Денис Гуцко
писатель, лауреат Букеровской премии 2005 года
21-я отдельная десантно-штурмовая бригада, Грузия, Кутаиси, 1988-89-й годы.
На заглавном фото Денис Гуцко — в центре на корточках.
Так вышло, что служил в получасе от дома — я же родом из Тбилиси. Вот эти полгода в учебке «Вазиани» — из серии «есть, чем в жизни гордиться». Тяжело было очень.
Ломались на стрессе и недоедании. Причем, с физическими данными напрямую это не было связано. Спортивным ребятам было как раз тяжелее других. Помню парня здоровенного, в первые дни просыпался, прыгал на турник, подтягивался раз 30. Сломался одним из первых: начал подбирать объедки. Организм требовал, а воли, чтобы держать его в узде, не хватило.
Но рацион был нормальный, совдеповский. Повара подворовывали, не без этого, но масло и хлеб были всегда. На одном этом прожить можно. Дело не в пайке. Вот представьте, пришла рота на обед, сто человек. Первыми идут сержанты, возьмут себе чая и хлеба с маслом (солдатскую перловку они уже не едят, вечером в каптерке есть чем поживиться) и сидят, не спеша попивают чаек. А как надоест, встают: «Закончить прием пищи!». Эта команда может застать тебя с подносом в руках, ты еще до стола не дошел. А если найдут хлеб в карманах — весь взвод будет отдуваться — побежит кросс, к примеру, или отправится ползать по полосе препятствий.
Еще один пунктик: хранить письмо из дома нельзя было дольше трех дней. Считалось признаком слюнтяйства. Если нашли «просроченное» письмо, старшина зачитывал его при всех. Много чего интересного довелось услышать — особенно если письмо оказывалось от девушки.
Сейчас понимаю: многие серьезные испытания в жизни, уже позже, я выдержал только потому, что была эта учебка. Да, так вам же про ВДВ надо? Ну, в ВДВ в сравнении с пехотной учебкой был уже санаторий.
Нагрузки не казались такими тяжелыми. Да, там тоже был недосып, но не систематический.
Хотя армия для меня, в общем-то — сплошной недосып. Страшное дело, спал везде, где только мог.
В мой первый прыжок сел в вертолете в углу и просто уснул. Все попрыгали, а меня командир не дозовется — шумно же в «вертушке». А это был один из тех матерых офицеров, рядом с которыми и сам как-то собираешься. Подошел, пнул меня сапогом по голени, за плечо довел к двери. Я на ходу проснулся, вспомнил, зачем я здесь, как правильно отсчитывать три секунды: «501, 502, 503», — в воздухе окончательно пришел в себя. Когда приземлился, вижу, ко мне двое бегут вот с таки-и-ими глазами: «С тобой все нормально?» Я думаю: «Ого! Моя армия обо мне заботится». — «Ты же куполом чуть за колесо вертолета не зацепился!» Стало быть, рано я начал, «501» еще в вертолете отсчитал спросонья. Еще почувствовал, как парашют ударился обо что-то.
Самые сложные – это прыжки в ветреную погоду. Я в один такой прыжок прочесал редисочное поле, выгребал потом редиску из бронежилета, каски и карманов килограммами.
Прыгать? Нет, не страшно. У большинства отключается индивидуальный страх, чувство коллективного «надо» проникает в тебя. А в кого в такой ситуации не проникает — это несчастные люди. Я помню парня из какой-то среднеазиатской республики, которого выпихнуть так и не смогли, он просто встал враскоряку, уцепился руками за проем. Отправили его потом в хлеборезы. Но было видно, что не наигранно, что это был реальный ужас. Как такие попадали в ВДВ — не знаю, обычно добровольно идут.
У моей бригады была задача — удержать перевалы на границе с Турцией (в случае войны с НАТО) в течение получаса до подхода основных сил. Что будет через полчаса с солдатами, в приказе не упоминалось. Как-то с гордостью об этом говорилось — как будто мы камикадзе, что ли. Но ничего такого, никакой запредельной крутизны. Надувать щеки на ровном месте не стану. Прыгали с парашютами в тяжелых условиях, но бывает и потяжелее служба.
Разгорался грузино-абхазский конфликт, часть моя была в Кутаиси, нас кидали то туда, то сюда на показные учения, чтобы продемонстрировать: Союз еще здесь. Десантировали нас как-то на арбузное поле. Помню этого бегущего крестьянина в слезах: «Арбузы! Мои арбузы! Что вы делаете?» А что мы сделаем?
Самые сложные — это, конечно, прыжки в ветреную погоду. Из серии — и смех, и грех. Когда приземляешься при сильном ветре, у тебя есть 4 секунды, чтобы успеть погасить купол: забежать за него и прижать стропой к земле — иначе парашют раздует, и тебя унесет вместе с ним. Расставляли даже специальных людей, которые ловили «наземных парашютистов». Я в один такой прыжок прочесал редисочное поле, выгребал потом редиску из бронежилета, каски и карманов килограммами.
Страшно — это провалы в подготовке. Потому что никто вовремя не объяснил, и нужные знания пришли к тебе уже в небе. Самое ужасное, что может сделать такой «чайник»-парашютист — не затянуть туго ножные лямки. Когда они свободно сидят, во время прыжка от натяжения врезаются… в о-о-очень болезненные места. Подтягиваться бесполезно, сжимает еще туже. Однажды это со мной случилось — приземлился весь в слезах. Я пока летел, вспомнил до седьмого колена всю родню того, кто выдал мне этот парашют. Парашют, как и автомат, должен быть закреплен за каждым свой, но у нас было так: забегаешь в ангар и хватаешь, какой попало.
Я, если угодно — неправильный десантник. 2 августа стараюсь дистанцироваться от всей этой антисанитарии, я про купание в фонтанах и сопутствующие сомнительные радости. Просто встретиться, вспомнить хотелось бы, да не с кем. Даже самому хотелось бы какие-то ниточки жизненные отследить.
Руслан Михайленко
основатель и гендиректор концертного агентства «МИР»
242-й учебный центр ВДВ, Литва; 299-й гвардейский парашютно-десантный полк, Украина, 1991-93-й годы.
Первые «покупатели» в Батайском призывном пункте, когда отбирали ребят в десантно-штурмовую бригаду, меня забраковали. Потому что, хотя я и был спортсменом, но на вид довольно щуплым. Тогда я пошел к военкому и поставил ультиматум: мол, вы меня обещали взять в ВДВ, значит, берите, или я вернусь в РГУ. (Военная кафедра мне это позволяла.) Военком пообещал: «Через два дня будет большой набор в ВДВ, гарантирую, что я тебя туда отправлю». Сдержал слово. Новые «покупатели» пропустили меня через стандартные испытания, и я все их выдержал. Хотя мой внешний вид все равно вызывал сомнения. Поэтому «покупатель»-старлей сказал: «Если ты, сволочь, сбежишь, я лично приеду в Ростовскую область, найду тебя и придушу». Так он меня «благословил» на службу в ВДВ. Я намеренно попросился служить к нему, в 10-ю роту 226-го УПДП.
Знаете, какая лучшая и самая точная поговорка о ВДВ? «Десантник три минуты — орел, все остальное время — лошадь». Конечно, есть романтика, и для большинства она сохраняется до конца службы, ведь, как правило, в ВДВ служат увлеченные люди. С другой стороны, это такая большая пахота, это не совсем то, что мы привыкли видеть в кино. Чем меня впечатлила служба в армии — там реально не было ни секунды свободного времени. Вернувшись на «гражданку», я подавлял в себе две вещи: учился нормально, медленно есть и разговаривать без мата.
«Покупатель»-старлей сказал: «Если ты, сволочь, сбежишь, я лично приеду в Ростовскую область, найду тебя и придушу». Я намеренно попросился служить в его роту.
Дедовщина была, конечно. Думаю, она и сейчас есть. Но когда я служил, дедовщина была в самом разгаре. Проявлялась она по-разному, но в любом случае воспитывала характер. Да, приходилось доказывать, что мой внешний вид обманчив. Как правило, если ты не поддаешься, сломать тебя невозможно. Уже через пару недель службы «деды»-сержанты позвали меня и моего товарища-новобранца выпить с ними самогона. Я вообще не пил, но тогда было надо, я понимал, что это признак уважения и признания своим. Осушая стакан самогона, вспоминал эпизод из фильма «Судьба человека» (смеется).Через полгода я уже был замкомвзвода, а через год фактически замещал старшину роты.
Но, пожалуй, самый сложный психологический момент с дедовщиной был не связан. Через полгода службы начали ходить слухи, что мы вместо двух лет будем служить полтора. И вот, пока мы два полноценных не оттарабанили, жили с надеждой, что, может быть, все-таки домой вернемся пораньше. Это ожидание — быстрей свалить домой — немного подрывало боевой дух. А домой все-таки хочется буквально сразу (смеется).
На фото Руслан Михайленко — крайний справа.
Абы кто в ВДВ редко попадает. Наш призыв еще полностью отвечал высоким стандартам советской армии. А с развалом страны пошли призывы разношерстные, по большому счету брали всех, кто попался. А еще, когда вся эта разруха началась, у нас огромное количество ребят бежало: белорусы — в Белоруссию, украинцы — на Украину, молдаване — к себе, даже москвичи убегали. Представьте: каждое утро на плацу не досчитываются солдат, сержантов, а когда я дослуживал на Украине, то и офицеров. Это было что-то очень странное и гнетущее. С одной стороны перед тобой маячат эти мифические полтора года, а с другой — ты видишь, как все бегут, как разворовывают армейское имущество, и никого за это не наказывают. Этот разброд и шатание — до сих пор тяжелое воспоминание для меня.
И все равно — в армии не было ни одного дня, про который я могу сказать, что он прошел зря. Каждый день был ценен.
Служба в ВДВ помогла мне понять, что перед человеком нет непреодолимых преград, только если он сам их себе не создаст. Любая задача выполнима, любые цели достижимы, пути их достижения — внутри тебя. Это было для меня грандиозным открытием — что любые резервы, физические в том числе, — безграничны. Мы попадали в ситуации, когда казалось — всё. Больше ты не можешь ни бежать, ни тащить, ни бить… а потом открывалось второе дыхание, заканчивалось второе — открывалось третье. И каждый раз ты понимал, что согласился на эти испытания добровольно. Они закалили характер. Позволили выжить в 90-е, развивать бизнес в нулевые. У меня были хорошие учителя и в детстве, и в университете, но армия, наверное, самая мощная, главная школа.
У меня же концерты, я не всегда знаю заранее, где буду 2 августа. Но, если получается, обязательно встречаюсь с ребятами. И с теми, с кем служил, и с теми, кого встретил потом, но чья жизнь также связана с ВДВ. Общаемся, вспоминаем. А вот купание в фонтанах — категорически не мое.
Игорь Петровский
пресс-секретарь главы Донской митрополии
45-й отдельный разведывательный полк воздушно-десантных сил, 218-й батальон спецназначения, Москва, 2004-05-й годы.
В старших классах я твердо решил поступать в Рязанское воздушно-десантное училище, но ближе к окончанию школы стал воцерковляться: ходить в храм, узнавать мир православия. И настолько поразился тому, что мне открывалось, что принял совершенно оригинальное и никем не предсказуемое решение поступить в Смоленскую духовную семинарию. Сейчас понимаю, что этот разворот на сто восемьдесят градусов — это был промысел Божий. Семинарию я закончил с отличием, продолжил обучение в Санкт-Петербургской духовной академии. Затем вернулся в Калининград, работал пресс-секретарем кафедрального собора Христа Спасителя, настоятелем тогда был митрополит Смоленский и Калиниградский Кирилл (ныне — патриарх Московский и Всея Руси).
И вот на дворе 2004-й год. Я к тому времени все еще не определил свою личную жизнь, находился в поисках — и решил последовать примеру русских классиков. Будучи юношей романтично настроенным, я думал: что делали Пушкин, Лермонтов, Толстой, когда что-то не ладилось в жизни, когда обуревали сомнения? Ехали на Кавказ, на войну. Мне как раз пришла последняя повестка, и я решил: мне 26, это последний шанс попробовать себя в военном деле, воплотить в жизнь подростковые мечты. Митрополит Кирилл удивился, но двумя руками благословил, сказал, что это интересный жизненный ход, посмотрим, что из этого выйдет.
Я, конечно, хотел чего-то незаурядного, особенного, как в кино. Самое лучшее, самое элитарное, что было в нашей армии тогда, впрочем, наверное, как и сегодня — это 45-й отдельный разведывательный полк ВДВ. Внутри этой элиты есть своя элита — 218-й батальон разведки. Спецназ ВДВ, как его еще называют. В нем даже есть специальная рота обеспечения, которая избавляет от бытовых вопросов: чистки картошки, уборки территории — и это позволяет десантникам заниматься только армейским делом. Это была основная причина, почему я так упорно стремился именно туда. Потому что если это армия — пусть это будет оружие, тренировки, специальные знания. Попасть в 218-й — все равно, что вытянуть счастливый билет.
Самым сложным в службе оказалась притирка к сослуживцам. Мне 26, им по 18. То, что я давно уже прожил, чем уже не интересовался, у них это все бурлило в крови. Вообще представьте: такой рафинированный юноша, интеллигент с двумя высшими образованиями и опытом преподавания в университете попадает в специфическую армейскую среду. Конечно, это было сложно в первую очередь психологически.
Командир нашего батальона — совершенно отважный человек, полковник, который мальчишек из огня вытаскивал. Это ему Расторгуев посвятил песню «Батяня-комбат».
Помню, как впервые пришел в часть — это была первая рота, самая боевая, и меня представили сослуживцам. Никогда не забуду… В армии ведь матом не ругаются, там на нем говорят. И вот комроты (а он был моего возраста) говорит: «Товарищи бойцы, … (цензура) вашу мать, хочу вам представить, … (цензура), нашего нового бойца … (цензура), Игоря Петровского. Он, значит, закончил … (цензура). Че ты там закончил? Вот, … (цензура), Санкт-Петербургскую духовную академию, … (цензура). Я надеюсь, что если у вас, … (цензура), будут какие-то духовные вопросы, … (цензура), вы обратитесь к Игорю, … (цензура), и он вам поможет». Это был апофеоз! И все в таком стиле. Вот это сочетание интереса к «духовным вопросам» с «пи-пи-пи» меня, конечно, поразило до глубины души. Я понял, что здесь это норма и к этому надо привыкать. Но так и не привык.Физически тоже было сложно. Я тогда понял сермяжную правду жизни: все нужно делать вовремя. Вовремя жениться, вовремя детей рожать, вовремя рукоположиться, если ты священник, и вовремя отслужить в армии. Однозначно служить надо в 18, хотя бы по состоянию здоровья. Я, конечно, тогда был конь еще тот — накаченный, единоборствами владел на высоком уровне, 2 года преподавал тхэквондо, перед службой активно тренировался, занялся парашютным спортом. И все же. Каждое утро мы бегали по три километра, а по субботам — десять. Так вот, на пятом-шестом километре я уже чувствовал реальную усталость, не то что на втором — на четвертом дыхании добегал. А сослуживцы мои бежали спокойно, еще и покурить по пути успевали.
Помню свою первую встречу с командиром батальона. Совершенно отважный человек, полковник, который мальчишек из огня вытаскивал. Это ему Николай Расторгуев посвятил песню «Батяня-комбат».
Там вообще удивительные люди служили. В комнате, где мы жили, одна из кроватей была заправлена российским триколором и оставалась незанятой. Это была кровать геройски погибшего Саши Лайса, пулеметчика из нашего 218-го батальона. Это случилось во время второй чеченской. Одна из операций проходила в горах. Ребята осуществляли разведывательно-поисковые действия в районе села Хатуни. Навстречу спускались боевики. Бой завязался настолько близкий — противники были на расстоянии броска гранаты, пацаны даже слышали переговоры боевиков по рации. Наших было мало — раза в три меньше, чем боевиков. Но командование было настолько грамотным, что они никак не могли прорваться. И тогда — это мы сейчас уже понимаем — был отдан приказ чеченскому снайперу убить нашего командира. Смерть командира — это, считай, половина победы, все знают. Саша Лайс был рядом с командиром, вел пулеметный огонь. И заметил, как в кустах блеснула линза оптического прицела. У него было меньше двух секунд, чтобы принять решение — пригнуться, например. Он закрыл командира собой. Снайпер выстрелил. Пуля попала Саше в шею, через несколько минут он умер от кровотечения. К слову сказать, боевиков тогда в том бою порубили ножами… буквально. У ребят планка упала после того, как они увидели как погиб Саша.
Александру Лайсу посмертно присвоено звание Героя России, а еще мы узнали, что за две недели до гибели он принял крещение в военно-полевой палатке у отца Серафима. Ну, разве не святой человек?
Это я к чему. Когда мы говорим о Великой Отечественной войне, как молодые пацаны бросались на врага с голыми руками, с оторванными ногами ползли под танк, привязав к спине мину, то думаем: ну, это было тогда, люди другие были, «богатыри не мы». А вот нет. Точно такой же пацан, но из нашего времени, отдал жизнь за командира. И таких примеров было много.
И я понимаю тех, кто немногословит о войне или даже о службе в армии. Потому что это не кино, в реальности все страшнее и строже. Больше пота, а иногда и крови. И я совершенно не понимаю тех десантников, которые 2 августа творят те безобразия, которыми «прославился» День ВДВ. Чем более серьезной была твоя служба, тем трезвее ты подходишь к этому празднику. Я не представляю себе настоящего вдвшника, который видел и смерть, и настоящую дружбу, который, пройдя эту школу, вел бы себя как пэтэушный хулиган.
Я с большим благоговением и спокойствием в очень узком кругу друзей иногда встречаю этот праздник. Хотя для меня 2 августа — это, прежде всего, день святого пророка Божьего Илии. Его храм находится на территории 218-го батальона. Свое первое армейское «послушание» я получил именно там.
ЧИТАЙТЕ ТАКЖЕ: «ВОЙСКА ДЯДИ ВАСИ». КАКИМ ОН БЫЛ, ГЛАВКОМ ВДВ МАРГЕЛОВ
ВОЙНА И МИР ОТЦА АНДРЕЯ
