«Курьезный пневмоний», «неразвитость к жизни» и другие диагнозы, удивившие доктора Чехова на Сахалине

Проект «Найти Чехова» (при поддержке Президентского фонда культурных инициатив) посвящен 165-летию со дня рождения великого писателя. 

Это третий репортаж из нашего сахалинского цикла.

Проработав на острове 2 месяца, Чехов написал своему издателю Алексею Суворину: «Я имел терпение сделать перепись всего сахалинского населения. Я объездил все поселения, заходил во все избы и говорил с каждым; употреблял я при переписи карточную систему, и мною уже записано около десяти тысяч человек каторжных и поселенцев. Другими словами, на Сахалине нет ни одного каторжного или поселенца, который не разговаривал бы со мной. Особенно удалась мне перепись детей, на которую я возлагаю немало надежд».

Коренные островитяне

Чеховские письма я читала в ночном поезде «Ноглики — Южно-Сахалинск». Напротив сидела женщина без возраста; как мне показалось в полумраке, она могла принадлежать к местному народу — айнам, о котором Антон Павлович рассказывает в «Острове Сахалин». Я нашла главу про них и, ненавязчиво поглядывая на соседку, сверилась с описанием. Айнам, как пишет Чехов, «не нашлось места в расовой системе». Выглядят они так, как если бы японцев скрестили с викингами. От первых взяли густые черные волосы, от вторых — крепкое телосложение, грубоватые черты и густую растительность на лицах.Айны были первыми, кто поселился на Японских островах. Вообще же этому народу 15 тысяч лет: они старше, чем, например, китайцы или египтяне. (Это я узнала уже не от Чехова.)
С японцами у айнов всегда были непростые отношения: те выдавливали первых аборигенов, потом насильно ассимилировали. В России люди древнего народа жили на Дальнем Востоке, в частности на Сахалине. Когда после Второй мировой войны весь остров отошел Советскому Союзу, японцы забрали айнов с собой. Сегодня в Стране восходящего солнца их 25 тысяч человек (признаны коренным народом), в России, по некоторым данным, чуть больше сотни.

Из интересных фактов: женщины айнов делали себе одинаковую заметную татуировку на лице. С семи лет надрезали уголки губ и втирали в ранки уголь. Каждый год добавляли по несколько таких порезов, а заканчивал действо жених девушки на свадьбе. С этого момента на лице айнки навсегда замирала черная «улыбка Джокера», это считалось очень красивым. Японцы запретили эту традицию.

Так вот, моя соседка по купе была похожа на айнку. Только без «улыбки». И поскольку полночи она пила чай, у нас завязалась тихая беседа.
Мария (так ее звали) местная, работает в продуктовом магазине. Папа и мама родились на севере Сахалина. И сама она всю жизнь прожила там, кто ее предки, не знает. Замуж вышла за русского, потомка первых комсомольцев, их дочка пошла в отца. Мария показала фото в телефоне: «японские» волосы девушке не достались.— Но айнов вы зря здесь ищете, — подсказала соседка, — из тех, кого видел Чехов, у нас остались только нивхи. Они внешне такие… Как якуты.
— Чехов называет их гиляками? Это они?
— Да, но они обижаются на это название. Для них «гиляк» звучит оскорбительно, как «собака». Поэтому мы говорим только «нивхи». А поезд наш идет как раз из Ногликов: это их главный поселок, можно сказать, столица. Хотя они и в других местах на севере острова живут. Им главное, чтобы рядом было море.

И я вспомнила, что накануне встретила на автобусной остановке двух похожих по описанию людей: с монголоидными лицами и бронзовой кожей. Они ждали маршрутку-вездеход в село Хоэ. Дорог в привычном смысле в той части северного Сахалина нет, поэтому добраться домой местным помогает только такой транспорт. Я подождала вместе с ними, чтобы увидеть местную маршрутку. Скоро моих новых знакомых забрал грузовик с фургоном-вахтовкой.

Современные нивхи пользуются достижениями цивилизации, многие крещены в православии, но это не мешает им хранить и свои верования: к примеру, они чтят культ медведя, которого считают своим защитником. Уже в наше время после долгого забвения был возрожден нивхский Медвежий праздник.

Чехов говорит, гиляки не любят ссор и драк, аккуратны в исполнении своих обязанностей, и еще: «они лгут только когда торгуют или беседуют с подозрительным и, по их мнению, опасным человеком, но, прежде чем сказать ложь, переглядываются друг с другом — чисто детская манера».
Писатель приводит такой эпизод по поводу их ребяческой наивности:
« — Ты политичка (то есть политический)? — спросил меня гиляк с бабьим лицом.
— Нет.
— Значит, ты пиши-пиши (то есть писарь)? — спросил он, увидев в моих руках бумагу.
— Да, я пишу.
— А сколько ты получаешь жалованья?
Я зарабатывал около 300 рублей в месяц. Эту цифру я и назвал. Надо было видеть, какое неприятное, даже болезненное впечатление произвел мой ответ. Оба гиляка вдруг схватились за животы и, пригнувшись к земле, стали покачиваться, точно от сильной боли в желудке. Лица их выражали отчаяние.
— Ах, зачем ты можешь так говорить? — услышал я. — Зачем ты так нехорошо говорил? Ах, нехорошо так! Не надо так!
— Что же дурного я сказал? — спросил я.
— Бутаков, окружной начальник, большой человек, получает двести, а ты никакой начальник, мало-мало пиши — тебе триста! Нехорошо говорил! Не надо так!
Я стал объяснять им, что окружной начальник хотя и большой человек, но сидит на одном месте и потому получает только двести, а я хотя только пиши-пиши, но зато приехал издалека, сделал больше десяти тысяч верст, расходов у меня больше, чем у Бутакова, потому и денег мне нужно больше. Это успокоило гиляков. Они переглянулись, поговорили между собой по-гиляцки и перестали мучиться. По их лицам видно было, что они уже верили мне».С нивхами легко находили общий язык все хозяева острова. Когда тут сложилась русская каторга, они стали помогать властям ловить беглецов. При этом не обладая от природы геном жестокости, ненависти к каторжанам не испытывали. И со временем ушлые заключенные втянули нивхов-поисковиков в махинацию. Сидельцы убегали с каторги в тайгу, в обозначенное нивхами место — те их «ловили» и приводили к начальству тюрьмы. «Бывает смешно смотреть, — отмечает Чехов, — когда маленький тщедушный гиляк, вооруженный одною только палкой, приводит сразу 6–7 плечистых, внушительного вида бродяг»
Получив за каждую пойманную голову по три рубля, нивхи делили деньги с арестантами.

Пожарный с урицы Ренина

В Южно-Сахалинск поезд прибыл утром. Позавтракав в одной из многочисленных корейских кафешек, я отправилась в Литературно-художественный музей книги А.П. Чехова «Остров Сахалин».

Климат на юге куда приятнее северного: здесь часто «включают солнце», нет бесконечного ветра с моря, да и дождь не сечет, а привычно капает.
Весь центр города — чеховский. Тут вам и улица имени Антон Палыча, и культурный центр имени его же, и скульптуры героев произведений на каждом шагу. И большой-большой музей, которым гордятся островитяне. Юридически он государственный, а по духу — народный. Инициатором создания стал местный энтузиаст Георгий Мироманов. К сожалению, до открытия музея в 1995 году не дожил. Но первым директором учреждения стал его сын — уже третий представитель этой династии сахалинских чеховедов.
В 2013 году для музея построили новое большое здание в самом центре Южно-Сахалинска. У его ворот я и встретила Сергея Федорчука — еще одного местного ценителя Чехова. Сергей Петрович предлагал туристам свои книги о Сахалине.

В жизни Чехова и Федорчука есть такая параллель: Антон Павлович, вернувшись с Сахалина, редактировал журнал «Пожарный» (брат Александр в письмах шутливо называл его «литературный брандмайор»), а Сергей Петрович пожарным работал и написал книгу о легендарных местных огнеборцах.
Федорчук хорошо знает здешний период Чехова, но в его голосе чувствуется легкая обида: мол, линза, через которую Антон Павлович смотрел на Сахалин, слишком сильно увеличила горестные и мрачные эпизоды жизни острова.
Сергей Петрович старается показать другой Сахалин. Уже больше 30 лет пишет книги по краеведению. Начал еще во время работы пожарным: сутки на дежурстве, трое — бегает по архивам, встречается с потомками первых комсомольцев и каторжан.— А огонь? — спрашиваю, листая его книгу о пожарном деле на Сахалине. — Говорят, у него есть душа. Он живой?
— Конечно! Я, когда стоял на дежурстве в аэропорту, жег ненужную бумагу. Подкармливал бога огня, чтобы он на что-то другое, покрупнее не покусился, — Сергей Петрович смеется, но глаза серьезные.
Позже в книге я встречу историю о том, как Федорчук, собирая материал о сахалинских поляках, ездил в Варшаву. Помогали ему там коллеги-пожарные. На прощание подарили образ святого Флориана, покровителя огнеборцев, в столице Польши есть собор в его честь.
Вернувшись домой, Федорчук отвел святому уголок и — на удивление — караул стал реже выезжать на пожары. Увольняясь, оставил образ святого Флориана охранять жизнь коллег.

— Отец мой приехал из Одесской области, — продолжал он рассказ о себе, — мама — из Тамбовской, а я уже, получается, коренной сахалинец. Довелось объехать все континенты, даже исполнил мечту Остапа Бендера: погулял по Рио-де-Жанейро в белых штанах, но лучше Сахалина для меня в мире места нет. Вы просто приехали в не самое удачное время (в начале мая. — Авт.). У вас на Азовском море уже лето, а у нас до него еще два месяца: я на прошлой неделе на лыжах катался. Но когда и к нам лето придет, красота тут будет фантастическая!
— Ну что вы, уже и сейчас красиво, сакура вот зацвела, я почти как в Японии.
— Да, на Сахалине можно встретить немало японского: в природе, в архитектуре, даже в людях. Ведь юг острова целых 40 лет, до 1945-го, принадлежал японцам. Я глубоко изучал этот вопрос, написал книгу «Русские на Карафуто», так японцы называли Сахалин. Книга переведена и издана в Японии.
— Я думала, русские на 40 лет отсюда ушли вообще.
— Нет. Когда остров в 1905 году поделили: Юг — Японии, Север — России, небольшая часть нашего населения уезжать не захотела, некуда было, а тут у них все: дома, хозяйство. Японцы их не трогали, и люди тихо жили. После того, как остров стал полностью нашим, эти «русские японцы» старались не афишировать свои истории, боялись.
В разгар перестройки я решил найти таких людей. Дал объявление в местную газету: «Отзовитесь, старожилы!» И вскоре пришло письмо: человек писал, что его прадеда сослали на Сахалин, он приехал сюда с сыновьями, а при японцах остался.
Написавший мне мужчина родился в 1939 году. Сколько он там лично застал японцев? И все равно... В общем, мы подружились, и я стал наведываться в эту семью. По выходным у них была традиция играть в лото. И вот во время игры, когда они входили в азарт, становились самими собой, мне казалось, что рядом не русские, а японцы. У японцев нет звука «л», они заменяют его на «р»: урица Ренина, урица Старина. И эта семья так начинала говорить. Потом манеры, вкусы, что-то неуловимое в движениях — не наше… Когда они полностью привыкли ко мне, поняли, что я безопасен, стали открывать адреса других «русских японцев». Так и сложилась книга.

Шерше ля фам

Сам музей книги А. П. Чехова «Остров Сахалин» очень достойный, с полным, так сказать, погружением. Но только я начала погружаться, как в соседнем зале кто-то громко и очень неприятно закашлял.
— Это кашель каторжанина, больного туберкулезом, — пояснила гид Александра Трусова. — Естественно, аудиозапись, не пугайтесь. Там у нас экспозиция, показывающая тяжелые условия жизни и работы на каторге. Туберкулез очень распространенное тогда заболевание в наших краях.
— А от чего еще страдали каторжане?
— Список болезней длинный: цинга, желудочно-кишечные — сказывалось скудное питание, много увечий, психические расстройства. При этом медицина на острове, сетует Антон Павлович, была в крайне плохом состоянии: скальпели тупые, лекарств нет. Ну, и, конечно, низкий уровень самих медиков. Вот цитата Чехова из «Острова Сахалин»:
«Причины смерти почти всякий раз регистрируются священниками по запискам врачей и фельдшеров, много тут фантазии. Между прочим, я встречал тут такие диагнозы, как неразвитость к жизни, душевная болезнь сердца, воспаление тела, курьезный пневмоний и прочее».

В «каторжном зале» на нарах лежат или играют в карты узники-манекены; выставлены подлинные кандалы (их на Сахалине находят до сих пор) и другие интересные артефакты, например, кастет с выцарапанным сердечком: ссыльный сделал его для любимой женщины. (По окончании срока каторги человек должен был еще 10 лет оставаться на острове ссыльнопоселенцем. Таким давали топор, пилу, лопату: стройся, сажай картошку. Выживай как хочешь.)— Соотношение полов: одна дама на десять мужчин, — рассказывает экскурсовод. — Очень немногие были свободными женщинами, которые приехали за мужьями, а большая часть — каторжанки. И у них была своя тяжелая история…
Осужденных на каторгу женщин распределяли на три этапа. Самых симпатичных, молодых и здоровых оставляли на Александровском посту: они могли служить персоналу и (об этом пишет и Чехов) зарабатывали на жизнь телом. Те женщины, что не прошли первоначальный отбор, ехали дальше, на следующий пост сортировки. До Юга добирались уже самые несимпатичные или возрастные. Но и они устраивали свою судьбу.
Чтобы женщину получил не начальник, а обычный ссыльный, он должен был доказать, что в состоянии ее содержать и не обижать. Чехов приводит истории, когда женщины уходили от назначенных мужей к другим. Двух таких сильно выпороли после жалоб официальных супругов, но дамы не вернулись. И сложили новые неофициальные семьи.

В этих семьях рождались дети. И это самая тяжелая глава «Острова Сахалин». Вернувшись в Москву, в письме к правозащитнику Анатолию Кони Чехов поднимает эту проблему: «Я видел голодных детей, видел 13-летних содержанок, 15-летних беременных». Вместе с княгиней Нарышкиной, ведавшей обществами попечительства о ссыльнокаторжных, писатель открыл на Сахалине приют для 120 малолетних. А по всей России под его патронажем провели сбор пожертвований на школы и библиотеки для сахалинских детей.Выход книги «Остров Сахалин» подтолкнул власти к проверкам и реформам. В итоге на каторжном острове были отменены телесные наказания для женщин, изменен закон о браках ссыльных, увеличена сумма на содержание детских приютов, отменена вечная ссылка и пожизненная каторга. В 1906 года упразднили и саму каторгу, с 1908-го остров объявили открытым для вольного заселения.

Чехов до этого времени не дожил. Но после возвращения на материк жизнь писателя уже не могла быть прежней. Путешествие его «просахалинило». Кроме самой книги о Сахалине темы неволи, отсутствия милосердия, насилия человека над человеком будут появляться в его рассказах еще не раз.
«Палата №6» — самое известное такое произведение. И даже в «Крыжовнике», который, казалось бы, не о том, Чехов говорит о Сахалине: «Надо, чтобы за дверью каждого довольного, счастливого человека стоял кто-нибудь с молоточком и постоянно напоминал бы стуком, что есть несчастные».