Привет, Тарантино! Как, потеряв сценарий, снимали первый советский блокбастер

В сентябре 2023 года Таганрогу исполнится 325 лет. Совместно с банком «Центр-инвест» мы придумали подарок имениннику. Мы расскажем истории 25 его уроженцев и жителей, которые прославили Таганрог. 

Сегодняшняя история — о таганрожце Иване Перестиани, пионере немого кино и близком друге Федора Шаляпина, человеке, который снял первый в советской киноистории блокбастер — «Красные дьяволята».

Люмьеровский поезд, живая луна Жоржа Мельеса, коронация русского царя — в начале ХХ века аттракцион «оживших картин» становился новым искусством, и энтузиасты были буквально одержимы возможностью создавать самые разные иллюзии. В такую вот «фабрику грез» однажды вошел интересный человек с роскошной седеющей шевелюрой.

Вошел немного робко: попал он сюда случайно, вместе с приятелем. Однако глаза его сверкали, как сверкают глаза того, кто оказался в нужное время в нужном месте. Позже он запишет: «Я помню, что очень волновался, переступая порог кинофабрики. Причин этому не было никаких. Но чувство это как-то странно сохранилось во мне до сегодня».

Кинофабрикой было московское ателье Ханжонкова, одного из первых и главных российских кинопроизводителей, а волнующимся человеком — конечно, Иван Перестиани. Трудно объяснить это волнение, ведь Перестиани тогда, в 1916-м, уже опытный театральный актер и режиссер, лично знакомый со Станиславским. И тем не менее.

Дальше происходит вот что. Так же случайно Перестиани наталкивается на Евгения Бауэра, которого принимает за актера: «Тщательно расчесанный пробор, франтоватый галстук. Наши взгляды встретились, и он приветливо улыбнулся». Бауэр — один из самых значительных режиссеров немого кино, как мы теперь знаем, а тогда не слишком известный постановщик-самоучка, правда, снявший уже больше 20 лент, в том числе и для братьев Патэ (всего в наследии Бауэра — 80 картин, и это за 4 года!).

Бауэр как раз искал возрастного героя для новой картины. Пять минут разговора, и Перестиани приглашен на кинопробу. Он приезжает через два дня. Скромный павильон, стрекочущий киноаппарат, отрывистые указания режиссера. Сыграно блестяще, да и как могло быть иначе с 30-летним актерским стажем? «На мою пробу ушло 110 метров пленки Kodak. Такой длины был мост, по которому я вошел в кинематографию», — метафорически напишет он в мемуарах спустя много лет.Бауэр сразу же занял новичка в главной роли фильмы «Ямщик, не гони лошадей» (в основе сценария и правда лежал одноименный романс). Перестиани играл отца, так некстати влюбившегося в невесту сына; и самый большой эффект роль произвела на самого актера. «Я смотрел на себя на экране с замиранием сердца и вспоминал чьи-то слова: «Выражение лица выдает мысль и намерения гораздо вернее слов, которые могут и лгать».

Да, картина была немой. А вот слава — чересчур громкой. «Как-то раз я сел на Арбате в трамвай. И вдруг слышу, к своему ужасу, голос девочки примерно лет 15: «Мама, смотри! Перестиани! Живой!» Это «живой», произнесенное в тоне крайнего изумления, вид повернувшихся ко мне лиц заставили меня выпрыгнуть из вагона на ходу». Фильм оказался настолько успешным, что после первого же показа тираж кинокопий удвоили. Ханжонков предложил годовой контракт.

Но прежде чем согласиться и стать «королем экрана», Перестиани пришлось сделать тяжелый выбор. Шутка ли? В это же время Станиславский пригласил его вступить в режиссерскую коллегию Первой студии МХТ, а перед Художественным театром Перестиани преклонялся. Театр Станиславского был новым явлением, первым показавшим на сцене жизнь такой, какая она есть. В то время трагиков звали «оралами»: они кричали и завывали со сцены так, что пронять должно было всех до последнего ряда галерки. МХТ умел донести чувство без показных эмоций, гениально ставил его любимого Чехова. «Предложение Станиславского было как бы венцом моей театральной деятельности, — писал он. — Но я уже принадлежал пленившему меня новому искусству — кино». Так, в 46 лет, наш герой променял выстроенную карьеру на неизвестность, эксперимент.

Но отмотаем пленку к самому началу. Время действия: 1870 год, место действия: Таганрог, «родной город, стоящий на крутом берегу Азовского моря, на южной границе великой степи». Здесь рождается на свет младенец, нареченный Иоанном. Рождается по любви, но от внебрачной связи молоденькой артистки ростовского театра Вальяно Анны Солодухиной и чиновника канцелярии Таганрогского градоначальства, бывшего офицера Николая Перестиани.По законам царского времени, в метрике у внебрачных детей нет фамилии, а «человек без фамилии, — как горько пишет Иван Николаевич, — стоял в одной шеренге с бродягой, не помнящим родства… После долгих лет и многих прошений в консисторию и иные высшие канцелярии отец узаконил и усыновил нас с братом по указу его императорского величества. Это был поступок честный и благородный, вполне соответствующий всему душевному складу и характеру отца. Но до этого долгожданного указа я был незаконорожденным. И это омрачило всю мою юность».
Прежде, чем стать «киноактером Перестиани», Иван долгое время носит театральный псевдоним Иван Неведомов (аллюзия на Незнамова, незаконнорожденного из пьесы Островского).

Неудивительно, что уже в первой своей кинороли Перестиани показал на экране отверженного человека так, что вызвал слезы у самого Бауэра, а ведь он только молча и медленно прошел по коридору опустевшего дома. Не показал, а прожил. Сцена эта неизменно вызывала слезы и у зрителей картины. Вообще в кино, в отличие от снимавшихся с ним Веры Холодной или Витольда Полонского, Перестиани вошел с опытом тяжелого жизненного багажа.

В 14 лет он, по сути, бежал из дома и, едва выжив после сыпного тифа, поступил в Горное училище-интернат, откуда через четыре года вышел бы штейгером (горным мастером по рудничным работам). Дело было в Горловке, донецком поселке, где жизнь шахтеров казалась не лучше смерти. Перестиани вспоминал, как однажды рабочий, разогнав вагонетку, не заметил, что клеть, поднимавшая вагоны наверх, находится внизу — и рухнул во мрак шахты. Следователь, «блондин в пенсне на крошечном носике», никак не мог взять в толк, как это случилось, и заявил: «Этого не могло быть таким образом!» Тогда один из рабочих спокойно сказал: «Чего вы, тут никакого другого образа и не было. Гляньте, я докажу». И взявшись за пустую вагонетку, повторил весь жуткий гибельный путь на глазах у разинувшего рот блондина. «Босые ноги взметнулись и исчезли навсегда»…

Каторжная жизнь эта могла бы навсегда стать декорациями его собственной, но один из учителей интерната, горный инженер Глебов, узнал о любви подростка к театру. А любовь к театру запала в сердце Ванечки еще в 9 лет, соединившись с любовью к матери: он увидел ее на ростовской сцене в романтической опере «Волшебный стрелок» Вебера и с того вечера театр «безраздельно полюбил». Сочиняя пьесы, он превращал в актеров все домашние статуэтки, а иногда кошек и собак. Не пропускал ни одного драматического спектакля в таганрогском театре, что было непросто: надзиратели гимназии строго следили за учениками, а больше всех старался Дьяконов, прототип чеховского «Человека в футляре» (Перестиани учился в гимназии на 10 лет позже Чехова). И все же, и все же…Перестиани и в горном училище хотел поставить пьесу — не вышло. Тут и сыграл свою роль Глебов. Он направил его в ученики к актеру Малороссийского театра и дал денег на дорогу и одежду. Здесь судьба сделала интересный виток: после неудачного визита Перестиани встречает земляка и узнает от него, что богатая опереточная актриса собирает труппу… в родном Таганроге. Так в 1886 году в программке нового таганрогского театра появляется фамилия «г-н Неведомов», напечатанная внизу мелким шрифтом: в пьесе «Чародейка» 16-летний актер очень удачно сыграл скомороха.

С той премьеры и началась трудная, скитальческая и полуголодная актерская жизнь. Профессия эта, мягко говоря, не была почитаема. Ходил анекдот: «Матрена, собирай белье!» — кричит хозяйка прислуге. — «Да не просохло, кажись». — «Собирай! Актеры в город приехали». Когда в Таганроге у прокурора сбежала жена с опереточным певцом, гласный Думы искренне сказал актеру Неведомову: «Вот что значит вашего брата пускать в порядочный дом»…

Кстати сказать, главным конкурентом драматического театра была опера. В Таганроге, полном иностранными торговыми конторами, жили итальянцы, англичане, греки, для них опера была родной. Перестиани вспоминал, что даже машинистом сцены в театре служил обрусевший итальянец по фамилии Петрарка. Да и у самого Перестиани были древние венецианские корни. Поэтому труппы в провинциях были «и вашим, и нашим»: трагедия на сцене сменялась водевилем или опереттой, и Перестиани в один день мог играть Островского и петь комическую арию (выяснилось кстати, что у него приятный баритон). В мемуарах он усмехается: «Мне казалось глупым и неловким петь, обращаясь к партнеру, то, что проще и правдоподобнее было бы сказать. Заливающаяся соловьем туберкулезная Виолетта (опера «Травиата». — Авт.) вызывала во мне глубокое возмущение». Но тут же добавляет: «Много позже мой друг Федор Шаляпин вдребезги разбил это мое предубеждение».

С Шаляпиным, еще не великим, а молодым и тоже голодным, Перестиани свел дружбу, когда после двух сезонов в Таганроге начал гастролировать в разных труппах у разных антрепренеров. Как театральный актер, а позже и режиссер, он объездил почти всю Россию: от Ейска до Порт-Артура, от Петербурга до Кутаиси. Сибирь, Забайкалье, Дальний Восток — трудно перечислить все места, где он играл или ставил.

Встреча с «начинающим опера́», как себя тогда называл 18-летний хорист Шаляпин, произошла в 1891-м, в Тифлисе: «Нас связывали юношеская бедность и та мечтательность, что так успешно развивается при пустых желудках». Однажды они вдвоем подглядывали за одной из оперных звезд, который, стоя за кулисой, жевал тонко нарезанные куски селедки и тут же их выплевывал. Шаляпин заметил: «Это он для чистоты звука, надо запомнить». — «Надо запомнить, как он поет, а обращение с селедкой мне совсем не нравится», — шепнул Перестиани. — «Ага! По-твоему, ее надо глотать? — «Да, и по-твоему тоже». И они расхохотались.

Перестиани одним из первых ясно увидел драматический талант Шаляпина, который проявлялся даже в пустяках. Он вспоминал, что едва не рыдал от сострадания, слушая, как молодой Федор, присев за рояль, негромко поет «Не для меня придет весна». Выслушав восторги друга, Шаляпин поморщился: «Э-э! Что я! Ты бы послушал, как это пел мой квартирный хозяин в Уфе... Чахоточный был».Уже в 22 года Шаляпин грандиозно сыграл Мефистофеля на сцене Мариинского театра, затем Ивана Грозного, Сусанина, Сальери, Бориса Годунова — и через 6 лет, в 1901-м, собирал аншлаги в миланском La Scala. В Америке его афишами даже пугали: поющий русский бас был нарисован рядом с вдребезги разлетающейся люстрой, на входе у театра продавали затычки для ушей.

Слава его росла со звуковой скоростью. Европа называла Шаляпина ни много ни мало «русским Шекспиром». Один раз в Германии он заставил кайзера ждать себя, не начиная спектакль из-за плохого грима; в другой раз не по этикету общался с королем Англии. Журналист Кугель, очевидец этой встречи, со смехом рассказывал Перестиани, что было похоже, будто король говорит с метрдотелем. Причем королем был Шаляпин.

Старинная их дружба с Перестиани продолжалась все это время, оба ценили взаимное доверие, но, когда однажды богатый Шаляпин подвел неимущего друга к витрине ювелира и предложил выбрать себе подарок, Перестиани мягко вывернулся, с трудом уведя его за руку: «Федор, в писании сказано: «Человеку, делающему подарки, всякий друг». Не вали меня в одну кучу с другими».

Как-то Шаляпин неожиданно горько спросил его: «Почему меня не любят?» Горечь эта, казалось, разъедала его изнутри: в отличие от иностранной прессы, боготворившей «русского гения», отечественные журналисты больше смаковали шаляпинскую личную жизнь и подсчитывали, во сколько граммофонной компании обходится каждое спетое им слово. (Даже Маяковский, правда уже позже, в 1920-х, прошелся по нему своим ямбом и хореем: «Живет Шаляпин, раздушенными аплодисментами оляпан».) Перестиани постарался утешить друга: «Ты путаешь, Федор. Тебе завидуют. А зависть пуще ненависти».Надо сказать, что новая власть поначалу приблизила Шаляпина: ему дали звание Первого Народного артиста Республики, его поклонниками себя называли Ленин и Луначарский, и вообще он был свой, из крестьян. В 1918-м друзья загорелись идеей снять кино, где Шаляпин играл бы Степана Разина. Можно себе представить, какой мощной получилась бы картина! Сценарий редактировал Максим Горький, полное финансовое обеспечение обещал ЦК партии.
В назначенный Луначарским день Шаляпин и Перестиани пришли к Кремлю. Увы. Охрана не пустила их дальше Троицких ворот. Старший охранник сообщил, что Луначарского в Кремле нет. Раздосадованный Шаляпин к идее больше не возвращался.

До конца принять Октябрьскую революцию Шаляпин по большому счету не смог. Почему дома и дачи, купленные им на честные гонорары, нужно отдать народу, он не понимал. Как и чистосердечный идиотизм рабочего, написавшего в газету, что необходимо национализировать… самого Шаляпина. Сделать его общим и бесплатным. В 1922-м, во время очередных американских гастролей, Федор Иванович эмигрировал.
Перестиани остался: во-первых, все его имущество помещалось в двух чемоданах — не миллионер ни разу. Во-вторых, несмотря на «ощущение чего-то страшного, неожиданного, таящего угрозу твоему существованию», как писал он о революции, она несла еще и новые возможности для кино: из обывательского развлечения оно вдруг стало «важнейшим из искусств».

Это было искусство, которое нужно было изобретать на ходу, и у которого была своя необъяснимая магия. Тогда уже стало проявляться то, что называется «камера любит тебя». Перестиани, часто видевший «королеву экрана» Веру Холодную вне экрана, ломал голову над причиной ее исключительного успеха. «Я категорически утверждаю, что ей были совершенно чужды какие бы то ни было эмоции творческого характера, в каких бы трагических положениях она не снималась. Всегда и везде она оставалась той же простенькой Верочкой, «доходившей», несмотря на это, к зрителю с невероятной силой… Она всегда крайне небрежно одевалась. А на экране выглядела поразительно элегантно и красиво».Иллюзион создавал и образ, и эмоции. Перестиани пишет, что зачастую дореволюционные киноактеры даже не читали сценария, считая это делом режиссера. «Однажды я спросил человека с большим именем, снимавшегося сразу в двух картинах, что за роли он исполняет. «Черт его знает, — ответил этот милый привлекательный человек, — каких-то любовников. Один с бородкой, другой без бородки». Перестиани, как думающий театральный актер, был редким явлением немого кино.

К 1917-му, снявшись в десятках картин у Бауэра, он решил попробовать себя в качестве сценариста. Это была не «Распятая на кресте любви» или «Женщина, которая изобрела любовь», которыми пестрели киноафиши. Перестиани написал «Революционера». «Наивный, но искренний фильм», по словам историка кино Семена Гинзбурга, выделялся среди других своей художественностью. И это несмотря на то, что пейзажи Якутии снимали в Нескучном саду, где снег уже таял, и его завозили на грузовике. Получасовая лента сохранилась, и в ней можно увидеть самого Ивана Николаевича в роли партийца по кличке Дедушка.

Но условия в стране становились все сложнее: делами недавно созданного Кинокомитета занимались случайные люди, пленки было мало, помещения не отапливались, сквозь разбитые окна в съемочный павильон наносило сугробы. Тем не менее бессеребренник Перестиани отказался от щедрого предложения — хорошо оплачиваемой, но скучной работы в швейцарском киноконцерне «Эфа». Он даже успевает снять еще два агитационных фильма (в одном засветился знаменитый Всеволод Пудовкин), когда становится известно, что вся пленка в России «наглухо забронирована для хроники». Приглашение из Тифлиса, где недавно построено киноателье, пришлось очень кстати. Актер Пудовкин, прощаясь, принес к вагону флакон с жидкостью от паразитов: по стране снова гулял сыпной тиф.

Опустим год в Грузии, когда выяснилось, что начальник ателье арестован, само ателье опечатано, а Перестиани идет в режиссеры местного театра.
В 1922-м в Тифлисе все же открылась киносекция. Она состояла из лаборатории в два метра шириной за экраном кинотеатра «Аполло» и ателье, где стояли три «хронически больных юпитера, которые горели, подмигивая, шипя и вибрируя, когда им нравилось». Так начиналась жизнь Тбилисской киностудии.Только редкий энтузиаст мог снимать в этих полевых условиях, но Перестиани был энтузиастом — и выпустил одну за другой три картины. «Препятствий для меня не существовало. Я засыпал и просыпался с думами о своем искусстве».

А однажды в дверь режиссера постучался Господин Случай. Выглядел он как скромный начинающий писатель Павел Бляхин. Бляхин принес отпечатанную на машинке приключенческую повесть «Красные дьяволята» — о молодых ребятах, брате и сестре Мише и Дуняше и китайце Ю-ю, уличном акробате, которые стали разведчиками в Первой конной армии Буденного. Написал ее Бляхин вместе со своими детьми, в вагоне-теплушке, во время какого-то томительно долгого переезда.

Повесть Перестиани понравилась, но для съемок были нужны лошади, оружие, костюмы, поезда, каскадеры. А главное, киноактеры и прежде всего китаец. Не было ничего. Да и сам постановщик жил впроголодь, но при этом вел бесплатную учебную студию режиссуры (кстати, одним из его учеников и актеров был юный Михаил Калатозов, в 1958-м получивший за фильм «Летят журавли» золото в Каннах).И здесь в роли Госпожи Случай выступила жена Перестиани: она позвала его сходить в тифлисский цирк. В тот же вечер актеры были найдены: ловкий клоун Пач-Пач (Павел Есиковский), эквилибристка на проволоке Жозеффи (София Липкина), а также «известный негритянский боксер, непобедимый Том Джаксон». В жизни Джаксона звали Кадор Бен-Салим, был он из Сенегала. Не китаец, конечно, но писатель дал добро на замену.

Прекрасно разрешилось и остальное — благодаря содействию Закавказского крайкома комсомола. Договорились о военной форме, оружии и целом кавалерийском полке, с его выхода картина и начинается. Как позже рассказал режиссеру один из офицеров, многие участники съемки, промелькнувшие на пленке, во время войны с Гитлером стали известными военачальниками.

Натуру снимали в Батуми. Машин у киногруппы не было, и приходилось пользоваться услугами «черной» автостоянки частников — обладателей развалин на колесах, которые они вытащили на буйволах с кладбища военных машин. После одной поездки администратор картины чуть не поседел: тормозилась колымага веревками, протянутыми через дыру в днище.Другая поездка едва не стоила всем жизни. Удалец, подрядившийся везти киношников, подозрительно говорил о себе в третьем лице: «За рулем Орджоникидзе! Орджоникидзе не подведет!» К товарищу Серго, которого Перестиани знал лично, он отношения не имел. На одном из поворотов однофамилец грузинского революционера разогнался так, что машина со свистом перелетела через речушку, мост на которой давно рухнул. А приземлившись на другом берегу, колымага чуть не выкинула режиссера наружу: крыши у нее не было. «Нельзя же так гнать, не зная дороги», — ужаснулся Перестиани. — «А зачем Орджоникидзе знать? Скорость побеждает все препятствия!» — гордо заявил водитель.

Интересно, что в итоге «Красные дьяволята» были сняты без сценария: мотаясь по делам производства между городами, Перестиани его потерял. «И я сделал нечто небывалое в летописях кинопроизводства: начал снимать на память, — запишет он позже. — Что называется, положив руки в карманы». Ориентировался по сохранившимся листкам с будущими титрами (в немом кино они заменяли звук). Но даже эту неудачу удалось обернуть себе на пользу. «Поставлена без сценария!» — с такой гордой надписью картина и попала на экраны.Ставили не только без сценария, но и без репетиций. Темнокожий актер Кадор Бен-Салим в 1926 году признавался в «Советском экране», что поначалу даже не понимал, когда наступал момент съемки: «Мне, Жозеффи, Есиковскому читал Перестиани какие-то лекции о кино, лекции были длинные, но я их не понял, потому что я тогда плохо знал по-русски. Сказали мне только, что нужно сниматься, и снимать нас будет аппарат. Привезли в большой зал, заставили бегать, а я все думал, где же аппарат. Аппарат, мне казалось, должен большой быть, как вагон, раз так много снимать. Потом сказали: «Вы свободны, Джаксон». Я спросил Есиковского, когда же снимать будут. «Нас уже сняли». — «Как же сняли без аппарата?» — «Да вон аппарат». А я не поверил сразу. Слово такое большое «ап-парат» — как трамвай, и дело большое, а коробочка маленькая».Профессионалами актеры не были, главное, что от них требовалось — красиво выполнять трюки. И трюки по-настоящему опасные. Скала, с которой махновец сбрасывал «Мишу», была 10 метров высотой, у подножия — глубокая впадина, окруженная огромными валунами. А падать нужно пассивно — как человек, потерявший сознание. «То, на что пошел Есиковский, было не трюком, а большой смелостью», — писал Перестиани.

Больше всего съемке мешали бесконечные батумские дожди и лампы освещения, те самые больные юпитеры. Нужно было что-то делать с этой «световой нищетой». Как-то, во время очередных тягостных раздумий, режиссер с оператором заметили яркий отблеск солнца на одной из жестяных банок. Он давал интересную подсветку. Так родилась идея сделать из подручных средств отражатели. Когда в Грузию приехали американцы и увидели эти самодельные щиты, то очень удивились: оказывается, отражатели широко использовались в Голливуде. Уезжая, они подарили Перестиани книгу с надписью «Русскому Гриффиту» (Дэвид Гриффит — американский режиссер начала XX века, с которого американцы ведут отсчет появления кино как особого искусства).

Но никто из съемочной группы и не подозревал, какой оглушительный успех ждал картину (ей в этом году, к слову, исполнилось ровно 100 лет). Миша, Дуняша и Том, юные герои Гражданской войны, просто «взорвали» экраны. Зал смеялся и аплодировал. Зрители осаждали кинотеатры, многие ходили по нескольку раз. «Красные дьяволята» стали всенародным хитом. Столичные газеты захлебывались от восторга: «Вот вещь, по поводу которой нельзя затевать дискуссии на тему что ставить, — художественные или агитационные картины. Ибо она и то, и другое в сильной степени». Фильм Перестиани называли «лучшей советской картиной», «первым ростком соцреализма», «чудом советской кинематографии».Чудо случилось еще потому, что сюжет был близок всем, а радость узнавания сливалась с восхищением от ловкости, от неуязвимости. Герои мчались на конях, перебирались через ущелье по канату, прыгали с моста на крышу идущего поезда. И делали все это по-настоящему, а не «изображали». На экране не было раскрученных звезд вроде Гарри Пиля или Брончо Билли. Каждый представлял себя на месте «дьяволят», каждый на час становился героем. Советская романтика наконец-то затмила заграничную, хотя снято было, по сути, в стиле вестерна.

Киновед Владимир Максимов в 1990-х определил магию «Дьяволят» как «некое царство свободы, самопровозглашенное взбунтовавшимися детьми. Чувственно осязаемый образ окончательного, тотального освобождения». Зрителям подарили новый ход истории: дети брали в плен бандита Махно и привозили его, униженного, в мешке из-под муки прямо в руки красному маршалу Буденному. Спустя почти век этим же приемом воспользовался Тарантино, создав свою исторически справедливую реальность и убив сначала Гитлера («Бесславные ублюдки»), а потом маньяка Чарли Мэнсона («Однажды в Голливуде»).

«Красные дьяволята» стали настоящей легендой, лента не сходила с экранов страны так долго, как не снилось никому, — 35 лет. Даже знаменитый «Чапаев» не смог повторить этот вау-эффект. В Великую Отечественную войну в осажденном Севастополе катушку с фильмом ползком, под обстрелом, передавали из блиндажа в блиндаж и крутили по триста раз.Правда, и для самого Перестиани картина стала недостижимой планкой. В 1926-м он снял четыре сиквела «Дьволят»: «Савур-могилу», «Преступление княжны Ширванской», «Наказание княжны Ширванской», «Иллан Дилли (Змеиное жало)». Увы. Сравниться с оригиналом не смогло ни одно продолжение.

А в 1966-м Эдмонд Кеосаян дал «Красным дьяволятам» второе дыхание: он снял римейк — фильм «Неуловимые мстители». Правда, негра, заменившего китайца, теперь заменили на цыгана. Но и здесь половина молодых актеров отбиралась среди «талантов с улицы»: девочку нашли в секции дзюдо, цыган был настоящим бродячим цыганом и пришел сам, найдя на рельсах кусок газеты с объявлением.Перестиани, проживший очень долгую жизнь (его мемуары называются «75 лет в искусстве»), до выхода римейка не дожил совсем немного. После «Дьяволят» он снял еще 14 картин, среди которых выделял только одну — «Три жизни» по роману Георгия Церетели.

Начало эры звукового кино ужаснуло его. Он видел в нем «механический театр с речами, подделанными под жизнь». Так же тяжело приняли звук Чарли Чаплин, Бастер Китон. Все очарование «Великого немого», его чистых действий, понятных без слов, — исчезло.

И все же Перестиани продолжал оставаться в «кино волшебном мире». Получил звание заслуженного деятеля искусств и народного артиста Грузинской ССР. Работал режиссером на Тбилисской киностудии, на Одесской, в «Арменкино», продолжая сниматься и консультируя сценарный отдел. Опыт его был огромен, вклад неоценим.

Он мог бы снять фильм о себе: как невозмутимо (чтобы не было паники) доигрывал спектакль, видя, что за кулисами начинается пожар. Как заменил внезапно заболевшего актера в главной роли — и с ужасом узнал, что в зале сидит жена автора романа, графиня Софья Андреевна Толстая, но сделал роль на такой высоте, что она попросила передать ему отдельную благодарность. Или как однажды попал на «лукулловский пир», устроенный армянскими скотопромышленниками из Ростова: шашлык был зажарен из одних только «соколков» (передней части грудинки) 300 баранов.Почти всю жизнь занимаясь иллюзиями, Перестиани на девяностом году запишет: «Жизнь, дорогие товарищи, такой сценарист и такой режиссер, подражать творчеству которого мы можем только в весьма мизерной пропорции. Чтобы мы не придумывали, перещеголять жизнь нам не удастся никогда».

Партнер проекта «Гражданин Таганрога» — банк «Центр-инвест». Один из лидеров отрасли на Юге России, «Центр-инвест» с 1992 года развивает экономику региона, поддерживает малый бизнес и реализует социально-образовательные программы. В 2014 году при поддержке банка создан первый в России Центр финансовой грамотности. Сейчас их пять: в Ростове-на-Дону, Краснодаре, Таганроге, Волгодонске и Волгограде. Уже более 1 млн человек получили бесплатные финансовые консультации. В их числе школьники, студенты, предприниматели, пенсионеры.
В 2021-2022 годах «Нация» и «Центр-инвест» создали проект «Гражданин Ростова-на-Дону».