«А ведь он уже знал, что я не просто турист, который обалдел от Нью-Йорка, напился и лезет на сцену!»

Знаменитый джазовый трубач Валерий Пономарев выступил в ростовской филармонии с биг-бендом Кима Назаретова. А потом рассказал нам свою историю: как с Патриарших прудов попал в Нью-Йорк, в лучший в мире джазовый оркестр.

Валерий Пономарев, 75 лет. Джазовый трубач, жил и работал в Москве, в 1973 году эмигрировал в США, где добился мирового признания. Играл в лучшем на тот момент оркестре Jazz Messengers под руководством барабанщика Арта Блэйки. Сегодня у Пономарева свой биг-бенд в Нью-Йорке и оркестр «Русские посланцы» в Москве.

— Вы, наверное, о концерте хотите узнать? Можете даже не спрашивать, я сейчас сам все расскажу. Знаете, иногда музыканты приспосабливаются к публике и делают облегченную программу. А мы вчера играли без компромиссов — самый что ни на есть современный джаз. Прекрасно реагировала публика, как будто всю жизнь его слушала. И оркестр играл замечательно. Я еще на репетиции хотел им рекомендации раздать, а потом думаю, ладно, сначала послушаю. И никаких моих рекомендаций не понадобилось. Блестяще сыграли очень сложную программу.

Пошел вчера гулять по Ростову, зашел в кофейню, там девочка кофе продает. И у нее на коробке для чаевых написано: «Собираю на квартиру». Я посмеялся, на квартиру оставил немножко. А рядом бабушка сладости продает. Я сладкое ем редко, а если и ем, то только в первой половине дня. И вот взял я кофе, тортик и сижу на лавочке. Хорошо, люди вокруг ходят. Как будто и не уезжал никуда. А я в Ростове уж и не скажу, когда был последний раз. А может, я у вас и не был никогда, не помню.

Это у меня всегда так. В аэропорту я еще путешественник, пассажир. А как только попаду на улицу… Вот из Шереметьево выхожу, только московский воздух вдохнул — и как будто никуда не уезжал. А за границей я живу уже 45 лет.

Был случай, пришел в клуб Under the Clock на 54-й улице. Спрашивают: «Ты откуда такой чудной? Из России? А ты Пономарева знаешь?»

Люди удивляются: как же — 45 лет и никакого акцента? Как только я очутился на англоязычной стороне, сразу понял: если за собой следить не буду, то русский язык потеряю. Ни в коем случае нельзя вот этого «кэк йето па-русски?» (говорит с акцентом).
Некоторые вещи мы знаем задолго до того, как они произойдут. Помню, я еще мальчик, иду на каток у нас на Патриарших прудах с коньками наперевес, а в голове вдруг возникает картина совсем другого места. Уже потом, через много лет, будучи взрослым, я узнал в этом месте Нью-Йорк.
Я приехал туда в конце октября. За полгода обошел весь город, все клубы, со всеми перезнакомился, обо мне уже слухи шли. Был случай, пришел в клуб Under the Clock на 54-й улице. Хотел с ребятами поиграть. Спрашивают: «Ты откуда такой чудной? Из России? А ты Пономарева знаешь?» Знаю (смеется).

В юности были мысли пойти в институт иностранных языков. И вот тоже момент, всю жизнь буду его помнить: иду по бульвару мимо Никитских ворот, а рядом в Доме журналиста какой-то торжественный прием и играет джаз-оркестр. Тогда я понял, что без музыки жить не смогу. И ни о каких институтах речи уже не было.Таких моментов, когда мне будущее открывалось буквально, в жизни было несколько. Вот один из первых: я совсем мальчишка, мне шесть лет. Мама уговорила руководство пионерлагеря принять меня, хотя полагалось только с семи. Вот я в лагере, играю с мячом и вдруг слышу горн: па-па-па-па-па-па. Ну, казалось бы — что в этих звуках? Но есть что-то специфическое в звуке трубы. Такие же звуки призывали войска на битву еще в древние времена и вызывали в мужчинах чувства силы и победы. Так эти чарующие звуки на меня подействовали, что мяч я тут же бросил и побежал к горнисту. Ну, как у детей это бывает, прошу: дай поиграть. А тот не хочет. Тогда за меня дети вступились: «Отдай, он тут самый маленький!» С видом некого превосходства (мол, пару раз дунет и ничего не сможет) отдал мне горн. А тот как будто мне всю жизнь принадлежал. И я сыграл точно те же звуки, один к одному. Ух, как эти дети завизжали! Лучше аплодисментов в моей жизни не было. Все когда-то пытались понемножку сыграть на этой трубе, и ничего не получалось. Как они заорали: «Во рыжий дает!» Горнист потом свой инструмент оберегал и мне не давал, а на следующий год я уже сам был горнистом в лагере.

Я музыканта определяю с первого взгляда. А стоит переброситься парой слов, уже знаю, в каком стиле он играет и на каком уровне.

Труба! Все остальное ушло на второй план. Я ведь ходил в художественную школу. И там я был вундеркинд, между прочим. И учительница говорила маме, что у меня настоящий талант. Но рисование я забросил… В футбол хорошо играю, в теннис. Ну, сейчас уже совсем мало, а раньше…Что еще? Да за что ни возьмись — везде у Пономарева талант. А я считаю, в каждом человеке очень много разных талантов. Мы о них просто не всегда знаем. И далеко не все они получают развитие.

Везде меня называют одним из десяти лучших джазовых трубачей мира. Понятия не имею, откуда это пошло (смеется). Но некоторые музыканты раньше меня считали вообще лучшим.

Спортсмена судят по результатам. А музыканта — по его воздействию на публику, я думаю. Наш великий Арт Блэйки всегда говорил: публику надо уважать. Она может ничего не понимать в музыке, но реагировать на нее чувством. Искусство оказывает влияние на человека независимо от того, знает он историю живописи или нет.

Рыбак рыбака видит издалека. Вот я музыканта определяю с первого взгляда. А стоит переброситься парой слов, уже знаю, в каком стиле он играет и на каком уровне. И Арт Блэйки, когда мы с ним познакомились, узнал своего человека. «Где твоя труба?» —спрашивает. Я сразу понял, к чему он клонит, сказал, что завтра принесу. «Тогда завтра и поговорим!»
Вот человек был! Крепкий такой мужик, чуть повыше меня ростом, здоровый. Люди из спортзала не вылезают, чтобы такими стать.
На следующий день он мне все время оказывал знаки внимания. Постоянно вокруг меня вертелся: то что-нибудь скажет, то возьмет бутылку пива с моего стола, то еще что. И вот они играют — «Посланцы джаза», самый знаменитый в мире оркестр. Я сижу перед Артом Блэйки, прямо около сцены, труба у меня под стулом, а он меня в упор не замечает! А ведь он уже знал, что я не просто турист, который обалдел от Нью-Йорка, напился и лезет на сцену. Сижу, всем своим видом показываю — вот он я, вы же меня приглашали. У меня уже, знаете, сердце упало. Я думал, что моя музыкальная жизнь подошла к концу. Вот говорят же, когда человек погибает, в последний момент у него перед глазами вся жизнь проносится. И у меня так было. Я сижу в недоумении, как же так… и вдруг он машет мне рукой, вот так, ну, как своему. Я потом только понял, он уже действительно относился ко мне как к своему человеку. Я схватил свою трубу из-под стула, выскочил на сцену. А Блэйки тут же позвал еще и барабанщика. Я даже не успел расстроиться: хотел с кумиром поиграть, а пригласили какого-то парня. Заказал нам Theme song — знаменитая тема, ей обычно заканчивают концерт. Парень этот здорово начал играть, и вдруг — бум-бум-бум — у него все посыпалось из рук. Что такое? Я же лицом к публике стою, спиной нельзя поворачиваться. Спрашиваю нотами: пабадабада па-па? В чем дело? Что происходит? И мне ответ — пу-пу-пум пу-пу-пум пу-пу-пум. Ты с нами, не волнуйся, играй — в переводе на русский. Я все равно не удержался и обернулся посмотреть: за барабанами уже сидит сам Блэйки, а тот парень помогает ему установить хай-хэт (тарелки со стойкой). Мне потом музыканты из оркестра рассказывали: «Ты когда начал играть, он глаза на тебя выпучил. Из России? Играет, как будто вышел из нашего оркестра». Он обалдел. И пошел на сцену, сам сел за барабаны.Потом попросил сыграть какую-нибудь балладу, потом снова Theme song. Не помню, чтобы такое повторялось. Блэйки был демократичный, разрешал желающим сыграть с оркестром. Но если кто-то сыграл одну вещь — все, спасибо, до свидания. А тут он меня просит играть еще и еще. За пианино сидел Уолтер Дэвис младший, знаменитейший человек. И как понесло нас. Я вообще в другом измерении очутился. Очнулся, когда труба уже была в футляре. А Арт Блэйки меня обхватил двумя руками и шепчет на ухо: «You will be playing with my band, you will be playing with my band...»

На следующий день по всему Нью-Йорку разнеслось, что московский Клиффорд Браун (американский трубач) вчера играл с Артом Блэйки и публика хлопала так, что чуть стены не обвалились.

Интересная вещь: джаз — это такое искусство, которое находит ключ к сердцам людей в любой точке земного шара. Жалость, любовь, ненависть, боязнь — у всех людей есть эти переживания. Есть ли джаз в арабских странах? Не знаю, там я не был. А в Китае, например, был на гастролях, довольно много времени там провел. Там публики по 100-200 человек не бывает. Стоите на сцене, а перед вами 10 тысяч человек сидит. Как начнут хлопать, вообще обалдеть. Про Японию вообще молчу. У меня в оркестре играл японец один, но не выдержал. Уехал обратно. А одна японочка у нас до сих пор сидит. Великолепно играет. С ней случай был очень интересный. У нее завертелся роман с парнем из труппы. Этот Кевин бросил все, и ее тоже, и уехал обратно в свой Новый Орлеан. У нас концерт, ей играть. Как? Переживает ведь. А она как начала — ой! Глухой такой, новорлеанский блюз. Японка! Мы все рты раскрыли.

Арт Блэйки всегда говорил: «Once you are a messenger, you are always a messenger». Как стал ты посланцем, это уже навсегда. Разве бывают бывшие врачи, например? Так же с посланцами джаза. Вот я — посланец джаза. Навсегда.


За помощь в организации интервью благодарим Вадима Калинича и Анатолия Кирничного.