Трамонтана, низовка, левант и другие ветра Паустовского, или Почему Марлен Дитрих встала на колени перед русским писателем

В сентябре 2023 года Таганрогу исполнилось 325 лет. Совместно с банком «Центр-инвест» мы придумали подарок имениннику. Мы рассказали истории 25 его уроженцев и жителей, которые прославили Таганрог. 

Сегодняшняя, последняя, история — о забытом гении слова, писателе-путешественнике Константине Паустовском, которого четыре раза выдвигали на Нобелевскую премию. 

Именно в Таганроге Паустовский впервые так надолго встретил любовь всей своей жизни — море. Романтик до мозга костей, он был с детства заворожен бумажным морем — из географических карт. Мечтал стать моряком.

Но родился Паустовский в городе, далеком от моря, — в Москве, в 1892-м, а спустя 6 лет его семья переехала в Киев. Здесь Костя поступил в Первую классическую гимназию и попал в удивительную компанию: вместе с ним учились Миша Булгаков, Саша Вертинский и другие незаурядные личности, включая будущего наркома просвещения Луначарского.
С Булгаковым у них разница 3 года, но сдружившись, они поддерживали отношения всю жизнь (Паустовский писал об этих встречах).Их общая гимназия станет у Булгакова одним из главных действующих мест в «Белой гвардии»: «Стовосьмидесятиоконным, четырехэтажным громадным покоем окаймляла плац родная Турбину гимназия». Есть там и реальный сторож Максим Холодная Вода. Паустовский легко узнал в первом булгаковском романе этого «честного, но прилипчивого старика», которого гимназисты в отместку за слежку окунули как-то в холодный весенний Днепр.

Мальчишками оба — и Паустовский, и Булгаков — были фанатичными книгочеями, и оба склонны к фантазерству, из тех, кто «искренне верил всему, что выдумывал». Но Костя — тихий созерцатель, а Миша, кипучая натура, обожал шутки и мистификации. «Он превращал изученный нами до косточки гимназический обиход в мир невероятных случаев и персонажей», — пишет о Булгакове Паустовский. Например, придумав одному из надзирателей имя Шпонька, будущий автор «Мастера и Маргариты» заодно сочинил ему и громкую биографию. И сделал это с таким блеском, что поверили все: директор гимназии даже занес некоторые факты из булгаковской шутки в послужной список надзирателя.Вода из озера Мичиган
На что способна сила воображения, Паустовскому дал понять и увлеченный своим предметом старый учитель географии по прозвищу Черномор. В классе у него стояли залитые сургучом бутылки с водой. Каждая подписана. Там была «вода из Волги» и «из Темзы», «из озера Мичиган» и «из Нила», «из Средиземного моря» и «из Мертвого моря». Все это страшно возбуждало фантазию, каждый гимназист грезил о дальних странах. А когда учитель умер, выяснилось, что вода во всех бутылках — простая, водопроводная…

С детства Паустовский проницателен к острым деталям. Чего стоит картинка из повести «Далекие годы», где ему 8 лет: «Нам отвели холодную сводчатую комнату. Неизменное распятие висело на стене. На пробитые гвоздями латунные ноги Христа кто-то повесил венок из бумажных цветов». Была это поездка в католическую мекку — город Ченстохов, куда Костю возила бабушка, «высокая старуха полька».

Дочь ее, мать Паустовского, в автобиографии описана как «женщина суровая и властная»: она считала, что детей (их было четверо) без строгости не воспитаешь. Отец, родом из запорожских казаков, был полной противоположностью: «неисправимый мечтатель и протестант», несмотря на прозаичную профессию железнодорожного статистика. Семья распалась, когда Костя перешел в 6-й класс. Распалось и все ее некрепкое благополучие.

У Паустовского совершенно особая оптика, которую Пришвин однажды назовет «поэт, распятый на кресте прозы». Вот, к примеру, окраина летнего города — пыльная, усеянная битым стеклом. Так видят ее обычно все. А вот как видел Паустовский: «В пропыленной траве сверкали, как тысячи игрушечных солнц, бесчисленные осколки стекла. Особенно красивыми, изумрудными искрами вспыхивали битые пивные бутылки». Все то же самое. Но совсем другое.

Первую свою настоящую книгу Паустовский выпустит только в 1928-м, в 36 лет, это сборник рассказов «Встречные корабли». А в безумное время Первой мировой он, «совершенно акварельный мальчик» по выражению Врубеля (друга отца), решается на безумный шаг — «уйти в жизнь». Паустовский уверен, что без жизненного опыта «пути к писательству наглухо закрыты».

Бросив учебу в Московском университете, в 22 года Паустовский становится… трамвайным вагоновожатым. Война заставляет взяться и за более тяжелую работу — санитар в тыловых и полевых санитарных поездах.
Там, подбирая раненых и увозя их с места боя, он случайно узнает, что оба его брата погибли на войне. И оба — в один день...

Таганрогский маяк Черепаха

Оставив мать и сестру в Москве, Костя снова «идет в жизнь». Он выбирает тяжелый труд заводского рабочего. Сначала металлургический завод в Екатеринославе, затем Новороссийский завод в Юзовке и, наконец, Таганрог, бельгийский «Котельный завод Альберт Невъ, Вильде и К°» на окраине города, где «в мастерских был слышен треск кузнечиков».

К 1917-му бельгийцы покинут Таганрог, а завод назовут «Красный котельщик», но Паустовский еще за год до этого уходит в крохотную рыбачью артель на Азовское море, влюбившись в побережье «с его обрывистыми мысами, степями и ощущением древности», в его «индиговое небо».Работал за еду и крышу над головой, отказавшись от денег. Опыт был важнее. Он пишет: «Постепенно я узнал все породы рыб, водившихся в Азовском море, их повадки, главные подводные дороги рыбьих косяков. Я узнал множество примет, все ветры (а на Азовском море их было много) — трамонтану, бору, горишняк, гирловой, сгонный, низовку, верховку, керчак, левант и другие, более редкие».

Один из таких ветров чуть было не стал причиной его гибели. Об этом есть небольшой рассказ в книге «Беспокойная юность». Рыбачить Паустовский любил возле таганрогского маяка, который называли Черепахой. «В тихую погоду я привязывал шлюпку к ее железной решетке и удил с борта рыбу. Попадались почти одни черные бычки с сосредоточенным выражением на мордах. Они как будто даже не огорчались неприятному происшествию с собой, а только старались сообразить, как это случилось».

Мирную картину исказил внезапный штормовой ветер. Одинокого рыбака стало стремительно сносить в открытое море. «Волны с размаху били в нос, шлюпка взлетала в темноте, и я слышал, как море тяжелыми бросками швыряет в нее ведра воды». Не будем пересказывать этот напряженный рассказ борьбы человека с бешеной стихией, но вот вам портрет героя, который все же выгреб: «Из шлюпки меня вытащили портовые сторожа, отвели в караулку, и там при слепящем свете электрической лампы я увидел себя — изорванного, мокрого насквозь, с окровавленными синими руками».

Финал рассказа увенчан небольшой моралью: «Так вот, — сказал смотритель порта и протянул мне серебряный портсигар, — запомните, что каждому человеку надо понимать штормовые сигналы. И на море, и в собственной жизни. Во избежание непоправимых несчастий».

Именно в Таганроге Паустовский начал писать «Романтиков» — свою первую большую вещь, роман. «Я впервые жил около моря не как гость. Впечатления не проскальзывали, а откладывались и крепли», — объясняет он.

Таганрогская жизнь вдохновила его и на очерк из трех частей — «Приазовье», где прекрасно даже нелюбимое всеми цветение моря: «Море засветилось яркой, режущей глаз луговой зеленью. Казалось, что пароход медленно покачивается в огромной весенней степи. Вода переливалась под винтом, как жидкий хризолит, и пенилась густой, долго тающей пеной».

Есть очерк и о Ростове, «ловце простодушных человеков». И точное описание ростовской адовой жары: «Спирало дыханье, и липкий, как синдетикон (торговая марка жидкого клея на желатиновой основе. — Авт.), пот покрыл густыми каплями опаленные, медные лица пассажиров».

Забавно, таганрожец Абраша, у которого он снимал комнату, был уверен, что Паустовский пишет рассказы о Джеке-Потрошителе и Пинкертоне. «Другой литературы Абраша не признавал». И что самое забавное, спустя почти 15 лет, Паустовский, действительно, напишет увлекательный авантюрный роман, это «Блистающие облака»: трое друзей ищут дневник пропавшего летчика-исследователя, который украден американским шпионом, а находят женщину...

Таганрог для Паустовского был еще, конечно, и городом Чехова, которого он давно читал и пылко любил. С волнением рассматривал чеховские автографы на подаренных библиотеке книгах и удивлялся, что подписчиков у нее, практически как во времена Чехова, — только 200.

Всю жизнь совершенствуя свой язык, обожал чеховский лаконизм. Говорил в очерке: «Его проза не терпела ни малейшей пыли и пятен. «Надо выбрасывать лишнее, — писал Чехов, — очищать фразу от «по мере того», «при помощи», надо заботиться об ее музыкальности и не допускать в одной фразе почти рядом «стала» и «перестала».

Антона Павловича Паустовский называл «самым чистым воплощением всех лучших качеств человека». Портрет Чехова всегда будет висеть над его кроватью в Тарусе, любимой даче на берегу Оки. Единственный портрет на всей стене.

Двадцать два варианта одного рассказа

В 1920-х беспокойная и страшно голодная, до опухших суставов, молодость наконец подбрасывает ему работу, близкую к беллетристике. Он становится журналистом. Об этом ремесле у него даже появится свой афоризм — «профессия все знать».

Благодаря этой профессии он попадает в еще один морской город — Одессу, а вместе с этим в круг самых необыкновенных личностей. Прежде всего, Исаак Бабель, гениальный наблюдатель за жизнью и гениальный рассказчик, писатель по призванию. Как-то он показал Паустовскому объемистую пачку в 200 листов, страшно его удивив. Тот решил, что Бабель втайне ото всех написал повесть. Оказалось, что это 22 варианта еще не напечатанного рассказа «Любка Казак».«Может быть, вы думаете, что это излишество? — сердито осведомлялся Бабель. — А я вот еще не уверен, что 22-й вариант можно печатать. Кажется, его можно еще сжать». У Бабеля был свой категоричный метод: «Ясность и сила языка совсем не в том, что к фразе уже ничего нельзя прибавить, а в том, что из нее уже нельзя больше ничего выбросить». Этим правилам Паустовский следовал неуклонно всю жизнь, отшлифовывая фразу до состояния, если можно так выразиться, гладкой морской гальки.

Дружит Паустовский и с неистовым поэтом Эдуардом Багрицким, стихи которого даже старые циничные моряки слушали, боясь кашлянуть, и с Ильфом, которого тогда называли Илюша Файнзильберг — длинный и тощий, как андерсоновский трубочист, он ходил по Одессе со стремянкой и, посмеиваясь, чинил электричество, это был его заработок.

«Десятки Остапов Бендеров, пока еще не описанных и не разоблаченных, прохаживались враскачку мимо Ильфа», — пишет Паустовский и признается, что голодное время вынудило и его, безработного журналиста, пойти на хитрость. Паустовский с товарищами заявились к только что открытому советскому учреждению и, нахально пройдя мимо вахты, просто заняли одну из пустующих комнат. На дверь повесили листок, где значилось «Информационный отдел».

Через полчаса к бледным от смелости самозванцам зашел комендант, похожий на Буденного, и предложил составить «реестрик потребного имущества». А уже на следующий день отдел стал похож на настоящую редакцию. План удался на славу! И хотя скоро обман раскрылся, выяснилось, что учреждению действительно был нужен этот самый информационный отдел.

Прожив в Одессе два года, Паустовский, уже как репортер газеты «Моряк», опять сорвался с места: отправился в Сухум, Батум, Тифлис, потом в Армению и даже северную Персию. Несбыточные мечты мальчика, путешествовавшего по картам, сбывались. Все эти странствия станут позже основой его большой, из шести книг, дико увлекательной «Повести о жизни».

С будущими авторами «Двенадцати стульев» и автором, тоже будущим, «Трех толстяков» Паустовский снова столкнулся, вернувшись в Москву. Вместе с Булгаковым все они работали в отделе «Четвертая полоса» (повезло газете железнодорожников «Гудок»). За основу брали фразу из письма рабкора, а дальше — куда приведет фантазия: собственно, все булгаковские фельетоны оттуда. «Склонившись над столами и посмеиваясь, они что-то быстро писали на узких полосках бумаги, так называемых гранках», — вспоминал Паустовский.

В отдел заходили только самые смелые: ядовитые шутки летели со всех столов. Можно было запросто попасть дураком в их личную стенгазету «Сопли и вопли». Беспощадную компанию насмешников почтительно называли «могучая когорта».

Однажды какой-то борзописец брякнул Олеше: «Юрий Карлович, вы так мало написали за целую жизнь, что я могу все это прочитать за одну ночь». Олеша ответил: «А я могу написать за одну ночь все, что вы сочинили за всю жизнь».

Черная пасть

В «Гудке» Паустовский не задержался, ушел в репортеры РОСТА (позже ТАСС). Работая там, он задумывает повесть о превращении злых пустынь в цветущие долины и летом 1932 года совершает путешествие чуть ли не по всему берегу Каспийского моря: Астрахань, Махачкала, Дербент, Баку, Красноводск — сотни километров.

В центре его сюжета — жутковатый залив Кара-Бугаз, похожий на Мертвое море: «Кара-Бугаз по-туркменски означает «черная пасть». Наподобие пасти залив беспрерывно сосет воды моря». Но окруженная пустыней мертвая вода при этом богатый источник глауберовой соли: 6 млрд тонн полезного в промышленности сульфата ежегодно. Получится ли у человека преобразить гиблое место?

Паустовскому удалось блестяще соединить два жанра: приключение и производственную драму. При этом ни идеологии, ни пропаганды в книге не было ни крупинки. В 1935-м тот же прием он повторит в повести «Колхида» — истории об отчаянной борьбе с мегрельскими малярийными болотами.
«Я помню, с какой жадностью мы зачитывались в школьные годы ставшими потом знаменитыми «Кара-Бугазом» и «Колхидой», они переходили из парты в парту, из портфеля в портфель, из дома в дом, закапанные чернилами, с потертыми обложками, с захватанным корешком. Я только теперь понимаю, что потрепанные книги — самая большая награда для скромного писателя», — вспоминал один из учеников Паустовского, писатель Юрий Бондарев.Паустовский — трудоголик. Он писал в любых условиях. Даже когда из еды был только морковный чай и замерзали чернила, а вместо стола — подоконник. В 1930-х Литфонд начал создавать для писателей загородные дома творчества. Один из таких домов стоял в Малеевке, в сотне километров от Москвы. Дощатая временная дача в два этажа. В 10 комнатах поселялось 10-12 человек, иногда с семьями.

Писатели называли дом «крольчатником». Кормили плохо, удобств никаких. До станции — 15 км пешком. Вдобавок в бревенчатых стенах жили громкие жуки, которые точили дом изнутри, а иногда шлепались прямо на рукописи, вызывая крики и возмущение.
На «крольчатник» ругались все писатели. И только Паустовский был всем доволен и работал с утра до вечера, не вовлекаясь в общие разговоры. «В том, что всех злило и возмущало, Паустовский видел прежде всего смешное, — писал его друг Эмилий Миндлин. — Усталым после работы я никогда его не видел. Похоже, что труд за столом, сколько бы он ни сидел, ни писал, не утомлял его. Скорее, он выглядел утомленным, когда слишком долго не садился за стол».

«Кара-Бугаз» прославил его. «Критики нашли в этой повести «композицию по сп ирали» и очень этому радовались. Но я в этом не виноват ни умом, ни сердцем», — усмехается он в книге «Золотая роза». Однако издание стало переломным: теперь Паустовский полностью посвящает себя писательству. А выпущенная в то время повесть «Мещерская сторона» делает знаменитым и его, и Мещеру под Москвой.Был смешной случай. Паустовский очень любил рыбачить и как-то приехал в Мещеру со слабой надеждой поймать на озерцах хоть немного. Рыбы там почти не было. Но странное дело, в пустынных ранее местах тут и там сидели рыбаки. Оказалось, что они пришли сюда, прочитав книгу. «Так ведь рыбы нет! — удивился неузнанный автор. — И там об этом написано». Рыбаки усмехнулись: «Эге! Да ты, брат, видно, новичок в этом деле! Раз Паустовский написал, что рыбы тут нет, это как раз и значит, что тут ее завались! Для себя хочет это место сберечь». Самое смешное, что уверенные рыбаки и правда наловили будь здоров.

Любимая рыбалка станет сквозной темой и сборника рассказов «Летние дни» (1937), это знакомые нам с детства «Барсучий нос», «Золотой линь», «Последний черт», «Кот-ворюга» — описанные легко и остроумно реальные случаи из деревенской жизни друзей и заядлых рыбаков: Паустовского и прозаика Рувима Фраермана. Некоторые из них потом войдут в школьную программу, закрепив за Паустовским статус детского писателя, которым он себя никогда не считал.
Детским он был только потому, что и сам навсегда остался мальчишкой с чистой душой.

Дышать сквозь игольное ушко

В Великую Отечественную Константин Георгиевич возвращается было к профессии репортера — становится военкором и полтора месяца находится на Южном фронте на линии прямого огня. После чего приходит требование Комитета по делам искусств эвакуировать ценного писателя.В 1945-м он начнет свой большой труд — автобиографическую «Повесть о жизни» (шесть книг). Приняли ее поначалу плохо. Твардовский отказался печатать в своем журнале «Новый мир», дав сердитый отзыв: «По-прежнему нет мотивов труда, борьбы и политики, по-прежнему есть поэтическое одиночество, море и всяческие красоты природы, самоценность искусства, понимаемого очень, на наш взгляд, ограниченно».

Спасает преподавание в Литинституте, которому было отдано 20 лет. «У меня есть одна слабость: мне хочется возможно большее число людей приохотить к писательству», — признавался он. Ему удалось приохотить действительно талантливых. Большие писатели Юрий Трифонов, Юрий Бондарев, Борис Балтер, Владимир Тендряков, Юрий Казаков — ученики Паустовского. Правда, случались и разочарования. Его студент Лев Кривенко рассказывал, как устало говорил учитель: «Читал сегодня три рукописи, и у всех положительных героев — глаза синие».

В 1950-х годах к Паустовскому приходит мировое признание. А вместе с ним и толпы назойливых гостей, журналистов, начинающих писателей. Особенно одолевают летом — после того, как Паустовский покупает дачу в Тарусе. Чтобы писать в тишине. Писатель Эммануил Казакевич (он, кстати, придумал прозвище, ходившее в компании литераторов — Доктор Пауст), вспоминал, как Паустовский устало рассказывал: «Оказывается, какие-то умники составили путеводитель по Подмосковью и, как на грех, помянули там мое имя. И вот барышня ведет туристов и тараторит: «В нашем городе жил знаменитый художник Поленов. Его могила неподалеку». Идет дальше и продолжает заученно: «Жил тут и знаменитый художник Борисов-Мусатов. Вот тут он похоронен». А потом, раз уж от нее требует этого путеводитель, говорит: «Каждое лето сюда приезжает писатель Паустовский. («Этот пока жив...» — вставил Константин Георгиевич с усмешкой.) Вот его дом».Иногда туристы требовали от домашних, чтобы живая достопримечательность пустила их в дом или, по крайней мере, вышла. Говорили: «А нам какое дело, что занят? Зачем же в путеводителе написали, что в Тарусе живет известный писатель Паустовский?» Вот так же когда-то страдал от непрошенных гостей и деликатный доктор Чехов.

Но главный мучитель Паустовского — астма. «Дышу точно сквозь игольное ушко», — писал он другу. И еще: «Астма — это когда ходишь в четверть шага, думаешь в четверть мысли, работаешь в четверть возможности и только задыхаешься в полную мощь».
Не помог даже ионизатор Микулина: всемирно известный авиаконструктор, академик Александр Микулин изобрел аппарат, а первый экземпляр соорудил специально для писателя.

И все же неслучайно последняя книга «Повести о жизни» называлась «Книга скитаний». Путешествия нужны были Паустовскому как воздух, как материя, из которой сшивалась ткань его произведений. Он был на Кольском полуострове, на Алтае, в Средней Азии, изъездил Кавказ и Украину, плавал на теплоходах по Дону, Волге, Каме, Днепре, Оке и Десне, по озерам — Ладожскому и Онежскому. «Странствуя, нужно жить, хотя бы недолгое время, в тех местах, куда вас забросила судьба. И жить нужно, странствуя», — писал он.

Когда его прозу начали переводить на другие языки, объехал почти всю Европу. Но признавался: «Всю нарядность неаполитанского залива с его пиршеством красок я отдам за мокрый от дождя ивовый куст на песчаном берегу Оки».Кстати, в 1952-м приехал и в Таганрог. «Я боялся попасть в Таганрог в зрелые годы, чтобы не разочароваться. Таганрог был так же хорош. Он не потерял свою прелесть, хотя она и приобрела иной характер. Было по-прежнему пустынно, уютно и тихо. Рыбачьи байды на черных парусах отрывались от берега и уходили в море так плавно, что с горы, где стоит бронзовый Петр, казалось, будто ветер разносит по морю черные осенние листья».

«Телеграмма» для Марлен Дитрих

Даже в переводе проза Паустовского умела задеть за живое. Когда The Story of a Life («Повесть о жизни») вышла в Америке, критик Орвилл Прескотт написал в New York Times, что это «одна из наиболее удивительных и прекрасных книг, которую нужно прочесть, чтобы получить удовольствие».

Свой альбом с дарственной надписью Паустовскому прислал восхищенный Пабло Пикассо, дружеские письма приходили от лауреатов Нобелевской премии: писателя Ромена Роллана, философа Альберта Швейцера.

Паустовского для себя открыла и голливудская актриса Марлен Дитрих, когда прочитала в американском альманахе блестящую новеллу «Телеграмма». «Он произвел на меня такое впечатление, что ни рассказ, ни имя писателя, о котором никогда не слышала, я уже не могла забыть, — писала кинозвезда в книге «Размышления». — Позже я прочитала два тома «Повести о жизни» и была опьянена его прозой».

Марлен Дитрих — вовсе не заурядная кинокрасавица. Она дружила с Чаплиным и Орсоном Уэллсом, была близкой подругой Ремарка и Хемингуэя, неплохо писала сама. Хэм посылал ей свои рукописи, говоря: «Она любит литературу, она знающий и добросовестный критик».

В 1964-м Дитрих, ярая антифашистка и человек «с русской душой», как она говорила о себе, приезжает на гастроли в Москву. Первое, о чем она спрашивает в аэропорту: «Можно ли увидеть Паустовского?» Желание звезды — закон, но, увы, увы. Паустовский очень болен, лежит в больнице.Константин Георгиевич не знал об интересе знаменитости. Он сам был в числе ее поклонников и так же хотел увидеть Дитрих, как и она его. Правда, выход в люди после второго инфаркта был опасен для здоровья, но домашний доктор, смирившись, согласился пойти вместе с ним.

В конце выступления Марлен просят остаться на сцене. Галина Арбузова рассказывала: «Дитрих спросили, знает ли она русскую литературу? Кто ее любимый писатель? И она сказала, что любит Паустовского. По залу пошел шумок: «Паустовский здесь, Паустовский здесь…» Переводчик ей это перевел, и она стала смотреть в зал, думая, что писатель сейчас поднимется. А Паустовский (я могу рассказать много историй, каким он был застенчивым) не вставал. Тогда зал стал аплодировать, как бы подталкивая его выйти на сцену».

Замерев, Марлен увидела, как по ступенькам к ней поднялся, сильно смущаясь, невысокий седой человек с болезненно острыми чертами лица. И тут произошло невероятное. «Я была так потрясена его присутствием, что, не в состоянии вымолвить по-русски ни слова, не нашла иного способа выказать ему свое восхищение, кроме как опуститься перед ним на колени», — писала она.

Весь Центральный дом литераторов охнул. Между прочим, Марлен тогда было 63 года. На узком вечернем платье лопнули нити, и стразы, которыми оно было расшито, посыпались на пол... Поднимал Марлен подбежавший доктор. Паустовский нежно поцеловал ей руку. А позже оставил автограф: «Если я еще напишу подобный рассказ, то посвящу его Вам».Кстати, сюжет рассказа «Телеграмма» — не выдумка: старушка Екатерина Петровна была реальным человеком, Паустовский снимал комнату в ее старом доме с маленьким садом. Дочка ее давно уже уехала из деревни, жила в Ленинграде, не приезжала, не писала, только иногда присылала деньги, и старушка горько тосковала. Это был рассказ из жизни. Возможно, и из жизни Марлен.

Далекая нежная девочка

Как настоящий романтик Паустовский, конечно, влюблялся и как честный человек женился. Еще в 1915-м он знакомится с сестрой милосердия Екатериной Загорской, красавицей с упрямым лицом. Хатидже, как он ласково ее называл. Ей 25, ему 23. Катя сирота, родители умерли рано. После десятков писем и встреч в 1916-м они обвенчались.

«Хатидже, моя далекая нежная девочка, почему так долго нет писем от тебя. Идут дни, и каждый день обесцвечен и сер». «Теперь у меня такое чувство, словно меня раздробили и все лучшее во мне осталось там, с тобой».Хатидже станет живой фигурой его «Романтиков». «Какой вы глупый и милый, — сказала она; провела кончиками пальцев по моим рукам и сжала ладони. — Ну, успокойтесь, не качайтесь и смотрите прямо на меня. Вот так. Теперь-то вы узнали меня или нет? — Хатидже! — крикнул я и засмеялся. — Екатерина Владимировна! Пять лет я не видел вас. Откуда?»
(Однако Загорская не появится ни в «Повести о жизни», ни в короткой автобиографии. О матери упоминание есть, а о жене ни слова. И так будет всегда. Женщина Паустовского — это романтический прообраз, муза.)

В 1925-м у них родится сын Вадим (Дим, Димушка), довольно поздно: Кате будет уже 36 лет. В письмах Паустовский теперь зовет ее Крол. «Очень скучаю по Кролу. Потому что он единственный и один только любит меня по-настоящему». «Больше без Крола ездить не буду — очень мне плохо без зайца и девочки». Подписывался — Твой Кот.Но в 1936-м они расстанутся. 44-летний Паустовский глубоко увлекся художницей Валерией Валишевской, «связался с полькой», как говорила Загорская. Роман начался вопреки всему. Валишевская была яркой натурой, сестрой художника и сама свободный художник, но не свободная женщина. Оба они были в браке, и у обоих росли сыновья. Но справиться с чувством не смогли.

«Звэра, Звэра — ты очень любимая пискунья, ты даже не знаешь, как тебя любят — очень-очень», — пишет он ей. «Звэрунья, лапчатый зверь». «Ты у меня одна и не забывай своего человека. Целую тебя очень». Себя он называл Па. Твой Старик. Твой Кока.

Звэра станет его женой на 12 лет и художницей Марией из повести «Бросок на юг»: «молодая женщина с бледным, как бы от сдержанного волнения, немного надменным лицом, совершенно прозрачными зелеными глазами и яркими, смеющимися губами. Тяжелый серебряный браслет звенел у нее на руке».Ее сына Сережу от второго брака, Серяка, Серячика, Паустовский не только усыновил, но и крепко полюбил как родного. Расставаясь с ней в 1948-м, Паустовский оставил жене все: элитную квартиру в Лаврушинском переулке, дачу в Переделкино. Взял только пишущую машинку «Континенталь».

Третья жена — просто Таня. «Танюша, Тань, солнышко мое, золотая Танька. Совсем скучно без тебя жить на свете». «Нежность, единственный мой человек, клянусь жизнью (без хвастовства), что такой любви не было на свете». Подписывался «Костъка».

Татьяна Евтеева (Арбузова по первому мужу, известному сценаристу, который их и познакомил) была актрисой театра Мейерхольда. Во время войны Паустовский помог ее семье с эвакуацией и, видимо, тогда же и влюбился. В 1945-м Таня овдовела. Любовь 56-летнего писателя, его огромные букеты, присланные с курьером, поначалу и смущали, и смешили ее. Разница у них была 11 лет.
Только в 1950-м она вышла за него замуж. В этом же году в 47 лет родила ему сына Алешу и на 20 лет стала верной супругой. В одном интервью она сказала: «Знаете, что объединяло всех жен Константина Георгиевича? Мы все были диктаторши. Но все его любили больше, чем он нас».

Нобелевский кандидат

В 1965 году Паустовского выдвигают на Нобелевскую премию. Очевидно, за «Повесть о жизни», все шесть книг к 1963-му были завершены и изданы в переводах на десять языков. Журнал La Fiera Letteraria писал: «Паустовский, один из ведущих русских романистов послесталинского периода, оценивается в качестве главного фаворита номинации на Нобелевскую премию». В серии «Нобелевский кандидат» вышла его книга в Италии.

Сам Паустовский не верил, что ему присудят эту премию. Переводчица Лидия Делекторская вспоминала: «С глазу на глаз он сказал мне: «Поймите, что старики, — он имел в виду жюри Нобелевского комитета, — не смогут себе этого позволить. Сохраняя отношения с Союзом, второй раз подряд дать премию советскому писателю-не верноподданному не посмеют» (в 1958-м наградили опального Пастернака).Как известно, Нобелевку в 1965-м получил Михаил Шолохов — за творчество в целом. О том, что Паустовского выдвигали на премию еще три раза подряд — вплоть до 1968-го, года его смерти, стало известно, когда Шведская академия спустя полвека рассекретила списки всех кандидатов.

Почему премию так и не дали? Его вообще не баловали наградами. По простой причине. Валерий Дружбинский, бывший у него секретарем, писал: «Удивительно, но Паустовский ухитрился прожить время безумного восхваления Сталина и ни слова не написать о вожде всех времен и народов. Ухитрился не вступить в партию, не подписать ни единого письма, клеймящего кого-нибудь. Он изо всех сил пытался остаться и поэтому остался самим собой».

Оставаясь собой, он открыто выступил против травли Андрея Синявского и Юрия Даниэля. Поддержал письмо Солженицына, который требовал на Съезде советских писателей «добиться упразднения всякой — явной или скрытой — цензуры художественных произведений». Он создал альманах «Тарусские страницы», ставший важным явлением в литературе, там были стихи Цветаевой и Заболоцкого, Слуцкого и Самойлова, проза Окуджавы и других неугодных авторов.

Таланты Паустовский ценил как мало кто из литераторов. Он первым пробил глухую стену забвения после смерти Александра Грина, выдающегося и несчастливого писателя-романтика. В книге «Черное море» есть главы, которые вернули имя Грина сотням тысяч читателей самой читающей страны. Несколько лет потом Паустовский упорно пробивал в печать и собрание его сочинений. Удалось выпустить только однотомник. Но если бы не Доктор Пауст, мы бы забыли прелестную сказку «Алые паруса»: единственная ее публикация была тонкой книжкой в 1923 году.

Практически уже не вставая с постели, Паустовский добился звонка председателю Совета министров СССР Алексею Косыгину, чтобы заступиться за Юрия Любимова (лично которого не знал): его собирались убрать с места главного режиссера Театра на Таганке. Задыхаясь, сказал в трубку: «С вами говорит умирающий Паустовский. Я умоляю вас не губить культурные ценности нашей страны. Если вы снимете Любимова, распадется театр, погибнет большое дело». Косыгин приказ отменил.О смерти Паустовский говорил почти без страха, даже как будто с интересом. Словно бы готовясь к новому путешествию. И в один из июльских дней тихо, никого особо не беспокоя, ушел. Ему было 76 лет. Похоронили Константина Георгиевича в Тарусе, так он хотел сам — на высоком берегу Оки, под старым деревом.

Дружбинский вспоминал: «Когда зарыли могилу, ударила молния с такой ослепительной силой, что темная вода, другой берег и деревья стали белыми. И хлынул ливень». Это есть и в пронзительных стихах Маргариты Алигер: «Паустовского Таруса хоронила, на руках несла, не уронила, криком не кричала, не металась, лишь слеза катилась за слезою. Все ушли, она одна осталась и тогда ударила грозою».

К сожалению, сегодня книги Паустовского не зачитывают до дыр. Для многих он скучный старик прошлого века, который постоянно долдонил о красоте природы. В лучшем случае, советский детский писатель. Но он гораздо больше и выше — настоящий великан русской литературы.

Доставьте себе удовольствие. Читайте Паустовского.Партнер проекта «Гражданин Таганрога» — банк «Центр-инвест». Один из лидеров отрасли на Юге России, «Центр-инвест» с 1992 года развивает экономику региона, поддерживает малый бизнес и реализует социально-образовательные программы. В 2014 году при поддержке банка создан первый в России Центр финансовой грамотности. Сейчас их пять: в Ростове-на-Дону, Краснодаре, Таганроге, Волгодонске и Волгограде. Уже более 1 млн человек получили бесплатные финансовые консультации. В их числе школьники, студенты, предприниматели, пенсионеры.
В 2021—2022 годах «Нация» и «Центр-инвест» создали проект «Гражданин Ростова-на-Дону».