«Тебе кто деньги платит, я или ренессанс?» — в этой байке весь Ростов»

— Ростовчан хорошо характеризует одна байка, которая ходила еще при жизни героя: речь идет о Леониде Эберге, самом известном архитекторе в Ростове XX века. После окончания в 1911 году Московского училища живописи, ваяния и зодчества он приезжает в наш город и сразу получает большое количество заказов на доходные дома. Помните «Собачье сердце»? Профессор Преображенский тоже жил в доходном доме. Да, «пропал Калабуховский дом» — их так по имени владельца и называли. Так вот у нас был дом купца Чирикова, на Буденновском, сейчас там городское УВД. Когда Эберг показал Чирикову проект фасада, тот посмотрел и сказал: «Все хорошо, а только добавь сюда две колонны по центру». Эберг ему отвечает: «Вы понимаете, здание решено в стиле ренессанса, колонны — это классицизм, так нельзя!» На что Чириков говорит: «А деньги кто тебе платит, я или ренессанс?»

Этой историей все сказано. Такое гремучее сочетание гонора и самоуверенности. Кто заказывает и платит, тот считает, что вправе вмешиваться в самую высокую компетенцию. Вся публика наша довольно непростая — открытый и эмоциональный народ, и… давайте я постараюсь избегать слова «хамство», но все мы знаем, что такая черта есть, чего уж тут.Такой же характер и у архитектуры Ростова. Формировался он в XIX веке, когда деньги, проявление своего «я», делание напоказ диктовали застройку центра. Чем отличается Ростов от столиц? У нас не было периода классицизма. Петербург — это классицизм, строгий выдержанный стиль. Есть примеры и в Таганроге, а в Ростове — нет, просто не успели, в конце периода классицизма население города было 10 000 человек — всего полсотни каменных зданий, большая деревня. В 1820–40-х на смену строгому классицизму приходит эклектика — так называемая «архитектура выбора». Если раньше здания, кроме уникальных, строились по типовым проектам, то во второй половине XIX века каноны отменены, государство перестает регламентировать застройку. И именно в это время Ростов развивается как никогда активно. А поскольку в городе почти нет ни дворянства, ни интеллигенции, ни традиций — среду формирует купечество. Заказчик сам выбирает стиль. Эклектика — это что называется «я надела все лучшее сразу».

Свои достижения есть и в эклектике, конечно: Храм Христа Спасителя в Москве, Исторический музей на Красной площади, у нас — Кафедральный собор. В Ростове много качественной дореволюционной архитектуры.

К слову, в 2014 году мы прогуливались по Ростову с миланскими градостроителями: по Чехова прошлись, по набережной. Они сказали: «Ростов очень похож на Италию! Только грязный».
Зайди в любой миланский дворик и увидишь сходство с ростовским двором, просто по структуре. Но там цветы в вазонах, все замощено, чисто, а проходишь мимо нашей подворотни — лучше заткнуть нос.

Я коренной ростовчанин, с 1932 года наша семья жила в частном доме на Островского, рядом с худграфом. Замечательный квартал, я всегда его любил: купеческие дома XIX — начала XX веков. У нас был единственный частный дом во всем переулке, шесть соток земли, роскошь, дед посадил великолепный сад с цветниками, и это вызывало, конечно, черную зависть у соседей. Мальчишками мы бегали по улице, машин в 1970-х было в разы меньше, и я помню, как дворник с легкой неприязнью покрикивал на меня: «Че ты тут бегаешь? Иди гуляй в свой двор, частник!»

Экспрессия ростовчан часто переходит границы, которые характерны для людей средней полосы России. В Москве промолчат, когда что-то не нравится, а в Ростове никто молчать не станет.
Мой приятель, давно уехавший отсюда, говорит: «Артур, я ничего не понимаю. У меня по дороге из Москвы сломалась машина. Привез ее в ростовский автосервис, а слесарь мне: «Ты до чего свою машину довел?!» То есть автослесарь воспитывает клиента. Для москвича это нонсенс. «Ладно, — говорит приятель, — а скоро сделаете-то?» — «А ты чё думаешь, ты тут самый главный?! У нас своя клиентура». Позвонили, однако, уже на следующий день: готова, забирай свою машину. То есть сделали, но дважды опустили ниже своего колена. И оказавшись надолго в этой среде, ты принимаешь правила игры и начинаешь вести себя так же.

Самый мощный туристический потенциал Ростова — это его старый центр. Купеческая застройка на значительной площади все еще сохранилась. Мы в Самаре, например, такой цельной среды не найдем. Самарские архитекторы приезжали к нам двадцать лет назад, я их водил по старому Ростову, они под огромным впечатлением были. 

Я провел самарцев по короткому, но очень контрастному маршруту. Сначала от Большой Садовой, европейской улицы, к Базарной площади. Посмотрев на собор, мы прошлись по рынку: свежая рыба, зелень благоухающая, помидоры наши. Потом по Газетному до Ульяновской (красивейшая улица!), где они попали будто в середину XIX века. Мимо старообрядческого храма выходим на Соборный, и они снова видят собор в перспективе. Рядом на пне от огромного тополя сидит колоритный местный маргинал в ватнике и шапке-ушанке, это в жару. Еще пара шокирующих столкновений с аборигенами, и мы переходим на Буденновский, а там — проспект столичного масштаба, другие люди, моднейший ресторан — Fashion cafe. Они были в полном восторге: смена визуальных рядов настолько быстрая и яркая! Такое в крупных городах найти сложно. У финской делегации, еще в советское время, тоже было очень сильное впечатление: «Это все надо сохранять!»

Увы, примеров качественной реставрации у нас единицы. Несколько зданий на улице Донской, квартал Табачки. Как сделать, чтобы это имело повсеместный, а не единичный характер, сложно сказать. Чтобы Ростов стал таким, каким он должен быть, надо, чтобы здесь жили не ростовчане, а, скажем, голландцы, но тогда он перестанет быть Ростовом. Тупиковая ситуация. Мы просто можем его воспринимать таким, какой он есть, и делать что-то по мере наших сил. Сейчас в Ростове много неравнодушных людей, которые встают на защиту исторической архитектуры, хотя делают это лишь на общественных началах.

Писать книги — один из вариантов. Когда-то советский архитектурный авангард, забытое явление мирового уровня, своими книгами вытащил из небытия Селим Хан-Магомедов (известный исследователь архитектуры, 1928—2011). Однажды он сказал своему коллеге, который пытался заниматься защитой памятников архитектуры: «Юрочка, зачем вы это делаете? Это никому здесь не нужно. Они все равно всё уничтожат». Это он говорил о конструктивизме в Москве. «Вы пишите книги — и этим сохраните память о нем». Но очень хочется, чтобы это наследие сохранилось не только в книгах.В Ростове так много зданий авангарда, или как его по-другому называют конструктивизма, потому что по-другому в 1920-е просто не строили: современная архитектура, свободная от исторических форм, новаторская. Период этот совпал с волной индустриализации: в крупных промышленных городах велось активное строительство. Жилые дома строили просто и рационально — без украшений, что делало рядовую архитектуру также похожей на конструктивизм. Много конструктивизма в Екатеринбурге, в Волгограде, в других промышленных центрах, не говоря уже о столицах. А вот в Краснодаре авангарда значительно меньше, и практически нет его в Ставрополе.

Конструктивизм — это совсем короткий период: конец 1920-х — начало 30-х годов. Уже в середине 1930-х, при Сталине, произошел директивный поворот к неоклассике: тоталитарные режимы любят имперский стиль. Всех специалистов тогда безальтернативно собрали в Союз архитекторов и сказали: «Все, теперь мы делаем только классику». И так было до хрущевской «оттепели».В конструктивистском стиле выстроен огромный поселок на Сельмаше для рабочих завода. Строили в городе клубы, новые общественные здания — тот же «театр-трактор», как его прозвали в народе. Уникальный объект. Кстати, если бы строительство немного затянули, то в 30-е годы это был бы уже совсем другой театр! С классическими формами. И с послевоенным восстановлением ему повезло, но тут потому, что, наоборот, затянули. Иначе он бы выглядел сейчас, как Лендворец или РГУПС, которые до периода «под классику» тоже были авангардными зданиями. С театром дотянули до 1950-х, а когда Сталин умер, архитектурные взгляды резко изменились, и новой политике театр стилистически был уже родственен.

Помню, как некоторые знакомые на мое гордое заявление, что театр — шедевр мировой архитектуры, только посмеивались. По обывательскому мнению, театр должен быть, ну, как ТЮЗ: утопать в жиру купидонов, атлантов, кариатид. Чем больше бархата и гипсовых жировых отложений, тем больше похоже на театр. А трактор? Какое-то недоразумение. Кстати, то, что театр — «трактор», мы в пояснениях у авторов не найдем. И ни один архитектор, тем более уровня Щуко и Гельфрейха, никогда бы такого не написал. Нельзя строить придорожное кафе в виде бургера, это китч. Но то, что его так видят, это хорошо, значит, у него есть образ. Образы есть только у уникальных зданий: «огурец» Нормана Фостера (башня Мэри-Экс в Лондоне), «арфа Давида» Сантьяго Калатравы (Струнный мост в Иерусалиме). Или у нашего Музыкального театра, хотя архитектор Леонид Лобак не закладывал образ белого рояля: так его окрестили ростовчане.Есть такой культурный парадокс: ростовчане очень любят старую архитектуру, но только новую. Они любят классическую форму, но понятие подлинности их абсолютно не интересует. Если новодел исполнен да хоть из пенопласта, что сейчас и происходит, — это всем нравится. То, что это муляж, фикция, никого не интересует. Ремонтировать и возиться со старьем — ни за что. Вот скажем, прекрасные наши входные двери, которые повсеместно меняют на железные. Если эта красивая старая дверь плохо работает — всё, в ней никакой пользы и ценности нет. Вкладываться в нее? Зачем?! Новую поставить — это десять тысяч рублей, а на ремонт нужно сто тысяч. Никогда никто не будет заморачиваться с тем, чтобы сохранить эту красоту, если она так дорого стоит.
И часто архитекторы идут на поводу у таких вкусов, отчего в городе в последнее время как грибы растут симулякры — здания под старину, этакие псевдокупчики.

С другой стороны, если вы жителям скажете: «Ой, это так ценно, красиво», они вас пригласят к себе, покажут щели, плесень, темень в квартире и посмотрят, как на идиота. Это непростая ситуация, нельзя сказать, что ростовчане — такие прям варвары. Да и многие здания действительно пришли в негодное состояние. Проблема в том, что весь наш исторический центр — это бывшие доходные дома. В советское время они стали коммуналками, и тогда это было решением проблемы, потому что Шарикову и Швондеру действительно негде было жить. Но коммуналки — это как бы жилье взаймы, на время. А когда это не твое, то и отношение такое же.

Прискорбно, но есть только два примера качественной реставрации зданий периода авангарда — на всю Россию! Это библиотека финского архитектора Алвара Аалто в Выборге (ее реставрировали совместно с финнами) и жилой дом Наркомфина по проекту Моисея Гинзбурга в Москве. А памятников того периода — тысячи!

Капремонт — это не реставрация. Реставрация — это консервирование и частичное корректное восстановление, а капремонт — полное обновление. Вот в нашем соборе с колокольней сделали капремонт: отбили всю штукатурку со старым декором, заменили купола, и там сегодня ничего подлинного, кроме стен, не осталось. Это не реставрация в классическом понимании, хотя работы сделаны на уникально высоком для Ростова уровне. Но многие объекты в таком состоянии, что их не спасет даже капремонт.

Какой стиль главенствует сейчас? Стиль «человейников»: многоэтажные дома, приносящие доход. На самом деле так было и до революции: здания резко начали расти в высоту, увеличивая доход. Затраты на все эти доходные дома отбивались за несколько лет. А ведь здания большие даже по нынешним понятиям: 5–6 этажей, лифты, коммуникации. Но прибыль была сказочная, и владельцы стремились застроить как можно больше квадратных метров на участке.

Мы вот смотрим на типичный доходный дом — и видим только красивый парадный фасад, а ведь все его остальные фасады — простая кирпичная кладка без украшений, лишь бы плотнее построить. До 90% доходила плотность застройки: 10% площади на двор, 90% — под здание, и в итоге жуткие антисанитарные условия. Так было везде, это просто принцип капитализма — выжать максимальную прибыль. Сейчас ситуация повторяется: строят огромные здания на скромных территориях. Попроще, подешевле, купят и так. Продают только квадратные метры. Но даже купеческие дома имели свой образ, а у современной массовой архитектуры образа нет, она безобразна.

Когда мы с друзьями собирали материал для книг, то проехали по 70 городам Юга России. И один из главных выводов был парадоксальным: чем меньше город, чем дальше он от инвестиций, тем в лучшем состоянии находится историческая архитектура. Поэтому в пятитысячном Нефтегорске вы обнаруживаете больницу периода конструктивизма в первозданном виде. А приходят деньги, и начинается: деревянные окна меняют на пластик, поехали... В Ростове всегда было много денег.

У нас вышло уже четыре книги: «Архитектура Ростова-на-Дону первых пятилеток. 1920–30-е годы», два тома «Архитектуры Юга России эпохи авангарда»; и в конце прошлого года в немецком издательстве DOM publishers — «Архитектура эпохи советского авангарда: 1922–1936. Архитектурный путеводитель».Сейчас DOM publishers готовит нашу новую книгу (соавторы — мои друзья Игорь Бычков и Николай Васильев) «Искусство для архитектуры. Юг России» — теперь о мозаике советского времени. Мы расскажем обо всем Юге: от Волгограда до Северного Кавказа. Из Ростовской области в книге 19 мозаик. Одна из самых старых — на театре кукол, художников Геннадия Снесарева и Виталия Коробова; недавно удалось добиться, чтобы ее поставили под государственную охрану вместе со всем зданием.
Еще «Музы» — мозаика на одном из фасадов ДК «Красный Аксай» (на фоне абстракции из смальты — четыре металлических скульптуры). Автор — московский художник-монументалист всесоюзного уровня Евгений Аблин, и это одна из самых известных его работ.
Две замечательные рельефные мозаики супругов Эльдаровых есть на Северном (угол Комаров и Космонавтов), на стене панельной девятиэтажки. На одной мозаике — герб Ростова, вторая угловая, более абстрактная, посвящена теме космоса. А на Западном — огромная отдельная скульптура «Природа» («Древо жизни») Геннадия Снесарева.
В книгу, конечно, войдут и мозаики подземных переходов. Замечательное, хотя и несколько наивное искусство в духе стихотворения Михаила Светлова «Много милого и простого есть у города Ростова». Да, безусловно, огромные по площади панно в переходах — явление, хотя называть это высоким искусством я бы не стал.Планируем большую презентацию этой книги в Ростове. Были у нас презентации и в Москве, в Музее архитектуры имени Щусева, в шаге от Кремля, и в Центре авангарда на Шаболовке. Но в Ростове всегда больше людей приходит, иногда по сто человек. Хотя книги специфические, не детективы все же. И издатели приедут. Может, и сам Филипп Мойзер (немецкий архитектор, глава издательства DOM publishers), он влюблен в современную архитектуру и очень хочет увидеть Волгоград и Ростов.