«Фейк» стал главным словом последнего времени. После трагедии в Кемерово Госдума предложила — как способ борьбы с фейками — создать этический кодекс, который должны будут соблюдать журналисты и блогеры при освещении резонансных событий.
Одни эксперты видят в череде фейков единое целое, называют их этапами информационной войны, другие называют это паранойей. Выслушали и тех, и других.
Дмитрий Абзалов
политолог, президент Центра стратегических коммуникаций
Как это работает. Первое, что нужно обеспечить — запустить фейк как оперативную информацию: чтобы ее взяли СМИ, прежде всего, информагентства. По времени — лучше вбрасывать утром в будний день. Не в пятницу вечером, тем более не в выходные.
При любом резонансном событии на месте должен находиться губернатор, в любом состоянии, хоть прибитый гвоздями к стене. В 2018-м году такая реакция на трагедию — это просто приговор нашей информационной политике!
Важный момент — визуализация фейка: человек не будет читать, если нет правдоподобной картинки. Делают нарезку кадров: то, что якобы происходит в Сирии, могут снимать в Египте. (Например, телеканал «Аль-Джазира» под эти цели выстроил себе целый съемочный павильон.) Дальше — тиражирование со свидетельскими показаниями. Подключаются специалисты, которые разбираются, например, в химическом оружии. Это все первая волна.Вторая волна — интерпретация и обсуждение. Это событие необходимо встроить в контекст других, использовать какие-то международные примеры, чтобы легитимизировать наш фейк. Третья волна: по этому поводу высказываются политики и общественные деятели разных направлений.
Четвертая волна — поддержка информационного контекста, то есть выхлоп от события должен продолжаться как можно дольше.
Что касается Кемерово: в этой информационной войне, безусловно, проиграл регион. Подобным образом на такие события отвечать нельзя. Когда происходит такая трагедия, надо сразу — сразу же! — формировать штаб со специалистами, которые разбираются в технологиях вбросов. А таких у нас очень мало: я знаю только 3 региона из 85 субъектов РФ, где такие профессионалы есть. Это Москва, Московская область и Татарстан.
При любом резонансном событии на месте должен находиться губернатор, в любом состоянии, хоть прибитый гвоздями к стене. В 2018-м году такая реакция на трагедию — это просто приговор нашей информационной политике! Штаб обязан работать публично и прозрачно, в его работе должны участвовать родственники жертв трагедии.
На массовые мероприятия типа митингов власти должны выходить всегда. Они, в принципе, вышли, но слишком поздно — спустя несколько дней. А за это время уже вовсю клонировалась новость о 300 погибших: причем не только через YouTube-канал этого несчастного украинского пранкера, про которого все говорят, но и через вотсап, и телеграм.
Федеральный центр вовремя включился и фактически вытащил регион.
Повторюсь: регионы в такой борьбе очень слабые и ведут себя очень глупо. Единицы среди губернаторов знают, что такое, например, киберспорт. Всего несколько человек на всю страну погружены в современные каналы коммуникации и понимают, как устроена система. Таких людей должно быть больше в регионах: резонансные события случаются именно там. Никто не контролирует, например, сегмент молодых людей от 18 до 25 лет. Никто не знает, какие сериалы они смотрят, на какие ресурсы они заходят. Надо работать с этой возрастной группой, работать на опережение, а не просто, условно говоря, вставлять повсюду слово «блокчейн», не понимая, что оно значит.
Марина Ахмедова
журналист «Русского репортера», писатель
Кто-то верит «Медузе» и «Новой газете», а кто-то — федеральным каналам. И обыватели бьются друг с другом в интернете не потому, что хотят знать истину, а потому что сам процесс этой борьбы для них довольно увлекателен.
Очевидно, что в такие моменты есть острая нужда в настоящей журналистике. СМИ несет ответственность за свою репутацию. И этой ответственности у него больше, чем у какого-нибудь блогера, который, если что, может просто извиниться за дезинформацию. Или даже этого делать не станет.В случае с Кемерово: это была не информационная война, а скорее вирусный эффект — люди просто поддались панике. Они не получают за это никакой зарплаты, они не боты и не тролли. Просто испугались. Кинотеатр в ТЦ — это место, где мы все бываем. Такая ситуация близка каждому горожанину, это не далекая Сирия. А что до украинского пранкера: понятно, почему он это сделал, раз Украина и Россия сейчас в такой недружественной ситуации.
Да, я тоже становилась жертвой фейков, но иначе. Когда я была на Донбассе, в период острой фазы конфликта, то время от времени что-то писала об этом у себя в соцсетях. Я бы не хотела сейчас оскорблять украинские СМИ, но некоторые из них занимались тем, что выдергивали мои фразы из контекста, докручивали их, превращая в абсолютную противоположность и неправду. И это получало вирусное распространение: люди активно обсуждали эту ложь, якобы от Ахмедовой, и никому не приходило в голову просто зайти на мой аккаунт в фейсбуке.
Я не думаю, что простые обыватели ищут дополнительные источники информации и сопоставляют их — и не только потому, что на это уходит огромное количество времени. У большинства людей своя правда и свои СМИ: кто-то верит «Медузе» и «Новой газете», а кто-то — федеральным каналам. Люди в принципе читают новости не для того, чтобы получить объективную картину, а чтобы то или иное издание подтвердило их мнение. И обыватели бьются друг с другом в интернете не потому, что хотят знать истину, а потому что сам процесс этой борьбы для них довольно увлекателен.
Сергей Михеев
политолог, глава Института Каспийского сотрудничества
Если можно спровоцировать массовую истерию, то оппозиционеры тут как тут, как падальщики. Потому что можно развернуть очередную кампанию критики власти.
Если говорить про Кемерово: наши иллюзии — времен распада Союза — о том, что у нас нет врагов, не соответствуют действительности. Нет ничего удивительного, что основные информационные вбросы пошли с территории Украины. Украина при этом выступает не только от своего лица, но и от лица, так скажем, западной коалиции стран, с которыми мы сегодня не в лучших отношениях. То есть первое — внешние враги.Второе — внутренняя оппозиция. Есть, конечно, и в ней вменяемые люди, но есть и те, кто считает, что ради их якобы святой борьбы не может быть никаких нравственных ограничений. Если можно спровоцировать массовую истерию, то они тут как тут, как падальщики. Потому что можно развернуть очередную кампанию критики власти.
Третье — люди с неустойчивой психикой, они главные распространители слухов и истерии, в интернете таких людей особенно много. Дело еще в специфике современной массовой культуры, которая расшатывает их психику. Масскульт работает на экстремальных эмоциях: на истерическом веселье, депрессии, доводящей людей до самоубийства, или на экстремальной ненависти, которая подталкивает к физическому конфликту.
Я отслеживал реакцию на Кемерово на постсоветском пространстве — это моя специализация. В первую очередь, повторюсь, это была Украина: там почти все СМИ подключились к этой кампании самым циничным образом. Российские СМИ отработали эту ситуацию, на мой взгляд, достаточно грамотно. Конечно, 1-2 дня творилась некая вакханалия: она была неизбежна, пожар еще не был потушен, ни у кого не было точной информации.
В этой информационной войне проиграли скорее те, кто раскачивал ситуацию. Потому что довольно быстро вылезла фальшь, которую они вбрасывали, они подставились в конечном счете. И, между прочим, лидеры протеста типа Навального сначала попытались подключиться, но потом почувствовали, что на этом можно погореть. Никакого провала (со стороны властей) я не заметил. А требование расстрелять на площади губернатора, конечно, чистая истерика, и обсуждать ее я не вижу никакого смысла.
Виктор Вахштайн
социолог, декан факультета социальных наук Московской высшей школы социальных и экономических наук
Есть группа параноиков в США во главе с Гленном Беком — американским аналогом нашего Дмитрия Киселева (телеведущего), которая активно пиарит идею, что на самом деле правительства и национальные корпорации управляют общественным мнением, используя такого рода технику.
Да, идея такой технологии — заговора о манипуляции общественным сознанием — не отменяет того факта, что в любых государствах (особенно имеющих признаки авторитарных) существуют вполне понятные техники освещения событий. Но есть огромная разница между тем, как государство пытается влиять на мнение общества, и тем, что есть якобы отработанная годами в подвалах в ЦРУ и внедренная в России техника манипулирования массовым сознанием.
Когда вы делаете шаг от попытки анализа освещения событий в разных источниках к домыслам о существовании неких отработанных технологий манипуляций, поздравляю, вы — параноик.
Мы живем в параноидальном мире, где мы точно знаем, что нас обманывают, но не знаем, кто, как и зачем, и мы постоянно пытаемся догадаться, как устроена подлинная ситуация. Мы больше не доверяем медиа.
Для того, чтобы вы могли назвать что-то вбросом или фейком, вам нужно иметь непосредственный доступ к реалиям. Если журналист уверенно называет что-то фейком, но при этом не является непосредственным участником событий — он сам по себе фейк, активный дезинформатор. И российская журналистика этим славится — как оппозиционная, так и проправительственная. Каждый претендует на достоверность.Откуда это все появляется — такая массовая мобилизация вокруг резонансных инфоповодов — тоже понятно. Мы живем в такой ситуации, когда паранойя цветет пышным цветом и имеет под собой вполне реальные социальные причины. Мы делали исследование «Евробарометр в России» (проводится Центром социологических исследований РАНХиГС, исследует ценности, установки и практики населения в разных сферах жизни). Там был блок про источники получения информации и доверия к ним. У нас примерно три четверти населения в качестве основного источника информации называют телевидение, а четверть — интернет и социальные сети. Вместе с тем, две трети из тех, кто смотрит ТВ, не доверяют этой информации. А почти все, кто предпочитает соцсети и интернет, им доверяют. То есть в России интернет читают меньше, но верят ему больше.
Иными словами, у нас больше половины населения живет в мире, где ее привыкли дезинформировать, и люди об этом прекрасно знают. Отсюда вытекает вполне советская история, когда нужно читать между строк и догадываться, что за этим стоит.
Как только вы оказываетесь в такой ситуации, то, естественно, пытаетесь догадаться, какая технология применяется по отношению к вам для того, чтобы скрыть подлинную природу событий. И обращаетесь к социальным сетям. И социальные сети становятся своего рода катализатором дополнительных информационных волн или того, что мои коллеги-антропологи называют «моральными паниками» (распространение массовой истерии относительно чего-то, что угрожает моральным ценностям или безопасности общества).
Поймите, проблема в том, что мы живем в параноидальном мире, где мы точно знаем, что нас обманывают, но не знаем, кто, как и зачем, и мы постоянно пытаемся догадаться, как устроена подлинная ситуация. Мы больше не доверяем медиа. И в этой ситуации все что угодно может оказаться фейком. Мы исходим из того, что правды нам по официальным каналам не скажут, и поэтому ищем правду в фейсбуке.
Всегда помните: каким бы тяжелым ни был повод, какую бы тяжелую эмоциональную реакцию он ни вызывал — между тем, что произошло, и тем, как это было описано, существует огромный разрыв.
Моральные паники в последнее время случаются все чаще, по одной простой причине. Во-первых, идет социальный процесс, который называется «падение доверия», и он касается практически всех формальных и официальных институций, не только СМИ. (Например, он затрагивает и систему здравоохранения, которой перестают доверять.) С другой, происходит трансформация самих российских СМИ, эволюция не в лучшую сторону — с точки зрения объективности, отсутствия цензуры и так далее.
Когда люди видят, как по-разному освещаются события в СМИ (хотя СМИ должны консолидировать страну в каких-то конкретных и важных поводах), конечно, начинаются массовые моральные паники. Просто потому, что страна в состоянии паранойи наблюдает за тем, как ей врут.
