы, перекрывали железную дорогу.
Долгое время Ростов был для страны историей Юрия Буданова. Коля Картозия (тогда глава дирекции праймового вещания НТВ) как-то сказал мне: ты сделал про Буданова 150 материалов. Еще бы. Иногда у нас выходило по 40 сюжетов в месяц! Снимали его друзей, семью, его самого, сильно погрузились в это... Потом эта история ушла.Сейчас наш регион из территории, которая была связана с Чечней, превратился в территорию, пограничную с Украиной. События 2014 года были тяжелыми даже физически: мы постоянно мотались по всей восточной части границы, а она огромная. Там и украинцы летали, и ополченцы бегали на глазах у местных жителей, и дома в луганских деревнях горели. У нас, в Ростовской области, под обстрелом находилось сразу несколько сел! И вот только мы закончим репортаж в одном месте, а из другого уже приходит информация, что несколько десятков военных перешли границу: их просто выдавили сюда. Ростов-Украина сейчас основная тема для федералов.
Москва воспринимает Ростов как Украину, это правда. И очень часто. Еще была такая история, когда меня на полном серьезе отправляли в Ростов Великий, думая, что это одно и то же. Отправляли в Грузию: мы, говорят, на карте посмотрели, там «два пальца до вас». «Мотаните туда, а к вечеру дайте нам сюжетец». Как-то надо было помочь незнакомой девочке-корреспонденту. Долго договаривались по телефону, когда встретимся, и, уже выезжая, стали выбирать точное место. Говорю: «Ну, давайте у Тачанки, самое узнаваемое место». — «Тачанка? Разве в Ярославле есть Тачанка?» Как у нее в голове эти два города срослись, неизвестно. И таких историй чудовищно много. Пора отдельный глобус делать (смеется).Политики у нас как темы нет. Ее нигде нет в регионах. Что еще? К несчастью, всегда есть падающие самолеты, есть ЧП — вроде взрыва газа в многоэтажке. Летом всегда что-то происходит: то, не дай бог, дети утонут, то сгорит целый квартал. Культурное? Ну, мы делали сюжет про театральный спектакль «Гамлет», мне страшно он нравился. Да, это давно было. Но многое зависит от предпочтений московской редакции, а ей интереснее социалка.
Лично мне надолго запала в душу история о девочке Дарине, которой не дают лекарство. Я прямо успокоиться не могу. У Дарины тяжелейшее генетическое заболевание, и очень редкое. В Ростове с таким диагнозом она одна. Это заболевание лечится американским препаратом. И вот парадокс: пока лекарство было запрещено, Дарине его выдавали. Как только исчезли санкции, и лекарство разрешили — снизили дозу, а потом вообще убрали. И все, это приговор. Она не может двигаться, у нее может поломаться шея. А минздрав наш закрыл доступ. И вот мимо этой истории равнодушно пройти невозможно.
«Раки, пиво, Левый берег» — те, кто был в Ростове, говорят об этом с придыханием. Я знаю, как наши московские операторы приезжают сюда. Они как не в себя начинают отдыхать. Конечно, им тут хорошо. Вырвались из темного северного города, где в сентябре уже зима и темнеет в четыре часа дня. А тут и девушки красивые, и тепло, и природа есть. Живое все.
Ростовчане остаются ростовчанами и в столице. Я был знаком с младшим Дворжецким и, когда учился в Москве, как-то попросил его помочь с устройством. Он сказал: «Все ростовчане идут к Диброву». И правда, все тогда ходили к Диброву. Я с Дибровым познакомился в лифте, передал ему сразу все приветы: от друзей, от брата, который жил здесь. Он хорошо отреагировал.Я почти полвека живу в Ростове. Двадцать лет работаю на федеральных каналах, ужас как время летит! Что меня еще способно удивить? Никогда не думал, что Ростов так близко к Байконуру: меньше трех часов на самолете.
Узнают ли на улицах? В неожиданных местах. В Болгарии какая-то женщина, русская, но местная, узнала. Или вот мужик один на Центральном рынке. Он меня, когда видит, орет на всю ивановскую: «О-о-о, НТВ пришло! Щас мы вам судака порежем».
Это очень беспокоит, что из города уезжают люди такого уровня, как Кирилл Серебренников, Слава Завьялов, Саша Расторгуев, царство небесное. Они когда уезжают, оставляют свое место пустым. «Ты чувствуешь сквозняк оттого, что это место свободно». Они уже никого не научат из местных. Вот это плохо для города. А городу нужно пытаться оставлять таких людей. Старается он это делать? По-моему, нет. Была смешная история. Кирилл же закончил физмат. И вот идет он по коридору «Дон-ТР» в этих своих кедах, а на пути ему встречается директор студии: «Кирилл, делайте то-то и то-то. Вы же физмат закончили? Вот и занимайтесь своей физкультурой!»
Как рассказать иностранцам, что такое Ростов? Вы меня в тупик ставите. Хочется же что-то небанальное... Я, кстати, не знаю, как бразильцу или испанцу объяснить, что такое рак. Маленький лобстер (смеется)? А знаете, говорят, что в Чехии после наших туристов стаканы выбрасывают — не отмываются: наши же пиво только с рыбой признают.
Я как-то хотел похвастаться французам, что территория Ростовской области больше всей их Франции, но с нами был мой знакомый из Приморья, а у них территория еще больше. Можно, конечно, дойти до абсурда и гордиться ростовским, самым большим в Европе, кладбищем. Еще у нас сложная роза ветров. Рекордное количество конфессий, и при этом всегда удавалось избегать серьезных межнациональных конфликтов.Наверное, Ростов — это люди. Александр Печерский — человек, сделавший то, что никто в мире не делал (Печерский — организатор единственного успешного побега из нацистского лагеря смерти, польского Собибора). Алексей Берест (водрузил знамя над Рейхстагом), который даже умер как герой: спас девочку из-под поезда на сельмашевском разъезде, а сам спастись не успел. Вот чем по-настоящему стоило бы гордиться. Мы сильны людьми.
Дон, казаки, раки, рэп — это лубок. Но, кстати, раки — да. Согласен. Я просто знаю, что так, как в Ростове, их больше нигде не едят. Ростов — лидер по потреблению раков. И у меня, как, наверное, у многих, есть даже «свои люди», которым мы звоним, и они привозят нам ведро раков.
Казаки... Казачий все-таки Дон, не Ростов. Дзержинский когда-то говорил, что Дон похож на редиску: сверху красный, а внутри белый. Вот это применимо и к нам, ростовчанам. Мы внешне такие, а внутри — совсем другие.