«Туда нельзя, там палямался»

Молодой актер и режиссер Талгат Баталов стал популярен в Москве благодаря стендапу «Узбек» — автобиографической повести о буднях мигранта (спектакль был номинирован на «Золотую маску»). Сегодня Талгат — один из самых активных «доковцев», членов Театра.doc, которые делают спектакли из подлинных историй настоящих людей. «Исповедь мазохиста», поставленная им в ростовском Театре 18+, скорее исключение. «Нация» поговорила с Баталовым о его родине, жизни в России и театре.

— Вы следите за новостями из Узбекистана?
— Я давно уехал из Ташкента, но там мама и папа, так что, да. Вот, президент у нас умер. Но ничего пока не изменилось, потому что президентом стал его премьер.

— Вы как-то сказали, что в голове узбека Каримов — тот человек, который его защищает от терроризма. Интересно, что сейчас творится в голове у узбека?
— На самом деле, великая скорбь. Все даже аватарки поменяли. Даже моя сестра, которая в Бельгии живет. Он же еще умер накануне юбилея Дня независимости, а это главный праздник в Узбекистане.

— На что поменяли аватарки?
— На портрет Каримова. Мол, помним и скорбим. «Дода жив и мирное небо над головой», Дода это дедушка. Очень агрессивно реагировали на мои посты о нем. Писали в личку: «Только приедь сюда, голову разобьем». Одноклассники писали. Это просто коллективный стокгольмский синдром. Целая страна 27 лет была закрыта в плане экономики. Почему, вы думаете, узбеки едут в Россию работать? Им же не нравится здесь жить, тут холодно, тебя называют «чуркой», зима полгода в году. Это вынужденные меры…. Но я просто не понимаю вот этот главный постулат: «мирное небо». Якобы Дода не пускал мифических исламистов в страну. А зачем исламисты, если режим Каримова хуже любых экстремистов? Если в стране концлагеря, правозащитники сидят в тюрьмах. Про это привыкли молчать.

Половина узбеков в России работает, половина служит в милиции.

— Как же нет исламистов, если по официальной версии именно они зарезали Вайля? (Марк Вайль — худрук ташкентского театра «Ильхом», убитый в 2007 году в своем подъезде. Баталов работал при Вайле в «Ильхоме»).
— Ну да. Все ужасные вещи делаются руками исламистов. Но судебный процесс над его убийцами был закрытым. А параллельно судили маму моего друга, Умиду Ахмедову, за оскорбление всего узбекского народа. А она просто фотографировала свою родную деревню. И сама, на минуточку, мать троих детей и узбечка.

— Не понимаю. За альбом с фотографиями судили?
— Это известная история. Она выпустила прекрасный альбом, и ее обвинили, что она позорит узбекский народ, показала всех грязными, бедными. Дали срок, 3 года. В тюрьме она не сидела, но была невыездная. Этот процесс был открыт, пускали журналистов. А в это время шел тихий процесс над убийцами Вайля. На суде они уверяли, что хотели «только поговорить». Но если у человека печень разрезана пополам, понятно, что не только поговорить... И никогда мы не узнаем, что это было, откуда пришел заказ. Но понятно, что убирая Вайля, ты убирал голос свободы. Ни один режиссер больше, ни один не высказывал свою позицию о ситуации в Узбекистане, а Вайль говорил об этом на радио, на телевидении, в театральных вузах, и довольно иронично. Ему узбекский режим казался комичной диктатурой. Может, они и были исламистами, неважно. Важно, что это был единственный негосударственный театр в Центральной Азии и вообще первый частный театр в СССР. Он возник в 1976-м и пережил много всего, но великую независимость узбекскую не пережил.— Что сейчас с этим театром?
— Когда Вайля не стало, половина труппы уехала. Но «Ильхом» жив, худруком стал ведущий актер, мы даже с группой из Москвы ездили туда ставить спектакль. «Плюс-минус 20» назывался. На основе интервью с людьми, которые жили до Независимости, и с теми, кто родился после.

— Большой праздник День независимости — это отделение от СССР?
— Да-да-да.

— Что изменилось после разделения? Или развала? Для нас же это развал.
— Мне сложно говорить, я родился примерно в это время. Всегда жил при Каримове и всегда был очень независимый.

— А что было в интервью тех людей для спектакля?
— А вот это показательно. Мы делали этюды, артисты сами приносили сюжеты. Так вот из десяти сцен восемь были связаны с милицией. Этюд на тему «Милиция на базаре», этюд на тему «Милиция в транспорте» и так далее. Это сложно представить даже в России, которая тоже является довольно полицейским государством, но количество милиции в Узбекистане, оно запредельно. Ты заходишь в метро, тебя могут тут же обыскать полностью: проверяют все вещи, если у тебя фотоаппарат, могут попросить показать фотографии.

— Шпионов ищут?
— Ищут все, что мешает мирному небу над головой. Обязательно проверят документы. На станции метро есть три милиционера, наверху милиционер сидит под зонтом от солнца, играет в телефон, и вокруг станции — еще несколько. Мне кажется, полстраны работает в милиции. Полстраны в России работает, полстраны — в милиции. Ты едешь в автобусе, и там 5-6 человек в форме, просто потому, что они едут домой.— У вас тоже есть свой этюд про милицию?
— Есть. Мы в товарищем участвовали в I Узбекской биеннале современного искусства. Дочь президента, она устраивает то неделю высокой моды, то биеннале, такая якобы прогрессивная. Мы сделали инсталляцию про Омара Хайяма, там был видеоарт с голыми женщинами, и на следующий день ее закрыли. Поставили милиционера, который говорил: «Там палямался, туда нельзя». Меня вызвали в КГБ. В застенки не возили, просто был разговор в кабинете, где с меня взяли расписку, что я больше ничем подобным в Узбекистане заниматься не буду. Я написал: «...никогда в жизни», подписал. И я их, кстати, не обманул. Потому что через две недели уже был в России.

— Ваш первый спектакль «Узбек» идет уже 6 лет и по-прежнему популярен.
— Потому что сначала его смотрели, как сказку про некую удивительную страну, где творится такая жесть, а со временем… Ну, почему он так долго живет? Потому что многие вещи уже случились в России, и происходящее в Узбекистане давно цветочки. Ведь каждый день: то запретите аборты, то запретите бэби-боксы, это доходит уже до суперабсурда.

— Почему вы выбрали именно Россию?
— А я и так собирался поступать во ВГИК, но позже, лет в 20, хотел с Вайлем сделать еще несколько спектаклей. А уехал в 18.

— У вас славянская внешность, если не заглядывать в паспорт, так вы — русский. Это мешало в Узбекистане?
— Вообще я всегда думал, что славянская внешность это светлые волосы и светлые глаза. Я на самом деле татарин, а внешность у меня… советская внешность. Нет, не мешало. В институте у меня была русская группа, а в школе узбекские и русские классы отдельно. Русский был второй государственный. Нас заставляли учить узбекский, а узбеков — русский. Это в принципе ненормально, что в стране под названием Узбекистан людей заставляли говорить на русском. Но понятно, что Советский Союз был этим языком объединен и вообще боролся с любой идентичностью. Каримов в этом плане довольно мудро поступал, все документы были на двух языках, а купить продукты можно и не зная узбекского, в Ташкенте многие неплохо говорят по-русски. В областях, конечно, сложнее, там русских школ меньше.

— Для тех узбеков, кто хочет уехать в Россию на работу, есть какой-то курс русского?
— Нет-нет. Ни там, ни здесь. Никто не помогает мигранту социализироваться! Есть псевдо-экзамен по русскому языку: ты должен, приехав, сдать тест, чтобы получить патент на работу. Из провинции люди едут без языка. Да и здесь они по-русски не говорят, потому что русские-то с ними не общаются особо. Они живут в России, но в России не живут на самом деле. Они никак не контактируют с другими людьми. Кроме тех, кто работает таксистами.

— А между собой мигранты общаются?
— Думаю, да, стройка же сближает.— Вроде молдаване самые большие специалисты по стройкам и ремонтам.
— Я думаю, молдаване сейчас едут в сторону Европы, у них есть такая возможность. А таджики всегда работали на стройках. И узбеки тоже. Еще узбеки готовят хорошо. А еще базары, рынки, — торговля.

— Только мужчины едут гастарбайтерами? Или женщины тоже?
— Конечно. Нянями. На кухне. Уборщицами. Кто-то просто с мужем живет как домохозяйка. Семьями едут. Но, конечно, самая распространенная история — это семьи там, муж на заработках.

— Знаете ли вы счастливые истории людей, приехавших сюда?
— Нельзя сказать, что все они — это толпы несчастных людей. Может, они здесь, работая на стройках, находятся в лучших условиях, чем на родине, в плане еды и зарплаты. Но как с точки зрения государства это выглядит? Их социализация, простое оформление документов? Это все какой-то ад. Возьмите пункт любой миграционной службы. Там построены клетки для людей, чтобы не формировать очередь. Можете загуглить. И люди, как скот, сидят в этой клетке, ждут. Можно месяцами ждать. А если не дал кому надо, и не дождаться. Это же все коррумпированная история. Если приезжий работает дворником в Москве, то он получает только половину зарплаты. А половина уходит к прекрасному гражданину России, оформленному официально и родственнику начальника ЖЭКа.

— Кем вам довелось поработать до того, как стали режиссером?
— Официантом. Но я быстро устроился режиссером на завод, снимал корпоративные ролики. Скучно, но все же интереснее, чем носить поднос и иметь на груди бейджик «Толик». Сейчас — вы заметили? — стали вешать бейджики с настоящими именами, а тогда категорически — никаких восточных имен. Считалось, что для русского это сложное имя.

— Талгат? Нет, мадагаскарские или тайские имена, я понимаю, не запомнишь…
— Ну, это вам в Ростове легко. У вас кто только не живет. Открыты ворота. В средней России другое отношение. Даже «Яндекс. Такси» оскандалился: меняли имена таксистам. А в сфере обслуживания это регулярно: все были Машами, Петями, Сашами, Толиками. Тебя лишают твоего имени на время рабочего дня, а это большая часть твоего времени вообще.

На спектакле «Исповедь мазохиста» парень из «Ашана» плакал.

— Вы проделали огромную работу, собирая истории людей, потерявших память, — для проекта «Театра Наций» «Беспамятные». Сколько этих историй было?
— Много. Но мы больше имели дело с теми, кто с такими людьми сталкивался: врачами, родственниками, теми, кто им помогал. Люди, которые вспомнили и нашли своих родных, не хотят об этом говорить больше. Много материала институт Сербского передал (московский институт наркологии и психиатрии — «Нация»). Встреча была только с одним беспамятным.

— Как вообще была идея сформулирована?
— Это была идея Евгения Миронова. Он дружит с директором института Сербского, Зурабом Ильичом Кикилидзе, они давно знакомы. Кикилидзе однажды рассказал ему про этот феномен — биографическую амнезию, и Миронов загорелся сделать спектакль.

— По-моему, это прекрасно: однажды проснуться и забыть, как тебя зовут.
— Это так только кажется! Самое интересное, что половина эмоций связана с нашими воспоминаниями, и люди такие живые, потому что помнят. Мы помним запахи, лица, слова, тех, кого любим. А тот, кто просыпается без памяти, совершенно холоден, у него никаких связей с внешним миром, никаких эмоций. Многие даже не помнят, какого они пола. Все стерто. Чистый лист.

— И?
— И как следствие — депрессия.

— Как выглядел этот человек, с которым вы все же встретились?
— Молодой парень. 30 с чем-то. Мы с ним общаемся в соцсетях. Сейчас ему получше, потому что нашлась семья. Мы общались с «Жди меня», они помогают очень многим. Если бы не они, никто бы не находился вообще. А тот парень год жил в институте, потерянный. Хотя родные его тоже искали. Он поехал в Москву на заработки, из Владимирской, кажется, области. С кем-то затусил на Новый год. Деньги были с собой. То ли били его, то ли накачали чем-то. Предпосылки к амнезии это — чаще всего избиение или применение препаратов. Помнит только, как себя обнаружил. Они помнят именно с этого момента. Когда нашли себя в вагоне поезда, в подъезде, на дороге.

— Какие беспамятные вам запомнились?
— Один товарищ пересек несколько границ без документов, непонятно как. Была девушка, которая увидела живым официально умершего депутата. Поехала на квартиру к кому-то с приятелем и увидела то, чего не должна была. Ей сделали укол, она себя нашла на улице в красном платье и увидела отъезжающую машину. Другой пил с друзьями, его избили, ограбили, завернули в ковер и бросили в товарный вагон. Проехал полстраны, выжил.

— Счастливых историй нет?
— Самый счастливый финал, когда их находят родные. Но ведь часто они не могут их вспомнить, что тяжело для всех. А бывает у кого-то новая жизнь вовсю шла, новая семья, новое имя и даже паспорт справили, как вдруг находится жена, дети. Вообще документальные спектакли намного более трудозатратные. Работа интересная, но полгода уходит только на сбор материала. И никогда точно не знаешь, получится ли. Казалось, что тема интересная, а стали исследовать с точки зрения театра — неинтересно. Вот был у нас спектакль с Михаилом Угаровым и Еленой Греминой в Театре.doc «Двое в одном доме». Там была очень театральная ситуация: кандидата в президенты Белоруссии с его женой посадили под домашний арест. И полгода они так жили: он, она и три кагэбэшника. Вот тут потенциал большой. Мы съездили в Минск, собрали материал, и уже там было понятно, что это супер. — «Исповедь мазохиста», ваша ростовская постановка — название немного отталкивающее. Если не интересуешься сексуальными девиациями, можешь и мимо пройти.
— Что значит отталкивающее? Есть же описание спектакля. А если название «Чайка», а ты не интересуешься пернатыми?

— «Чайка» не ассоциируется с БДСМ-культурой.
— Отсев на уровне названия меня вполне устраивает. Я ставлю то, что мне нравится. Мне кажется, это интереснейшая суперкрутая пьеса. Роман Сикора, он не просто драматург, он еще известный в Чехии левацкий коммунист. И пьеса про бунт маленького человека. Но его бунт парадоксальный. Он не на баррикады идет, а, будучи мазохистом и членом БДСМ-сообщества, говорит, что даже там его окружает ложь. Все друг другу врут, никакой боли не доставляют, договариваются о кодовых словах. Он хочет настоящей боли и ищет ее, пока не понимает, что настоящая боль — это работа в корпорации: госбанк, гипермаркет. И он ее там находит, а в итоге добивается вселенского почти господства. Сикора придумал мощный перевертыш, он докручивает пьесу до полного абсурда. В какой-то момент герой удлиняет свой день до 48 часов, чтобы работы в «Ашане», на стройке, в банке было больше, и боли — больше. Выходит за пределы. «Ашан» мы, кстати, сами вставили, у Сикоры — чешская сеть, здесь неизвестная. Но вся эта культура корпоративная очень точно прописана, и нами сделана правильно. Это суперузнаваемая история для любого современного человека. Парень из «Ашана» плакал на спектакле.


ЧИТАЙТЕ ТАКЖЕ: ДИЗАЙНЕР И ХУДОЖНИК ВЛАДИМИР ОВЕЧКИН ПРИЗНАЕТСЯ В ЛЮБВИ РОСТОВУ-НА-ДОНУ

УРАЛЬСКИЕ АВТОРЫ ФИЛЬМА «НАПРОТИВ ЛЕВОГО БЕРЕГА» ПОКАЗАЛИ «НАЦИИ» СВОЙ РОСТОВ