Вера, которой верили все. Первая Чайка на русской сцене

В мае 2025 года Новочеркасску исполнится 220 лет. Вместе с банком «Центр-инвест» мы делаем подарок городу-имениннику: рассказываем истории 20 его уроженцев и жителей, которые прославили столицу донского казачества. Данный проект станет финалом трилогии, в которую также вошли «Гражданин Ростова-на-Дону» и «Гражданин Таганрога».

Эта история — о легенде театра Вере Комиссаржевской.

«Чайка русской сцены», «солнце России» — это все о ней. Из нашего времени онлайнов трудно разглядеть и понять тот живой гипноз, силой которого обладала эта физически маленькая женщина. Как стала великой актриса без актерской школы, вечная девочка с огромными глазами? За что ее обожал Блок, ценил Чехов, ненавидел Мейерхольд? «Почему она была вождем, какой-то Жанной д'Арк?» — задавался вопросом Мандельштам в книге «Шум времени». И, кстати, при чем тут Новочеркасск?

Инженю-комик в казачьей столице

Так сложилось, что именно в Новочеркасске Комиссаржевская впервые вышла на профессиональную сцену, здесь отыграла свой первый сезон.
В ту осень 1893 года она, конечно, не была еще ни легендой, ни солнцем. Да и в труппу театра попала с трудом: на сезонную замену одной из актрис.
Будущую «Чайку русской сцены» взяли на амплуа молодой простушки — инженю-комик — с крошечной ставкой 150 рублей, которую она делила с мамой и сестрой.Провинциальный театр публику тогда больше развлекал, «в изобилии водились лишь комики да простаки», как писали журналисты конца века. Вере повезло: во главе новочеркасской труппы в то время ненадолго стал Николай Синельников, энтузиаст театра, энергичный режиссер и антрепренер. В мишуре водевилей и оперетток он, сам в прошлом актер легких жанров, умел пробивать постановки пьес Островского, Грибоедова, Толстого, Гоголя.

Комиссаржевская блеснула в спектакле «Плоды просвещения». Толстого на провинциальной сцене ставили впервые, но роль Бетси Вера уже играла, и очень удачно — в любительском театре в Москве. Прекрасно играл и сам Синельников, и все остальные. Сейчас про такой спектакль сказали бы «бомбический».
После него о театре Новочеркасска заговорили в театральных кругах России.

Но сначала Комиссаржевская выходила в водевилях: драматический талант начинающей актрисы не был очевиден ни режиссеру, ни ей самой. Барышню правда сразу заметили: «В ней есть все, чтобы стать очень большой артисткою, — пророчил местный критик, — миловидная наружность, красивый звучный голос и, главное, огонек молодости, святой огонек».

Это звучит забавно, если учесть, что «молодая была не молода»: Вере уже 29 лет, а на инженю обычно брали 20-летних. Сам Синельников позже описывал ее так: «В то время это была миниатюрная женщина с лицом, уже отмеченным печатью прожитого, но освещенным светом прекрасных глаз, обладательница изумительного тембра голоса».

И этот голос, и глаза, и «печать пережитого» были, грубо говоря, тремя китами, на которых стояла слава Комиссаржевской.
Во-первых, голос. Вера родилась в семье оперного певца Федора Комиссаржевского (в Петербурге в 1864-м). Отца обожала до пылкой ревности, с детства слышала все его партии, знала наизусть и не видела никакой другой карьеры, кроме оперной. Пела и мать Мария.
В семье бытовала легенда, что познакомились они в горах Швейцарии: восхищенный природой Федор запел арию, и с другой горы услышал нежное и сильное женское «эхо».Вере передалась не вокальная сила, но особый дар. «У нее был небольшой голос, меццо-сопрано, теплого тембра. Но пение ее трогало до слез особенностями вибраций, доходящих до вашего сердца. Этому научить нельзя», — вспоминал один из друзей отца.
Голос Комиссаржевской отмечали все, кто слышал хоть раз — он завораживал, влюблял, создавал особую магию. «Как будто ветер тронул струны / Там, в незнакомой вышине», — писал о нем Блок.

Необыкновенное впечатление оставляли и глаза актрисы. «Она не была красавицей, но ее звезды-глаза на маленьком бледном лице поражали всех»; «широко отверстые — именно отверстые — темные глаза» — такой она запоминалась.

Что касается «печати пережитого», то ее оставила большая травма в личной жизни. В 20 лет Комиссаржевская романтически, по страстной влюбленности, вышла замуж за светского красавца графа Муравьева. Тот подавал большие надежды как художник-любитель, был натурой творческой и, как водится, непостоянной. Рисовал мало, зато много пил, ездил на охоту, легко заводил романы на стороне.
Вера о романах знала, ссоры и бурные примирения были частью их семейной жизни. Но однажды Муравьев соблазнил... 18-летнюю сестру Веры Надежду. И та забеременела.

Как пишет Анна Сергеева-Клятис в серии ЖЗЛ, для Веры это двойное предательство было катастрофой. Она пыталась отравиться, едва не сошла с ума и месяц пролежала в психиатрической клинике.
Добавим к этому и так непрочное ее состояние (эмоциональное и финансовое) после громового известия о разводе родителей и поспешной женитьбе отца на молодой женщине, которая грубо отнеслась к детям от первого брака.В письмах друзьям Вера пишет об «отвратительной, безотрадной жизни». Сама при этом выглядит такой хрупкой, что со слов подруги Маши Зилоти, «кажется, разобьется как стекло, если упадет».

«Говорить просто, без ужимок и гримас»

Из этой ямы путь был один — заняться тем, что займет мысли сильнее личной драмы. Это удалось только спустя шесть лет: она начинает брать уроки мастерства у артиста императорского театра. А скоро выходит в любительских спектаклях, где ее замечает известный тогда актер: «Вам грех зарывать в землю талант. Вы должны идти на сцену». — «Не берет никто…» — «А вы серьезно хотите?» — «И очень даже». — «Я вас устрою». Тогда-то, по его рекомендации, она и поступила в свой первый театр — в Новочеркасске.

За год она сыграла здесь полсотни ролей и была принята на ура. О ней писали, на нее ходили; однажды восторженные новочеркасские поклонники преподнесли ей огромную розу, искусно сложенную из белого шелка: о бедственном положении актрисы в городе уже знали и вот так, ненавязчиво, подарили Комиссаржевской отрез на новое платье.

В Новочеркасске случился и ее новый роман: возлюбленным стал актер Рощин-Инсаров, игравший героев-любовников, прекрасный Чацкий — к талантам у нее была слабость.
Увы, героем он был только на сцене, а по сути, повторял типаж бывшего мужа: кутежи, разгулы, слава донжуана. Она разорвала отношения с ним одновременно с уходом от Синельникова.
Написала как отрезала: «На Вас я поставила крест. Видите ли, я до боли ищу всегда, везде, во всем прекрасного и готова себя, всю себя отдать, чтобы раздуть эту искру и пламя. Но есть одно свойство человеческое, не порок, а прямо свойство — это пошлость. И вот она-то и засела в Вас».

Забегая вперед, скажем, что романов в жизни Комиссаржевской будет много, целая цепь влюбленностей и расставаний: актер Казимир Бравич, режиссер Александринки Евтихий Карпов, молодые актеры Николай Ходотов, Александр Мгебров, писатель Василий Татищев, поэт Валерий Брюсов. Но замуж она больше не выйдет никогда.

Однако новочеркасский сезон не прошел даром: молодую актрису позвал на летний ангажемент знакомый актер, и все лето она играла в театре пригорода Петербурга. Столичный газетный критик заметил тогда, пожалуй, главную особенность ее игры: «Говорить просто, без ужимок, гримас, традиционных приемов». Именно такое свежее для сцены качество, эта новая искренность скоро сделает Комиссаржевскую главной театральной звездой.

Успех в провальной «Бесприданнице»

После летнего сезона Вера получает сразу два приглашения, одно из них очень лестное — войти в труппу Александринского театра, однако ко всеобщему удивлению отказывается от него. «Мне дали дебют на императорской сцене, но я не взяла», — гордо сообщает она Туркину, новочеркасскому критику, с которым дружила.
Сергеева-Клятис предполагает, что Комиссаржевская «не хотела начинать в Петербурге, она хотела сразу покорить столицу».

Вера принимает предложение театра в Вильно (нынешний Вильнюс). Здесь она впервые играет Ларису в «Бесприданнице» — эта героиня станет ее визитной карточкой.
Островскому новаторская пьеса изрядно попортила нервы: премьеры 1878 года в Москве и Петербурге стали самым скандальным провалом в его жизни. Публика не поняла, «что это было». Актрисы играли «глупенькую обольщенную девицу», как презрительно писали критики.Комиссаржевская показала совсем другое прочтение — вложив в Ларису личный внутренний надрыв, который вроде бы казался «бледным», но в финале вырастал до настоящей трагедии. Это был первый реальный успех «Бесприданницы», после чего пьесу снова начали ставить. Увы, автор до этого успеха не дожил.

Интересно, что эту роль предлагал ей и Синельников, но Вера отказалась: «Боюсь! Потом, когда окрепну, а теперь страшно...»
Дело в том, что Комиссаржевская не просто вживалась в образ, она играла... себя. Это потом ставили ей в упрек — «везде одинакова», но тут было другое: «Я по природе своей обязательно должна сочувствовать своей героине — иначе играть я не умею. Мне каждую роль надо оросить кровью своего сердца», — признавалась в письмах.

Это была игра, что называется, на разрыв аорты, и она стоила ей дорого: настоящие слезы приводили к нервным потрясениям, а те к болезням, которые сопровождали ее всю жизнь. Но что происходило со зрителями! «Все в эту минуту переживали ее горе, страдали ее страданиями, обливались ее слезами. Так захватывать всех одним моментом может только большой талант», «театр был совершенно покорен — люди аплодировали, кричали, не хотели расходиться», — писали в газетах.

Но счастливее Комиссаржевская не стала. «Поймите, я никогда не бываю собой довольна, никогда», — жаловалась в письмах. А ведь за два сезона в Вильно она сыграла сто ролей! Блок, кстати, считал вечное недовольство собой признаком таланта.
Этот надлом редким образом сочетался в ней с внутренним ребенком. «Она часто терялась в жизни — терялась совсем как маленькая девочка, отпрядывала, по-детски открывала рот, смотрела испуганными большими глазами. Напугать ее ничего не стоило — достаточно было сказать ей любые слова строгим голосом», — писал работавший с ней критик Петр Ярцев.Тем интереснее твердая позиция Комиссаржевской в отношениях с главным театром Петербурга, через видного посредника она сама ставит условия Александринке: контракт на год (а не на три), возможность выбирать роли и большое жалованье в 4000 рублей. Условия исключительные, и все же согласие получено.

«Антон Павлович, наша взяла!»

«Театр переполнен. Все жаждут нового таланта. Но ожидания так велики, что Комиссаржевская не могла их удовлетворить. Одни говорят «не молода», другие «ничего особенного». Правдивая, простая игра этой девочки — это не то, как бывает у актрис. Успех она имела, но восторгов не было», — отметила в своем дневнике писательница Смирнова-Сазонова.

Лед растаял на «Бесприданнице». Когда Комиссаржевская проникновенно спела романс, который сама ввела в постановку Александринки: «Бедному сердцу так говорил он / Но не любил он», зал притих, околдованный. А затем взорвался аплодисментами посреди спектакля.
Особенно восторженно принимала актрису галерка, забитая студентами. Для них она в каждой роли была «вся мятеж и вся весна», как писал Блок, и «ее нежный голос звал нас безмерно дальше, чем содержание произносимых слов». Ее закидывали цветами и даже — от избытка чувств — фуражками.

Когда-то на такой же галерке сидел и Чехов, а в 1896-м он принес в театр свою новую пьесу — «Чайку». Предполагалось, что ведущую роль Нины Заречной сыграет прима Мария Савина, этого ждал и автор. Но на первую репетицию главная актриса не пришла, и режиссер попросил взять роль Комиссаржевскую.
Ставили срочно-обморочно — за 10 дней. А ведь чеховские пьесы были совершенно новым словом в драматургии. Хаос, волнение — и сильнее всех у Веры: Заречная нравится ей все больше, но времени так убийственно мало.Чехов отказом Савиной тревожно озадачен: «Я совсем не знаю, что за актриса Комиссаржевская. Боюсь. Роль Нины для меня все в пьесе».
Но уже на второй репетиции меняет мнение: «Она так играет Нину, словно была в моей душе, подслушала мои интонации», — сказал режиссеру спектакля Карпову.

Наконец премьера. Зал полон. Но… что за странная реакция? «Весь первый акт в публике стоял жирный, глупый хохот. Пропало настроение артистов. Пропали полутона. Пропала пьеса», — в отчаянии записал потом Карпов.
Идиотизм ситуации состоял в том, что «Чайка» шла вместе с бенефисом комической актрисы, и публика пришла смеяться. Когда становилось совсем не смешно, громко кашляли, громко шептались: «Скука, декадентство», «даром смотреть нельзя, а тут деньги берут».

На Чехова было страшно глядеть. «Антон Павлович сидел, чуть склонив голову, прядка волос сползла ему на лоб, пенсе криво держалось», — вспоминала одна из актрис. После второго акта Чехов из зала ушел. Всю вину за провал он взял на себя.
Единственная, кому хлопали на премьере «Чайки», была Комиссаржевская, а она — мучительно переживала общую неудачу.Однако второй показ пьесы вызвал фурор: кричали «браво!», «автора!» — вот только автора в Петербурге уже не было, он сразу же уехал к себе в Мелихово.
Комиссаржевская, только придя из театра, бросилась писать: «Антон Павлович, голубчик, наша взяла! Успех полный, единодушный, какой должен был быть. Ваша, нет, наша «Чайка», потому что я срослась с ней душой навек, жива...»
Навек срослась и чеховская чайка с именем Веры Комиссаржевской.
Спустя годы Чехов говорил режиссеру: «До сих пор я, как сейчас, вижу перед собой Комиссаржевскую в Нине и никогда не забуду ее в этой роли. Никто так верно и так глубоко не понимал меня, как Вера Федоровна… Чудесная актриса».

Однако были у Комиссаржевской и неожиданные эпикфейлы. Казалось бы, трагедия — ее жанр, но в «Отелло» она совершенно потерялась, особенно когда играла Дездемону в паре с великим итальянским трагиком Сальвини. Шекспировские страсти оказались ей «не в тон». Комиссаржевская долго не сдавалась, но не удались ни Офелия, ни даже Снегурочка.
Прорывом стала роль Маргариты в «Фаусте»: молодой актер Мгебров писал, что «плакал горячими юношескими слезами над сценой сумасшествия Марго». Потрясена была даже великая Ермолова: «Ну разве можно так играть?», — повторяла, поднеся ей цветы.

И вдруг, на пике карьеры, достигнув нового уровня, Комиссаржевская принимает обескураживающее решение — уйти из Александринского театра. Куда? Буквально в никуда.
Биографы считают, что ей стало тесно на казенной сцене, критики объясняют этот шаг взбалмошностью звезды, косвенная причина есть и в дневнике Смирновой-Сазоновой: «Комиссаржевская — краше в гроб кладут. Ее совсем затрепали, заставляя каждый день играть».Но вот какое редкое для актера признание встречается в дневнике Веры Федоровны: «Мое «дело» не кажется мне уже делом, моя «жизнь» теряет для меня смысл жизни, а кажется пирушкой, которую устроили мое тщеславие и себялюбие».
И можно только поразиться смелому плану этой хрупкой женщины: Комиссаржевская задумала открыть свой театр.

Театр свободного актера

Вера Федоровна начинает вербовать «своих людей», сталкиваясь с отказами, недоумением, неверием в рискованное дело. Чтобы собрать денег (а сумма требовалась громадная, не меньше 50 тысяч), она начинает изматывающие двухлетние гастроли: Харьков, Одесса, Кишинев, Баку, Тифлис, Ростов, Новочеркасск, Казань, Симбирск...

В Москве на игру звезды пришел посмотреть Станиславский: «Сейчас был на спектакле Комиссаржевской и пришел в телячий восторг». Константин Сергеевич думал, что актриса «заведет разговор о переходе в наш театр», но ошибся. В МХТ, как и везде, царил «режиссерский деспотизм», а Комиссаржевская мечтала о «театре свободного актера».

Она снова запускает тяжелую карусель гастролей (заработано пока только 20 тысяч рублей») и неутомимо играет почти каждый день. Спустя год, к осени 1904-го, наконец собраны и недостающие деньги, и своя команда. На Невском в «Пассаже» арендован концертный зал.
Назвать театр своим именем Вера Федоровна отказывается. Афиши премьер — «Кукольный дом» Ибсена и «Дядя Ваня» Чехова — скромно подписаны «под дирекцией Комиссаржевской».

Эти незаурядные постановки стали четким попаданием в тренд эпохи — модернизм. И публика, и пресса приняла новичков с восторгом. Газеты пишут: «Драматический театр Комиссаржевской в Петербурге — сейчас самый интересный театр».
Окрыленные идеей творческой свободы, все в королевстве Комиссаржевской горят общим делом. Даже плотник, тоже написавший свои мемуары, вспоминал: «Нам всем театр был не безразличен. Уходили из него, только когда уже не могли больше работать».Ярким и довольно скандальным событием стала постановка пьесы в стиле «новой драмы»: это «Дачники» Максима Горького. Фабричный народ и оторванная от жизни интеллигенция впервые вышли как сюжет на сцену театра.
Действие вызывало недоумение, гнев, радость узнавания, горечь — все, кроме равнодушия. Когда автора вызвали на поклон, Горький вышел. Встал у рампы — не кланяясь, вызывающе глядя в зал, который и аплодировал, и осуждающе свистел.
После Кровавого воскресенья 1905 года Горького посадят в Петропавловскую крепость, а пьесу снимут с показа. Комиссаржевская добьется и возвращения «Дачников», и постановки горьковских «Детей солнца». Однако настоящий скандал был впереди.

Марионетка Мейерхольда

Новый театр продолжал искать новые формы. И нашел нового режиссера. Это был пионер «условного театра» — Всеволод Мейерхольд. Любимый актер Станиславского, он блестяще играл в МХТ, поставил там же больше сотни спектаклей, но со Станиславским его взгляды на искусство в итоге разошлись.
Приглашение Комиссаржевской было очень кстати. Казалось, они нашли друг друга: прогрессивнее Мейерхольда в России, пожалуй, не было никого.
За один только сезон он выпустит 13 спектаклей — все в новом, невиданном стиле. Интересно, что актриса, которая не хотела терпеть режиссерского деспотизма, подчинилась идеям Мейерхольда полностью.

Театр к тому времени переехал в новое здание, которое переделал под себя. Мандельштам писал: «Для начала Комиссаржевская выкинула всю театральную мишуру: и жар свечей, и красные грядки кресел, и атласные гнезда лож. Деревянный амфитеатр, белые стены, серые сукна — чисто, как на яхте, и голо, как в лютеранской кирхе». Минимализм нового зала оттенял занавес, который расписал Лев Бакст, большой художник Серебряного века.

Пока шел ремонт, театр залез в долги, но это было и время легендарных «суббот» — вечеров, собравших самых видных символистов и модернистов: это Брюсов, Блок, Сологуб, Волошин и многие другие. Читали свои вещи, спорили, общались, — жизнь кипела.

Вот только новые спектакли оказались «слишком условными». Критик Юрий Беляев, попав на премьеру «Гедды Габлер», писал: «Я знал, что ради искусства Комиссаржевская способна на большие жертвы, но передо мной было истинное самопожертвование». Манерные пластические фигуры, слишком ровный голос — героиня Ибсена будто стала частью роскошных декораций, и только.
Публика не узнавала свою любимицу: знаменитый психологизм актрисы потерялся в «биомеханике» Мейерхольда. Зрители уходили разочарованные. Самый разгромный комментарий дал Станиславский: «Я бы заплатил 40 тысяч за то, чтобы это не показывали публике».

Успех имела только «Сестра Беатриса» Метерлинка, где Комиссаржевская играла сразу две роли: влюбленную монахиню и Мадонну, которая оживает от силы страстных молитв и заменяет собой сбежавшую девушку. Сцены с ней, словно картину рама, обрамляли фигуры других сестер во Христе: это был придуманный Мейерхольдом изысканный «скульптурный балет».
Вера Федоровна снова играла себя и снова победила, вызвав у зала самую горячую эмпатию. Хорошо приняли и постановку блоковского «Балаганчика».Но одна-две удачи погоды не делали. Сборы были низкими. Чтобы поправить дела, Комиссаржевская снова едет на гастроли. Упреки критиков в «кукольности» новых постановок задевают ее, и она везет старые испытанные вещи.
Мейерхольд в гневе: «Какую ужасную ошибку сделала В. Ф., что поехала по России со старым репертуаром! Это ее компрометирует как вставшую во главе Нового театра».

Назревает конфликт. Вера Федоровна, словно очнувшись, собирает заседание труппы. Единогласно выносится приговор: «Примитивный метод постановок, который довел нас до марионеточного театра — все это должно быть остановлено».
Не выдержав критики, Мейерхольд вспыхивает: «Может быть, мне уйти из театра?» Комиссаржевская промолчит, но в письме, написанном ему позже, ответит на этот вопрос утвердительно. Расстались они, мягко говоря, холодно.

Разбитое зеркало

Во время очередных гастролей по Сибири, которые один из актеров назвал «Великий сибирский путь», Комиссаржевская приходит к горькому выводу: ее театр изжил себя. Новые формы никому не нужны. Желание публики и критиков видеть ту актрису, к которой все привыкли, тянет ее в прошлое. Да и вообще, зачем театр в XX веке?

Писатель Андрей Белый вспоминал о разговоре с ней: «Она устала от сцены; она прошла сквозь театр: старый, новый; оба разбили ее; нужен не театр, нужна новая жизнь».
Проект, который теперь вынашивает Комиссаржевская, — создание «школы нового человека». В очередной раз актриса собирается начать с чистого листа. Надо только собрать денег, сыграть еще.

Комиссаржевской уже 46 лет, но внешне она изменилась мало: тоненькая, изящная. Шаржисты и вовсе рисовали ее тощей как щепка. Страдалица на сцене, за кулисами она была разной. Одна из ее подруг писала: «Всех почему-то удивило, что Вера Федоровна была в жизни очень веселая. Смеялась очень искренно, от всей души, как смеются дети, даже с ребячьими ямочками на щеках».

Актер Владимир Подгорный вспоминал, как во время азиатских гастролей в Самарканде Вера Федоровна стремилась «все повидать, страшно увлекалась». Долго завороженно глядела на кружащихся в танце дервишей, силуэты мечетей, пеструю толпу.
Восточный рынок был полон сокровищ: кувшины, халаты, ткани, ковры — все ее восхищало, все она трогала руками, словно ребенок в магазине игрушек. Вернулась уставшая, но довольная, с ворохом покупок.Вечером в номере гостиницы неожиданно лопнуло зеркало. Вера Федоровна ахнула: «Кто-нибудь умрет!» Ее успокоили: «Пустяки». Спустя неделю, уже в Ташкенте, заболел один из актеров. Комиссаржевская навещала его все пять дней, трогательно ухаживая и уверяя, что скоро он будет здоров. Так и вышло в итоге, но еще раньше прозвучал жуткий диагноз: оспа. Заболевают еще шестеро.

Накануне выхода на сцену — давали «Бой бабочек», одна из самых успешных ее ролей — Вера Федоровна жаловалась на адскую головную боль. Но отменять спектакль не стала: на такие жертвы она шла и раньше.
Зал битком, никто не замечает, что актриса больна, все в восторге от ее игры. Она бегает и прыгает, играя девочку, глаза ее лихорадочно блестят — кому же из зрителей знать, от чего? А вернувшись в гостиницу, падает на постель: температура доходит до 40.
В роскошном ковре волшебного Самарканда таился черный вирус.

Оспа — чудовищная болезнь: даже у тех, кто выздоровел, видны шрамы от сыпи. На теле Комиссаржевской не оставалось живого места, было сильно поражено лицо. Страшная участь для любого человека, но для актрисы особенно.
Последнее, о чем просила Вера Федоровна: в случае смерти никого, кроме врачей, не пускать к ее телу; не хотела, чтобы видели ее настолько обезображенной.
В мучениях она умирала несколько дней... Хоронили Комиссаржевскую в запаянном цинковом гробу.

Эта внезапная и дикая гибель поразила всех. Сотни некрологов, поминальных слов и воспоминаний об утраченном обрушились на страницы журналов и газет. Особая роль здесь принадлежала платонически влюбленному в нее Блоку: образ Комиссаржевской он поднял до ангельских высот.
Пускай хоть в небе — Вера с нами.
Смотри сквозь тучи: там она —
Развернутое ветром знамя,
Обетованная весна.Солженицын в романе «Красное колесо» спорил с ним: «Нет, не ангелом никаким, она женщина была. Но в ролях играла не женщин, а души их. Своим волнующим голосом, своим утлым станом — выводила их, выпевала, — необычайно сложных, с такой внутреннею тоской, на вечную нам загадку».

Имя Комиссаржевской осталось в названии театров Новочеркасска и Санкт-Петербурга. Осталась память о ее удивительном способе существовать на сцене, которому нельзя сказать «не верю».
А еще способ жить, который всякий может применить к себе, когда кажется, что выхода нет.
Однажды она написала: «Помните, как сын царя Салтана, которого пустили в море в засмоленной бочке, в один прекрасный день потянулся в бочке, встал, вышиб дно и вышел прочь. Мне кажется, в жизни каждого человека бывают такие моменты, когда надо «потянуться, встать и выбить дно». А если дно окажется крепче головы?.. Но секрет видимо в том, чтобы не бояться. Пока боишься за свою голову — ничего не пробьешь».

Партнер проекта «Гражданин Новочеркасска» — банк «Центр-инвест». Один из лидеров отрасли на Юге России, «Центр-инвест» с 1992 года развивает экономику региона, поддерживает малый бизнес и реализует социально-образовательные программы. В 2014 году при поддержке банка создан первый в России Центр финансовой грамотности. Сейчас их пять: в Ростове-на-Дону, Краснодаре, Таганроге, Волгодонске и Волгограде. Уже более 2 млн человек получили бесплатные финансовые консультации. В их числе школьники, студенты, предприниматели, пенсионеры.
В 2021-2023 годах «Нация» и «Центр-инвест» создали проекты «Гражданин Ростова-на-Дону» и «Гражданин Таганрога».