Поговорили с Федором Савинцевым о том, что снимать там, где снимать нечего.
автор Диана Юндина фото Федор Савинцев .
Федор Савинцев. 36 лет. Как профессиональный фотограф работает с 1999 года. Сотрудничал с агентствами Associated Press, France Press, был шеф-фотографом «Итар-ТАСС». В 2012 году вошел в список 50 лучших фотографов мира по версии Critical Mass Top 50. В 2018-м победил в престижном конкурсе Siena International Photo Awards в категории «Архитектура и урбанистика» с фотографией дачного поселка под Архангельском.
Федор Савинцев.
Ник Сушкевич
— Бывают случаи, когда вы что-то снимаете на телефон? Или это недостойно настоящего фотографа?
— Более чем достойно. Сейчас это массовый инструмент, как в 1970-х фотокамера «Зенит». Я спокойно снимаю на телефон.
— В каком телефоне лучшая камера?
— Я не знаю, в каком лучшая, но я использую американскую марку, мне достаточно. В последних моделях все хорошо, можно не беспокоиться, что какой-то кадр не получится.
Пекарня в Тбилиси.
— Какими фотоаппаратами вы пользуетесь?
— Для меня есть набор техники, а не определенные бренды. В основном использую пленку. Под рукой всегда четыре камеры: пленочная, цифровая, телефонная и маленькая «мыльница». Я обожаю снимать на «мыльницу», очень удобна своей компактностью.
— Где самое красивое место на Земле?
— Мне нравится тайга, бескрайнее пространство снега. А так — я кайфую от районов в Подмосковье, в которых болтаюсь. Красивейший — Рузский район.
Северное сияние, Онежское озеро.
— Как вы сфотографировали те самые домики под Архангельском (см. заглавное фото), за которые получили Siena International Photo Awards?
— В 2010 году мы делали несколько материалов в Архангельской области: про отдаленную метеостанцию, про отстрел бельков (детенышей тюленей) на берегу Белого моря. Там выдали квоту на вылов и убой большего количества бельков, чем их родилось. И для материала мы летали на вертолете в поморскую деревню Нижняя Золотица. Я снял домики на обратном пути, они не имели никакого отношения к основной истории. Это была моя инициатива, я мог бы продолжать спать, как мои коллеги, которые летели со мной на вертолете. Но я открыл иллюминатор, чтобы не искажался кадр, высунул телевик (телеобъектив) и фотографировал пейзажи сверху. Меня просили закрыть иллюминатор, был очень сильный ветер — я закрывал его собою, обморозил руки и лицо. Но мне так больше нравится, чем использовать дрон.
Федор Савинцев: «Б-307» — самая большая дизельная подводная лодка ВМФ России. Это чудо я увидел, прогуливаясь по музею техники в Тольятти, сначала это вызывает удивление, а потом все встает на свои места — подлодка в поле».
— Есть места, где нечего снимать?
— Нет, везде можно снимать. Есть куча примеров, когда всего лишь нужно было повернуть голову туда, куда не смотрели другие.
В 2009 году мы делали материал для журнала про один из районов Ростовской области, где запустили ювенальные суды. Десять человек из десяти сказали бы: «Что здесь снимать? Дворы и дома, суд и судью, ну, в колонию детскую можно съездить». Но я по-своему повернул историю.
Я нашел подростков, которые находятся в зоне риска и в деревне, где нечем заняться, находят пути самореализации. Ведь если есть bad boys, то есть и good boys. Получилась серия портретов хороших ребят.
Из серии «Good Boys», Ростов-на-Дону. Федор Савинцев: «Парень в светлой кофте полностью взял на себя хозяйство, так как бабушка после инсульта, и был выбор: либо бухать, либо трудиться. Парень выбрал жизнь, и друг ему в этом помогает».
— Мы посмотрели теги и геолокации вашего инстаграма: Тибет, Новый Уренгой, Санкт-Петербург, Катманду, Грузия, Львов, Сахалин, Венеция, Байкал… По какому принципу вы отбираете следующее место съемок?
— Сейчас я иду только от идеи. Мне нужен определенный кадр, и я задумываюсь, где и как его можно снять. В своих работах я интегрирую человека в природу. В России природа обособлена от человека, поэтому бывает очень сложно.
В ближайшее время собираюсь поехать к большому водохранилищу в Северной Осетии. Я однажды видел его мельком, нарисовал себе некий образ, запомнил кадр. Если я туда попаду, то буду стоять и ждать, когда там появится человек.
Киргизия. Федор Савинцев: «Посмотрите, насколько силен образ этого парня, его одежда настолько аутентична и цельна, что взгляд, ну, по крайней мере мой, радуется каждой детали».
— Как вы готовитесь к поездкам: смотрите ли, что другие там снимали, ищете проводника среди местных?
— Я смотрел раньше на чужие работы, когда делал фотографии для СМИ. Я был обязан просмотреть, чтобы не сделать дубликат. Но я уже давно по заказу не работаю, снимаю то, что интересно мне. Сейчас смотрю по хештегам в инстаграме, что люди снимают. Среди любительских кадров можно найти сырье для профессиональной работы.
Перед поездкой я изучаю форумы, краеведческие истории. Иногда мне помогают местные жители. Но они часто ничего не знают, им неинтересна их малая родина. Хотя уже за забором их ждет что-то новое.
Все же мой любимый вариант: ты просто отправляешься куда-то, и перед твоими глазами открывается пространство.
Портрет мужчины в деревенском кафе, Тибет.
— У вас много работ, сделанных на русском Севере. Чем он вас цепляет? Или это то, чего ждут на Западе от русского фотографа?
— Север меня прет. Это особая энергия, он безумно красивый. Мы, русские люди, в большинстве своем не знаем свою страну, ездим только в популярные места. Все узнали после «Левиафана» Териберку — стали ездить туда. Все узнали, что на Камчатке есть серфинг — тоже началось паломничество.
Практически все западные фотографы, с которыми я общался, мечтают попасть на Север. И русские, мне кажется, все мечтают попасть. Но это тяжело, немногие знают, как снимать в минус 50.
Металлургический комбинат в Магнитогорске.
— И как снимать в минус 50?
— Все мерзнет, все отваливается. Если снимаешь на морозе, нельзя заходить в тепло, потому что техника моментально запотевает, и ты с ней ничего уже больше не сделаешь.
Я снимаю там на пленочную камеру. Она, конечно, зависает, подмораживается, затвор срабатывает хуже. Пара-тройка аккумуляторов у меня всегда на груди спрятаны. Нужно правильно выбрать одежду. Флис — это, конечно, круто, но шерстяные вещи мне нравятся больше. Какая обувь на тебе, какие перчатки — на Севере все это важно.
Семья из Ханты-Мансийска.
— У вас часто из-за холода отказывала аппаратура?
— Аппаратура даже не то чтобы отказывает — она просто умирает. Если цифровая камера потухает, то ты либо достаешь вторую камеру, либо всё, съемка окончена. Но сейчас есть доступные камеры, и при себе можно спокойно носить пару «тушек», чтобы не было таких ситуаций.
Я, повторюсь, пользуюсь пленочной техникой, но она ворчливая: где-то нужно погладить, где-то стукануть.
— Часто фотографы рассказывают, как, собираясь на съемку, забывали объективы или батарейки. С вами такое случалось?
— Конечно. Это у всех так. Помню, на Олимпиаде в Италии забыл камеры в обувном магазине. Положил их под сиденье, когда мерял кроссовки. От радости, что купил пару, которую очень хотел, забыл о фотоаппаратах. Пришел на стадион, нужно было положить камеры на ленту, чтобы их проверили. И я понял, что мне нечего класть. Помчался обратно в магазин — камеры были на месте.
Монастырский дизайн-отдел.
— Вообще в таких далеких путешествиях, как у вас, и забавных, и опасных ситуаций было с лихвой.
— Забавно в моем понимании — это когда ты в новосибирском шиномонтаже спрашиваешь, есть ли у мастеров знакомые на Алтае. Тебе говорят: «Есть, заедешь в такую-то деревню, там в третьем доме по правой стороне живет дядя Коля. Ты ему скажи, что ты от дяди Вити, и он тебе поможет». Добираешься до Алтая, заезжаешь в эту деревню, находишь третий дом. И дверь тебе открывает тот самый дядя Коля.
Под Архангельском мы передвигались на вездеходе — машине, похожей на танк, которая плывет по снегам без дорог. И вот через несколько часов пути эта штука глохнет. Мы застреваем в лесу, где ни дорог, ни машин. Водитель берет кувалду, подходит к моторному отсеку и дубасит по двигателю. И мы снова едем.
Иногда возникают и напряженные ситуации, да. После войны в Ливане мы были в палестинских лагерях. Там нас задержали полицейские, выясняли, кто мы, было довольно жестко.
Во время первой тюльпановой революции в Киргизии в 2005 году в городе Ош начался настоящий массовый дебош: по улицам ходили толпы пьяных агрессивных людей, тоже довольно опасно. Тебя запросто ограбят, изобьют, и никто не поможет. Я нашел людей среди местных, которые сопровождали, помогали с переводом… Но вообще я не военный журналист.
Тюрьма «Кресты», Санкт-Петербург. Федор Савинцев: «Я много где снимал, но городские тюрьмы, особенно в столицах — это совершенно иное ощущение. За стеной полноценная жизнь, со своими процессами, а внутри тюрьмы мир замкнут и атмосфера, как из книги «Трудно быть богом».
— В 2009 году вы совместно с Сергеем Пономаревым создали дискуссионный клуб фотожурналистов в МГУ. И обсуждали там, существует ли грань, за которой журналист должен отложить фотоаппарат и стать просто сострадающим человеком. Где, по вашему мнению, эта грань?
— Я считаю, что первая реакция всегда должна быть человеческой. Можно быть суперпрофессионалом, но если ты бездушное существо, то какой толк от тебя на этой Земле? У меня случаев, когда требовалось выбрать: снимать или бросить камеру, слава богу, не было. Но я участливый человек, где нужно, помогу.
Те, кто считает, что фотограф должен беспристрастно фиксировать, пусть ответят на один вопрос: после того, как ты снял трагедию, что-то изменилось? Например, во время войны во Вьетнаме фотографии могли остановить конфликт, фотограф являлся реальной силой. Сейчас снимки, по моему мнению, ни на что не влияют.
