Монах-реаниматолог, отец Феодорит — о Москве, которую мы потеряли, и о чуде, свидетелем которого он был
Люди

Монах-реаниматолог, отец Феодорит — о Москве, которую мы потеряли, и о чуде, свидетелем которого он был

«Чаще всего люди приходят ко мне в монастырь с вопросами о здоровье и медицине».

Иеромонах Феодорит (Сергей Сеньчуков) почти 40 лет работает врачом-реаниматологом на подстанции скорой помощи в Москве. Бригада у него необычная, созданная для того, чтобы доставлять в столицу больных из Подмосковья и ближайших областей. Но и служба в Высоко-Петровском монастыре тоже отличается от привычной: к отцу Феодориту чаще приходят с вопросами медицинского толка.
«Наверное, я еще не дорос духовно», — то ли говорит серьезно, то ли шутит иеромонах. Он вообще много шутит: в своем «Живом журнале» и в фейсбуке, во время лекций и бесед с прихожанами. И даже книжку со смешными историями из своей жизни написал. Называется «Поп на «мерсе». Об этой книжке, личной драме, которая привела к монашеству в миру, а также о медицине и правильном борще мы и поговорили.

Мне очень хотелось сделать репортаж: прилететь в Москву, подежурить с Сергеем Сеньчуковым на скорой, а потом отправиться за иеромонахом Феодоритом на службу в храм. Но в телефонном разговоре батюшка сказал, ситуация сейчас такая, что подежурить на скорой с ним невозможно. К тому же с завтрашнего дня он уезжает в отпуск на море.

— В отпуск? — переспросила я, потому что не могу себе представить загорающего на пляже священника.
— В отпуск, — повторил отец Феодорит. — Как у реаниматолога у меня длинный отпуск — 51 день. Поэтому я разбиваю его на три части: отдыхаю весной после Пасхи, летом и осенью. Стараюсь уезжать за рубеж, но в этом году не получается, поэтому сейчас еду в Анапу. Там, в отпуске, тоже надеюсь послужить. Обычно я выбираю место, где есть православный храм, у меня с собой официальная бумага от епархиального архиерея, что мне благословляется служение, так что в этой части мало что меняется. Иногда доводится в отпуске побыть и врачом, но слава Богу, по мелочи: перевязать рану, посмотреть, если кому-то плохо, дать рекомендации...

— В отпуске люди много читают, а у вас в прошлом году вышла книжка с историями из жизни врача и священника «Поп на «мерсе». Как книгу восприняли ваши коллеги?
— Приняли хорошо. Вы же, наверное, в большей степени о священниках спрашиваете? От них я тоже не слышал неприятных отзывов. Я же не шучу там на религиозные темы, а рассказываю истории из жизни, а она у священников разная, как и у всех людей. Большинство моих рассказов про скорую помощь. А название книги родилось из мема. Слышали же про попов на «мерсах»? Я таких почти не видел, хотя сам ездил на «мерсе», потому что раньше большинство реанимобилей в системе московской скорой помощи были именно этой марки. Есть «мерс», есть поп — отсюда и название.

— Несколько рассказов я успела прочесть, вы там иронизируете над собой, пишете: «толстый поп»...
— Ну, так, бодипозитив у меня, все в порядке, — смеется.
Монах-реаниматолог, отец Феодорит — о Москве, которую мы потеряли, и о чуде, свидетелем которого он был
— И параллельно с этим в вашем фейсбуке много вкусностей: какие-то сложные салаты, стейк даже видела. Вы сами себе готовите?
— Да. И самое любимое блюдо это — борщ. Я во многом украинец, поэтому делаю его со свеклой. А моя саратовская бабушка готовила южнорусский или ростовский, как его еще называют — борщ без свеклы. Но по сути своей южнорусский борщ — это щи на двух сортах мяса с помидорами, иначе говоря, суп. А настоящий украинский борщ — это трапеза.

— Бабушка у вас украинка, но сами вы уже коренной москвич?
— У меня обе бабушки украинки, но родители родились в Москве, и я тоже. В семье у нас не было ни врачей, ни священников. Мама инженер-строитель, проектировщик, я с детства хорошо знал русскую архитектуру. Но когда заканчивал школу, долго определялся: мед или филфак. Выбрал первое, но немножко занимаюсь и вторым — это врачам никогда не мешало.

— Наверное, вам это слышать не очень приятно, но сегодня представления о Москве у жителей других городов не самые радужные: столица — недружелюбная, меркантильная. Что скажете на это? Какая она, ваша Москва?
— Теплая, добрая... А что скажу? Москва очень изменилась в последние годы. Раньше это был очень человечный и интеллигентный город. Послушайте песни Высоцкого — даже дворовая шпана придерживалась кодекса чести: не беспредельничала, уважала старших. Когда в конце 70-х в Москву хлынул поток лимитчиков, я говорю это без всякого пренебрежения к этим людям — это просто устоявшееся определение — они привезли сюда свои представления о жизни. Помните фильм «Москва слезам не верит»? Там тоже девочки-лимитчицы, но они стараются жить по-московски. Но со временем все изменилось. И я сам видел эти изменения. В конце 70-х, еще школьником, пошел, как сейчас говорят, волонтерить в больницу. У нас было много девчонок-лимитчиц: медсестер, санитарок. А практику я проходил на заводе «Красный пролетарий», там были парни и мужики-лимитчики. Они очень гордились тем, что смогли стать москвичами, несли свои нравы, укореняли не самые лучшие привычки — и получились те москвичи, которых сегодня не любят. Позже в Москву хлынул поток мигрантов из ближнего зарубежья — в этот котел добавились еще и совсем чужие традиции. Теперь это другая Москва, не та, в которой я вырос. Сейчас человек может годами жить в столице, но не стать москвичом.

— Вам больно от того, что так изменился город детства?
— Во всяком случае, не очень приятно. Я повторюсь: ничего не имею против людей из глубинки или с Кавказа, я обеими руками за то, чтобы они жили хорошо. И Москва всегда была городом многонациональным: есть такие понятия, как московские татары, московские армяне, грузины. Но они живут в московском культурном коде. А я говорю о другом — о том, когда ты приезжаешь в Тушино и видишь во дворе аул.
Но это я говорю как обыватель, горожанин. Как врач я, конечно, не делаю никакой разницы между пациентами. Откуда бы ни приехал — он больной, и я его лечу. Конечно, если он хочет меня убить, то, наверное, мне это будет неприятно, и я постараюсь избежать такого развития событий. То же самое во время служения — если Господь повернул к православию человека, и он пришел с вопросом или за помощью, какая мне разница, кто он?

— Это же частая история, когда нападают на врачей скорой. Вас чаша сия минула?
— Почему же? Было и такое. Убить, правда, никто не пытался, но попытки нападения были. У нас в бригаде четыре крепких мужика, какими-то навыками самообороны и я владею — всегда можно справиться. Вот это — нападения на врачей — тоже пришло из «деревни Гадюкино». В 80-х, когда я начинал работу на скорой, напасть на врача было западло. Это мог сделать пьяный, который не отдает отчет своим действиям, тут же он получал баллоном по башке, а выйдя из больницы, понимал, что был не прав, и извинялся. А вот так, чтобы прицельно нападать, чтобы проявить свою власть над другим — нет. Мы как-то с коллегами разговаривали об этом, и все согласились, что такое стало происходить только в последнее время.

— Вы монах в миру. Как так получилось, что вы начали служить?
— О монашестве я никогда не думал, хотя с православием был знаком с детства. Мама, увидев, что эта тема мне интересна, принесла книги польского автора Зенона Косидовского: «Библейские сказания» и «Сказания евангелистов». К старшим классам к вере я относился уже с уважением и ходил в храм. Когда женился, супруга тоже разделила мои взгляды. Но когда мне было 36 лет, она умерла. У нее был диабет, и во время операции по ампутации ноги остановилось сердце. Это произошло неожиданно, мы с коллегами делали все возможное, но Господь ее забрал. Женат я был счастливо, мы очень любили друг друга. И вдруг я остался один. Что мне оставалось делать? По мирскому, надо было найти другую женщину, соединиться и жить с ней, но я не хотел другую женщину. Поэтому решил продолжить идти к Богу. Раньше мы с супругой шли к нему физически вместе, сейчас я иду сам. Монах — моно, один.
Монах-реаниматолог, отец Феодорит — о Москве, которую мы потеряли, и о чуде, свидетелем которого он был
— Такие тяжелые ситуации люди переживают по-разному, кто-то пьет, кто-то замыкается. У вас был такой период?
— Нет. У меня остались две дочки. Старшей было 17 лет, надо поступать в институт, младшей пять с половиной, скоро школа. Броситься в пьянки-гулянки я не мог. Уйти в депрессию — «бедный я, бедный, все жалейте меня» — тоже. Старшая нуждалась в поддержке, младшую надо было оградить от комплекса сиротинушки. Вот и начал. Я был верующим человеком, мы ходили в храм, причащались, исповедовались. Так было и раньше, но после смерти супруги этому стало уделяться больше времени. В 2008 году я принял постриг, меня рукоположили в дьяконовский сан, но я остался в миру. Это редкий случай, когда принимается такое решение. Но я вдовец, и младшей дочке к тому моменту исполнилось всего 13 лет, о ней надо было заботиться. Поэтому меня не определили в монастырь, а отправили в приход, где я мог и служить, и работать. Когда дочка выросла, и можно было удалиться за монастырские стены, владыка сказал, что я еще нужен на этом служении. Так и остался на скорой.

— Как дочки приняли ваше решение стать монахом?
— Приняли легко. Вот если бы я снова женился, им было бы трудно это принять, а так проблем не было. Младшая, Даша, закончила музыкальную школу, колледж и Гнесинку. Она хормейстер по специальности, но конкретно сейчас играет на флейте в рок-группе и ищет работу по специальности. Старшая, Маша, закончила философский факультет, защитила диссертацию, преподавала в институте философию, была журналистом, потом уехала в Якутию и там приняла монашеский постриг. Теперь Маша — монахиня Елисавета, пресс-секретарь епархиального управления Якутской и Ленской епархии, проректор по научной работе Якутской духовной семинарии.
У иеромонаха Феодорита дома живут три кота. Это самый старший, Урс VI.
У иеромонаха Феодорита дома живут три кота. Это самый старший, Урс VI.
— Я видела документальный фильм о вас — и видела, что дочери очень вас любят. Как вы этого добились — отец-одиночка? И как пережили переходной возраст?
— Надо самому любить своих детей. Я никогда их не наказывал физически, но, если плохо себя вели, не молчал. А переходный возраст... У старшей он прошел без диких всплесков. Она тогда увлекалась хиппи, бегала к ним на Арбат. Я относился к этому спокойно: все мы были молодыми, всем были интересны неформальные течения. Потом поступила в институт, и было уже не до хиппования. Хотя сама культура хиппи мне тоже симпатична: она построена на гуманистических принципах и достаточно полезна для гуманитария. А младшая попала в другие условия во время переходного возраста. Дело в том, что она очень плохо видит и училась в спецшколе для слабовидящих детей. Классы были маленькие, по восемь человек. Она училась с одними мальчишками, сама решала свои проблемы. Поэтому капризничать ей было некогда. Обе девочки у меня верующие, спокойные. К тому же мы, конечно, сплотились в семье, когда ушла супруга, я стал больше времени проводить дома, стал больше готовить — занимал себя сложными блюдами.

О том, как готовит отец Феодорит, ходят легенды. И мы в телефонном разговоре посвятили этому вопросу не менее двадцати минут! Обсудили еврейскую кухню, грузинскую, украинскую. А также выяснили, что на два главных праздника, Новый год и день рождения Сергея Сеньчукова, семья собирается полным составом и устраивает пир на весь мир. Стол строится по «правилу шести салатов», которое Сеньчуковы вывели эмпирическим путем еще в молодости. Когда в доме много гостей, и хозяевам хочется, чтобы гости не «хватили лишку», их надо плотно накормить. А именно — подать три салата базовых: оливье, селедку под шубой и «Мимозу», — и три легких, вроде греческого, «Цезаря», креветок с ананасами или рукколой. Иногда отец Феодорит от себя добавляет на стол «салаты детства»: свеклу с чесноком, морковь с орехами. Плюс горячие блюда, плюс лобио, дзадзики, морские гады в вине, цимес...

— Батюшка, остановитесь, у меня уже слюнотечение началось. А как же аскеза? Я была уверена, что монахи питаются мало и не особенно вкусно...
— Монахи так и делают, но я же людей угощаю! — смеется. — На моем 50-тилетии было сто человек, пришлось даже зал снимать. В прошлом году никого не приглашал — пришло тридцать. Сам, честно скажу, тоже люблю поесть, но чем старше становлюсь, тем меньше мне надо.

— Давайте тогда про работу на скорой. Правящий архиерей благословил вас на эту деятельность. А на какой срок?
— Пока будет благословение, то есть пока я буду в силах. И мне хочется так служить, ведь моя работа связана не только с лечением, я еще сотрудничаю с благотворительными организациями, многих знаю в мире медицины, понимаю, в какую больницу можно пристроить сложного пациента — позвонить одному главврачу, другому и так далее. На этом месте мне проще помогать людям. А это для православного человека самое главное.

— Когда вы стали служить, как-то изменились отношения с коллегами по скорой?
— Да нет. Я пришел на эту подстанцию в 1985 году — меня там все знают, поэтому отношения в целом остались те же. Кто-то принял, что я батюшка, и начал задавать вопросы о православии, кто-то не привык общаться со священниками, но перестраиваться ему не приходится, потому что на работе я врач. Лишь однажды нужно было освятить подстанцию, и несколько раз я исповедовал коллег, хотя это неправильно, исповедовать лучше того, кого ты не знаешь близко.
Монах-реаниматолог, отец Феодорит — о Москве, которую мы потеряли, и о чуде, свидетелем которого он был
— После смены на скорой вы спешите в храм?
— Я служу по расписанию, оно подстроено под работу на скорой. Когда-то приходится служить и после смены, хотя это не очень приятно, потому что какая бы легкая смена не была, к служению надо подготовиться, выспаться, прочитать правило вдумчиво и спокойно.

— Вы упоминали, что ваша бригада особенная, часто выезжаете за город. Ваша машина лучше оснащена?
— Наша бригада занимается транспортировкой больных из Московской области и ближних областей. Оборудование у нас штатное, но все устроено так, чтобы мы могли оказать помощь в дороге.

— Приходилось ли вам в реанимобиле быть священником? Причащать, к примеру? Или, наоборот, во время службы в храме спасать человека?
—Нет. К больным я приезжаю не как священник, а как врач. Для того, чтобы служить, нужно иметь святые дары, подготовиться. А я спасаю человека физически. Но люди все равно это как-то узнают, что я священник, и бывает, что просят приехать после смены: причастить больного, соборовать, что-то еще. Один раз литию служил по покойнику, но это скорее исключение.

— Вы когда-нибудь становились свидетелем чуда?
— Сложно сказать... Ну, что такое чудо? Это то, что не должно было случиться. Есть история, которую я часто рассказываю. Она произошла, когда я работал в инфекционной больнице. Была эпидемия дифтерии в Москве, а это такая болезнь, при которой на определенном этапе развивается очень тяжелое поражение сердца. И надо ставить кардиостимулятор, а это 1993 год — кардиостимулятор умеют ставить немногие, в той больнице мог только я. И вот ситуация: смена закончилась, сидим в процедурной, общаемся, хотя я уже должен был уйти домой. И вдруг приносят девочку, у нее стремительно снижается проводимость сердца. Я ставлю стимулятор — и девочка оживает. Ее звали Катя, она дожила до взрослого возраста, родила ребенка и умерла в прошлом году: к сожалению, последствия дифтерии могут быть отсроченными. Незадолго до ее ухода к Господу телекомпания «Мир» устроила нам встречу, с ее мамой мы теперь переписываемся. Вот это было чудо — что я оказался на месте, и кардиостимулятор у меня был, потому что бригада приехать бы не успела.

— Вы как врач, наверное, нередко сталкиваетесь с тяжелобольными людьми: парализованными, годами подключенными к ИВЛ. И это серьезная дилемма: что правильнее — поддерживать в больном этот огонек жизни, или, может, прекратить его мучения и отпустить?
— Человек умрет тогда, когда Господь даст ему смерть. Если он ее не дает, значит, на то есть причины. Я работал с больными с БАС (боковой амиотрофический склероз, неизлечимая болезнь, при которой отмирают двигательные нейроны. — «Нация»), при этой болезни люди могут быть годами подключены к аппарату ИВЛ. Самый длительный срок, когда тотально парализованный человек был подключен к ИВЛ, — 27 лет. Если Господь дает человеку такую жизнь, зачем-то Ему это нужно. Безусловно, это страшно. И мы не вправе навязывать ИВЛ, хотя донести до него, что отказ — это самоубийство, мы, как христиане, должны.
Почему так происходит? Потому что есть и другие примеры. Был такой святой Пимен Многоболезненный, он был парализован, но кротко принимал свою болезнь, молился — и стал святым. Я знал одного человека, который пять лет лежал прикованным к постели, но был благочестивым и просветленным. Если Господь дает нам такое испытание, значит, он дает нам возможность стать святыми. Ну, а кто как это реализует — другой вопрос. С христианской точки зрения, правильно донести этот крест, но я понимаю людей, которые чисто физически не могут это потянуть. Мы молимся за них, чтобы Господь их простил.

— Какие вопросы чаще всего задают прихожане?
— Они же задают их не в пространство, а конкретному батюшке. Если батюшка известен как хороший духовник, то конечно ему задают вопросы духовные — как спастись. Меня же в основном спрашивают, как не болеть: благословляется ли лечиться гомеопатией, благословляется ли делать прививки, стоит ли покупать это лекарство и так далее. И я объясняю: гомеопатия — это твой выбор, с прививками другая ситуация —благословляется, но ко всему надо подходить с трезвением. Потому что прививка от гриппа бессмысленна, а прививка от дифтерии обязательна. Часто спрашивают про посты, о сочетании лечения с постами. Если человек болен какими-то заболеваниями, то ему пост облегчается. Обычные вопросы. Я еще не дошел до той степени духовности, чтобы меня спрашивали о здоровье духовном.

— Вас это не задевает?
— Нет. Помните стихотворение Михалкова «Мамы разные нужны, мамы разные важны»? Вот так и батюшки нужны разные. В монастыре, где я сейчас служу, у нас очень хорошо построена духовная жизнь для прихожан. Кроме монахов есть один мирской священник, он в возрасте, давно служит, женат, у него есть дети, и фактически он выполняет роль мирянского духовника. И миряне приходят к нему, потому что он может понять их жизнь: проблемы с родственниками, поломки автомобиля, коммунальные беды, — и дает советы с православной позиции.
На богослужении.
На богослужении.
— Что бы вы добавили в список смертных грехов в нашем новом цифровом мире?
— Сложный вопрос... Добавлять к тому, что установил Бог, наверное, несколько самонадеянно. Я очень не люблю грех гордыни, матери всех грехов.

— Задам последний вопрос, потому что слышу, что вас уже зовут. Должна ли церковь сегодня меняться, чтобы привлекать новых прихожан? Вести службы на русском языке или добавлять какие-то электронные инновации.
— Тоже очень сложный вопрос. Что такое «привлекать новых прихожан»? Устроить в церкви прыжки львов через горящий обруч? Наверное, нет. Вести на понятном языке службу? На своем опыте скажу: если мы будем служить по-русски, прихожан от этого не прибавится. Я начинал свое служение в Северодонецкой епархии, был дьяконом у одного батюшки в Луганской области, который старался миссионерить, а именно — служил по-русски. Вот как ходили к нему шесть старушек, так они и ходили. От языка ничего не изменится, потому что постоянные прихожане и так службу знают, а захожанам все равно. В Якутии есть якутоязычная служба, но там действительно есть прихожане, которые по-русски говорят плохо. Наверное, еще есть места, где это необходимо. Тут надо говорить о другом, что церковь должна быть открыта для людей: мы не должны себе строить загородки и превращаться в гетто. А использовать современные технологии можно. Допустим, непонятные тексты выводить на экраны, что-то пояснять. Но превращать церковь в «популярное место» — не надо. Те, кто действительно хотят прийти к Богу, Дорогу найдут.

Это проект журнала «Нация» — «Соль земли»: о современниках, чьи дела и поступки вызывают у нас уважение и восхищение. Расскажите о нашем герое своим друзьям, поделитесь этим текстом в своих соцсетях.
Логотип Журнала Нация

Похожие

Новое

Популярное
Маркетплейсы
Вся власть РФ
1euromedia Оперативно о событиях