Тот, кто привез нам джаз: жирафовидный истукан из оркестра-переполоха
Люди

Тот, кто привез нам джаз: жирафовидный истукан из оркестра-переполоха

Поэт, танцор, музыкант Валентин Парнах — в проекте «Гражданин Таганрога».

В сентябре 2023 года Таганрогу исполнится 325 лет. Совместно с банком «Центр-инвест» мы придумали подарок имениннику. Мы расскажем истории 25 его уроженцев и жителей, которые прославили Таганрог. Третьим героем проекта (вслед за актрисой Раневской и императором Петром I) стал пионер российского джаза Валентин Парнах.
Валентин Яковлевич Парнах.
Валентин Яковлевич Парнах.
Парнах был тем, кто открыл для Советской России новый сумасшедший стиль — джаз, музыку свободы. Первым, кто джаз станцевал, изобретя совершенно неожиданные движения. Первым, кто вообще ввел в обиход Страны Советов это короткое емкое слово.

Парнах даже стихи писал в стиле джаз, переводя его звуки в слова:
Дрожь банджо, саксофонов банды.
Корчи. Карамба! Дребезжа,
Цимбалят жадные джаз-банды
Фоножар.

Кем же был этот подвижник со странной фамилией, друживший с Пикассо и французскими дадаистами, открывший новое искусство Мейерхольду и Эйзенштейну?
Прежде всего, он был Парнох. В Таганроге, где наш герой в 1891 году родился и рос, эта фамилия была хорошо известна. Его отец, почетный гражданин Таганрога (такое звание в Российской империи давало привилегии) — владелец аптеки, член городской Думы, богатый человек. Но счастливым ребенком Валентина вряд ли можно назвать: ему исполняется всего три года, когда умирает мать. Отец часто занят. Старшая сестра Соня брата откровенно недолюбливает. Близкие отношения только с Лизой, сестрой-близнецом.
Отец героя Яков Соломонович Парнох.
Мама Александра Абрамовна.
Удивительно, но все трое детей прозаического аптекаря пишут стихи. Старшая — это Софья Парнок. Как и брат, она тоже переиначила свою фамилию, став критиком и видным поэтом Серебряного века («Благодарю тебя, мой друг, / За тихое дыханье, / За нежность этих сонных рук / И сонных губ шептанье»). Это ей в 1915-м влюбленная Марина Цветаева посвятит целый цикл стихов «Подруга»: «Под лаской плюшевого пледа / Вчерашний вызываю сон. / Что это было? — Чья победа? — / Кто побежден?»
Сестра-близнец, Елизавета Тараховская, вырастет в популярную детскую поэтессу («Вот КАМЕНЩИК, он строит дом: /Тук-тук! — по камню молотком») и драматурга, по ее пьесе Александр Роу снимет одну из своих знаменитых сказок «По щучьему велению».

Валентин, ставший Парнахом в честь библейского Фарнака (на иврите звучит как Парнах), свое первое стихотворение сочиняет в 9 лет («Мойсей, о, если б ты увидел / Позор народа своего…») и с жаром агитирует товарища по школе: «Мы должны поднять знамя восстания». «Я по-детски мечтал стать освободителем евреев», — напишет он в воспоминаниях. Увы, большой порыв вызвал только домашний скандал.
Валя (слева) с сестрой-близнецом Лизой.
Валя (слева) с сестрой-близнецом Лизой.
А освобождать между тем было от чего. Антисемитизм в те годы — часть государственной политики. Указ еще времен императрицы Екатерины II о черте оседлости ограничивал «право передвижения и свободного избрания жительства», делая народ изгоем. «Уже в детстве я слышал, как взрослые говорили о «праве жительства» (эти два слова сливались для меня в одно — «правожительство»). Я запомнил фразу: «Скоро еврей уже не будет иметь права переходить улицу!», — писал Парнах в автобиографической повести «Пансион «Мобер».
По словам историка Вальтера Лакера, в начале 1880-х годов большинство российских евреев жили гораздо хуже, чем самые бедные русские крестьяне. А в 1914-м на скотных вагонах, перевозивших депортированных евреев, обычной была пометка: «40 евреев, 8 лошадей».

В столичных вузах начала XX века абсолютно легальна норма допустимого максимума студентов-евреев — всего 3%. Валентин в эту квоту попал, блестяще, с золотой медалью, закончив таганрогскую гимназию. Это, кстати, та же гимназия, где учился Чехов, — только учился гораздо хуже, а вот евреям получать двойки нельзя, иначе не поступить в вуз. Но учиться Валентин любил: всех школьников бесил «мертвый язык», а он даже пробовал писать на латыни стихи; свободно владел французским, немецким, позже — испанским, итальянским, португальским и греческим.
Валентин в первом классе гимназии.
Валентин в первом классе гимназии.
В 1910-м отличник принят в Санкт-Петербургский университет (сначала на юрфак, потом — историко-филологический). Наконец-то большой город, большая культура! Как и все незаурядные личности, он томился в провинции: «Словно магнит, меня притягивал Петербург. Ведь там, казалось мне, расцветало то, что я любил больше всего, — поэзия». Парнах жадно учится всему, что дает столица: берет уроки музыки у Михаила Гнесина, уроки танцев, два года занимается в студии авангардиста Всеволода Мейерхольда. И, конечно, знакомится с кругом передовых петербургских поэтов: Мандельштамом, Блоком, Брюсовым. Впервые печатает свои стихи — в альманахе акмеистов «Гиперборей» (1913).

В Таганроге он теперь бывает только летом, в его воспоминаниях тихий приморский город похож на потерянный рай: «Везде балконы и террасы, сады полны чайных роз, сирени, гелиотропов. Стройные улицы, обсаженные белыми акациями и пирамидальными тополями, составляли сплошной сад. Летом весь город источал благоухание. Маленький порт, куда я часто ходил на прогулку с отцом, казалось, младенчески улыбался».

Но Таганрог — город детства, а вернуться в детство невозможно. Однако и питерский культурный туман мало-помалу рассеивается, обнажая, по выражению Парнаха, «харю средневековья» — жгучую ненависть к евреям. И здесь эта ненависть куда отчетливей, чем в многонациональном Таганроге. Еврейские погромы в царской России настолько массовые и, страшно сказать, регулярные, что слово «pogrom» вошло во все европейские языки…

21-летний Парнах решает бежать в Палестину, наивно полагая, что обретет землю обетованную. «В воображении я представлял себе евреев неискаженным восточным племенем, а Палестину — сияющей страной». Очередное отрезвление: «Сквозь пыль и нищету кое-как приоткрывался древний, недоступный для меня рай». Палестинские евреи его разочаровали: им была не известна русская поэзия. А на иврите писать он не мог.

Он объезжает весь Ближний Восток. Но заметки о путешествии горьки. Скоро он возвращается в Россию. Она уже охвачена Первой мировой войной и новой волной дикой ксенофобии. В книжных лавках продаются научные труды «Об употреблении евреями христианской крови».
Молодой Парнах в Петербурге.
Молодой Парнах в Петербурге.
В 1915-м Парнах всеми правдами и неправдами перебирается во Францию, в Париж. А Париж… «Всё тот же он во дни войны, — как писал другой эмигрант, Макс Волошин, — «Всё те же крики продавцов / И гул толпы, глухой и дальний. / Лишь голос уличных певцов/ Звучит пустынней и печальней». И хотя в Париже 24-летний Парнах долго чувствует себя изгнанником, но зная французский как родной, он постепенно вливается в круг богемы Монпарнаса. Знакомится с Аполлинером, Жаном Кокто и другими прогрессивными фигурами.

Самое авангардное в поэзии на тот момент — дадаизм: колыбелька сюрреализма, а позже и поп-арта. Это и детский лепет, и хулиганство, наив и эпатаж. «Это песня дадаиста, / Сердцем истового дада / Стук в моторе не беда / Ведь мотор и он дада», — это Тристан Тцара, основатель течения. Смысл, доведенный до абсурда, бессмыслицы, был самой адекватной реакцией на логику войны. «Если ты жив, ты — дадаист» — гласил их манифест.

Парнах, водивший знакомство и с Тцарой, и с другими дадаистами, в 1921-м собирает на Монпарнасе свою русскую литературную группу — «Палату поэтов»: «Я создавал искусственный рай из слов и стихов». Параллельно он становится одним из отцов-основателей общества левого искусства Gatarapak, в числе членов которого был, например, молодой Михаил Ларионов, будущая легенда русского авангарда.
Валентин Парнах. Скетч художника Михаила Ларионова.
Валентин Парнах. Скетч художника Михаила Ларионова.
Поэт Довид Кнут, тоже состоявший в «Гатарапаке», писал, что «русская поэзия по обе стороны границы не знала, как мне кажется, поэта машин и механизмов столь значительного, с таким талантом и размахом, как Парнах». О самом предводителе поэтов-эмигрантов он вспоминал, как о человеке «крайне замкнутом, невысокого роста, рыжем, с узким лицом, телом напоминающем змею. Изумительными были его голос и пластика».

Произвел Парнах впечатление и на Пабло Пикассо, нарисовавшего его портрет, — вполне реалистичный, совсем не в духе кубизма. Этот портрет открывал опубликованную в Париже книгу стихов Парнаха «Карабкается акробат» (1922). В Париже у него вышли четыре персональных сборника. Кроме названной еще «Набережная» (Le quai), «Самум» и «Словодвиг».

В «Самуме» одно из стихотворений, простое и милое, посвящено родному городу:
Мой сон — закаты, гавань Таганрога,
Дух корабельных смол,
Холмы, маяк, веселая дорога
И одинокий мол.

В Париже Парнах открывает и развивает еще один свой талант — эксцентрический танец. Слов ему уже мало, нужны «словодвиги». Он создает собственный уникальный стиль, в котором, по словам Кнута, «негритянский фольклор соединился с неповторимым хореографическим искусством». Свои неистовые па он вплетает в поэтические вечера дадаистов, «Гатарпака», объединяя новые формы поэзии с новыми движениями.
Портрет Парнаха. Художник Пабло Пикассо.
Портрет Парнаха. Художник Пабло Пикассо.
Что такое были танцы Парнаха, сложно до конца вообразить: остались только редкие фото да рассказы очевидцев. Кажется, что это прототип машинизированного брейк-данса (в противовес плавным изнеженным движениям модной Айседоры Дункан). И все это — в смокинге и лаковых ботинках. Впечатляют уже сами названия: «Жирафовидный истукан», «Этажи иероглифов», «Дивная дичь».

«С точностью автомата я чертил в воздухе углы и дуги моего танца, — опишет Парнах свой «словодвиг» в повести «Пансион «Мобер». — Беспечный, невесомый, в радостной агонии, я все плясал». Эти «агонии» имели успех не только во Франции, Парнах выступал в Италии и Испании, но, казалось, предчувствовал нечто особенное: «В моей крови кишели микробы музыки; в узких пределах моего тела развертывались необыкновенные события. Меня томила мысль о всемирном языке. Я леденел от музыки».

В 1921 году Парнах находит идеальный саунд для своей диковинной хореографии — «оркестр-переполох», jazz, еще не имеющий русского эквивалента. В модном парижском кафе «Трокадеро» играет американская группа. Рыдающее пианино, пронзительный саксофон, трубы, трещотки, самые разные перкуссии, огромный барабан с веселыми буквами Mitchell’s Jazz Kings. Все это было как откровение, нечто совершенно новое, яркое, свежее.
Mitchell’s Jazz Kings в Париже.
Mitchell’s Jazz Kings в Париже.
«Четырехлетнее сидение в окопах обрекло миллионы тел на рабскую неподвижность. И вот, наконец, разряд: целые страны затанцевали. Из Америки в Европу ринулись фокстроты. И гробовая тишина былого тыла разразилась ликующей, трагической музыкой джаза, в которой воскресли удары корибантийской меди, заглушая отчаяние» («Пансион «Мобер»).

В берлинском журнале Ильи Эренбурга в 1922 году выходит первая на русском языке статья о новом явлении. «По-немецки — яц, по-французски — жаз, по-английски — джаз», — пишет в статье Парнах, навсегда определив для нас правописание jazz.

Теперь он одержим сумасшедшей идеей — собрать свой собственный джаз-банд! Ни много ни мало. Но собрать не там, в Париже, где даже «небо редко бывает синим», а на родине. Новая музыка и новый танец — вместе! «Голова шла кругом от новых ошеломляющих идей. Где воплотить их? Только не здесь — в деморализованной, угарной Европе, где цензура вырезает страницы из книг. Только в Советской России, возникшей на месте ненавистной царской, там, где теперь полыхает заря новой эпохи, где подлинная свобода. Домой, домой!»

Из заграницы он пишет письмо Мейерхольду, который теперь заведует театральным отделом Наркомпроса, имеет свой театр и развивает на сцене ярый конструктивизм. Пишет с просьбой посодействовать в получении визы на въезд, но главная просьба в другом: «Я хочу провезти в Москву инструменты нового негро-американского оркестра Jazz-band, оркестр синкоп и диссонансов, представляющий огромный интерес для эксцентрического театра, цирковых постановок, представлений на площадях, народных манифестаций и увеселений».
Парнах, всю жизнь едва сводящий концы с концами, просит помочь с деньгами на джазовые инструменты. Заинтересованный Мейерхольд помогает и с тем, и с другим. И в том же 1922 году, вернувшись в Россию, поэт и танцор создает «джаз-банд Валентина Парнаха».

«Он приехал с мечтой о новом искусстве, о чудесных и странных звучаниях, о необычных пластических жанрах. Я назвал бы его визионером, мечтателем. Он умел видеть будущее — многоцветное, счастливое», — говорил Евгений Габрилович, ставший позже известным кинодраматургом (сценарии фильмов «В огне брода нет», «Монолог», «Начало»), а тогда влившийся в джаз-банд в качестве пианиста.

Габрилович заворожен Парнахом, представлявшим довольно редкий типаж для новой России: «Личность высокообразованная, с огромным вкусом. Пропагандист и поклонник всего, что в начале 20-х было современным и авангардным… Он мог часами говорить о жестах, движениях, танцах, о необходимости новой музыки к этим движениям». Движения Парнах оттачивает каждое утро, иногда занимаясь у балетного станка. «Он был танцовщиком не классическим, не кавалером в па-де-де, а исполнителем совершенно особого рода, позже я ничего подобного не встречал».
По соображениям внука нашего героя, Максима, на этой, самой известной фотографии Парнаха «он раскручивает себя, как волчок, стоя на месте», демонстрируя «огромный, опрокинутый бурав» — Эйфелеву башню.
По соображениям внука нашего героя, Максима, на этой, самой известной фотографии Парнаха «он раскручивает себя, как волчок, стоя на месте», демонстрируя «огромный, опрокинутый бурав» — Эйфелеву башню.
Габрилович не был профессионалом, ноты читал с трудом, но зато бойко подбирал. Собственно, любителями в парнаховском джаз-банде были почти все: барабаны и перкуссии освоил актер и художник Александр Костомолоцкий (играл он на них ксилофонными «козьими ножками»). За саксофон взялся бывший полковой музыкантский воспитанник Мечислав Капрович. Контрабас и большой барабан с ножной педалью доверили художнику Сергею Тизенгайзену.

Джазовый историк Алексей Баташев в повести «Египетский поворот» рассказывает, что соединить барабан и контрабас было идеей Парнаха. «Не исключено, что другой собственной догадкой было загримировать белилами лицо барабанщика, обрядить его в широкий пиджак, повязать на шее огромный бант и усадить перед ансамблем, чтобы все внимание было на него. Костомолоцкий прекрасно вошел в эту роль, и стал именоваться «ударник-мим».

«Барабанщик непрерывно пружинно подскакивает на стуле. Производит сидячие движения — покачиванья корпуса араба, едущего на верблюде. Истуканизируется. Упругий манекен. Пружинный зад. Подбрасывает и ловит палочки», — расписывает свое представление о «мимическом оркестре» Парнах в статье уже для московского журнала.

Это голодное, но прекрасное время, время, когда голод заглушается счастьем свободы творчества. Репетируют всего месяц, и вот на 1 октября 1922 года назначен концерт. «Первый в РСФСР эксцентрический оркестр — джаз-банд Валентина Парнаха!» — кричат афиши. Именно эту дату принято считать началом, точкой отсчета, днем рождения джаза в России.

Хотя что и говорить, полноценным джазовым концертом это можно назвать с натяжкой — скорее яркий футуристический перфоманс на сцене ГИТИСа, которым тогда заведует Мейерхольд. Габрилович вспоминал: «Парнах прочел ученую лекцию о джаз-банде, потом с грехом пополам (ибо никто в Москве не умел играть на саксофоне) сыграли джазовые мелодии. Когда же сам Парнах исполнил страннейший танец «Жирафовидный истукан», восторг достиг ураганной силы. И среди тех, кто яростно бил в ладоши и взывал «еще!», был Всеволод Эмильевич Мейерхольд».

Успех невероятный. Кроме «истукана» Парнах показывает и «лежачий танец», который Габрилович описал так: «Представьте танцующий оживший манекен. В определенный момент Парнах падал на пол и продолжал свой танец, уже лежа на спине и дергая в воздухе ногами. Это было характерное для 1920 годов выражение механизации человека, автоматизации его эмоций».
Танцующий Парнах. (Фото из книги Николетты Мислер «В начале было тело», изд-во «Искусство XXI век».)
Тот, кто привез нам джаз: жирафовидный истукан из оркестра-переполоха
Тот, кто привез нам джаз: жирафовидный истукан из оркестра-переполоха
Второе выступление проходит с еще большим успехом, а среди публики в зрительном зале сидит молодой высоколобый Сергей Эйзенштейн, тогда — студент режиссерских курсов Мейерхольда, помешанный на экспериментах со зрительским вниманием, и участник московской студии Пролеткульта. Неудивительно, что он зовет Парнаха в Пролеткульт ставить хореографию: это ведь революция в танце!
В мемуарной «Главе об уроках танца» Эйзенштейн вспоминает, как он вместе со студийцами обучался «у щуплого, исходящего улыбкой Валентина Парнаха фокстроту».

Мейерхольд же не задумываясь предлагает джаз-банду влиться в его новый «биомеханический» спектакль, над которым как раз идут репетиции. Это скетч «Д. Е. (Даешь Европу!)» с будущими звездами кино Эрастом Гариным, Игорем Ильинским, Михаилом Жаровым и совершенно новой, механической сценографией: вся она состояла из «движущихся заборов» — щитов на роликах, создающих постоянное движение и ловко меняющих пространство.

Ильинский играет там четыре разных роли, а Гарин — сразу семь; в один из образов он перевоплощается, зайдя за щит, а через мгновение появляясь с другой его стороны в совершенно новом виде (за щитом его моментально переодевают). Жаров, во фраке и цилиндре конферансье из «загнивающей Европы», объявляет модные номера. «Так как объявлять было скучно, я подбирал названия иностранных кинобоевиков и лихо бросал их со сцены без всякого смысла: «Смарагда-Набурен», «Беладонна» или еще что-то в этом роде. Под эту абракадабру играл джаз, расположившийся в правой ложе; им руководил застенчивый и всегда улыбавшийся Валентин Парнах».

Не имея ничего общего со старой школой, похожий на яркий цирковой аттракцион, спектакль неизменно собирает полные аншлаги. И агитационный пафос его заходит на ура (в 1924-м спектакль с джазом даже показывают делегатам из 49 стран Пятого конгресса Коминтерна), и диковинные для театра марш матросов, выстрелы, взрывы, качание на качелях, игра света, танцы. А более всего — живые и бурные звуки музыки.

В книге Юрия Елагина «Темный гений» есть сцена явления джаза народу: «Зрители увидели и услышали на сцене странный оркестр из невиданных инструментов с большим количеством ударных всех видов и размеров. То был первый джаз в России, игравший какую-то новую, очень ритмичную музыку, исполненную странной, дикой прелести, от которой слушатели приходили в совершенный восторг и начинали в такт стучать ногами, хлопать в ладоши и мерно покачиваться».

«Мейерхольд уловил нашу броскость, зрелищность и очень точно вводил нас в совершенно неожиданных эпизодах «Д. Е.», внезапно разрывая ткань спектакля таким вот шокирующим «ударным» номером. Мы отвлекали, пугали, смешили, восхищали, вызывали улыбки», — вспоминает Габрилович.

Пресса называет мейерхольдовские постановки «мощным ударом по старому театру». О бешеной популярности можно судить по анекдотам, а в нашем случае по тому, что мимический оркестр Парнаха, судя по всему, попал в поле зрения Ильфа и Петрова и стал частью их шедевра «12 стульев»: «Остапу понравилось музыкальное вступление, исполненное оркестрантами на бутылках, кружках Эсмарха, саксофонах и больших полковых барабанах».
Фото: gtcm.ru
Спектакль Всеволода Мейерхольда «Великодушный рогоносец», в котором тоже выступал джаз-банд Валентина Парнаха.
Фото: gtcm.ru
Досталось и опытам Мейерхольда: «К удивлению Воробьянинова, привыкшего к классической интерпретации «Женитьбы», Подколесина на сцене не было. Порыскав глазами, Ипполит Матвеевич увидел свисающие с потолка фанерные прямоугольники, выкрашенные в основные цвета солнечного спектра… Подколесин возопил: «Степа-ан!» Одновременно с этим он прыгнул в сторону и замер в трудной позе. Кружки Эсмарха загремели. «Степа-а-ан!» — повторил Подколесин, делая новый прыжок. Но так как Степан, стоящий тут же и одетый в барсовую шкуру, не откликался, Подколесин трагически спросил: «Что же ты молчишь, как Лига Наций?» — «Оченно я Чемберлена испужался», — ответил Степан, почесывая барсовую шкуру. Чувствовалось, что Степан оттеснит Подколесина и станет главным персонажем осовремененной пьесы».

Но смех смехом, а Парнах, возможно, впервые счастлив. Во всех воспоминаниях современников он улыбается. В 1925 году и в России наконец выходит его книга стихов — «Вступление к танцам». Он часто печатается: это статьи о театре, кино, музыке, литературе, шумовых оркестрах.
Вот только в середине 20-х, после трех совместных спектаклей с оркестром, Мейерхольд охладевает к джазу, эффект новизны утрачен, да и сам джаз из прогрессивного искусства разжалован в буржуазную «музыку для толстых» — по выражению Горького, под ритм которой «толстые люди, цинически двигая бедрами, грязнят, симулируют акт оплодотворения мужчиной женщины».

Правда, гневной статьей пролетарский классик разразился в 1928-м, когда Парнах — очередной виток скитальческой судьбы — уже снова в Париже. В России его больше не печатают: «В Москве я уже задыхался от тирании предшественников РАППа»; свободные общества распущены, всех творческих людей начинают контролировать государственные монопольные органы — союзы.

«О, высказаться на французском языке. Если не в стихах, то хоть в прозе! Надо все начинать сначала». Но и в Париже он не на своем месте. «Между Россией и Францией. Между Россией и евреями. Между Россией, Францией и евреями. Раздвоение, растроение». Эти метания приводят к тому, что в 1931-м Парнах снова возвращается в СССР — и теперь уже назад дороги нет.

В 1934-м году убивают Кирова, эта смерть повлечет за собой сотни расстрелов, став началом Большого террора. Насколько же не вяжется с этим одновременный выход на экраны жизнерадостного фильма Александрова «Веселые ребята»! Но факт остается фактом. В декабре 1934-го из кинотеатров несется утесовское «Легко на сердце от песни веселой».
В этой картине снялся и Парнах. Мало кто помнит, но жанр «Веселых ребят» указан как «джаз-комедия». И вполне логично, что пионер джаза появляется в ней. Правда, всего на несколько секунд. Парнах мог бы многое дать фильму, но выходит в крохотной роли, чтобы сказать: «Давайте танцевать!» и только. В титрах он даже не указан.

Однако в этом же году в Советском Союзе печатается мощнейший труд Парнаха, книга его стихотворных переводов «Испанские и португальские поэты, жертвы инквизиции», он работал над ней 20 лет, найдя первоисточники в архивах Сорбонны. Переводы талантливы, Пастернак отзывается о них, как о «превосходных по силе, выразительности и точности».

В личной жизни тоже происходит глобальный переворот: в 1934-м 43-летний поэт наконец женится: его избранница — дочь инженера, Екатерина Классон, художница и переводчица. Через два года у пары рождается сын Александр.
В «Заметках о моем отце» Александр пишет: «В 1930-е маменька познакомилась с моим отцом Валентином Парнахом, и в 1936-м появился на свет я. К нему маменька обращалась на «вы» и называла по имени отчеству – «Валентин Яковлевич», а он ей говорил «ты» и «Катя».
С сыном.
С сыном.
Регулярной работы у Парнаха нет, он перебивается переводами, жена — оформительской работой. «Иногда мы оказывались на мели», — коротко итожит сын полунищее существование. Но главное, конечно, не деньги, а непреходящее чувство западни. «Остается только гадать, как этот вечно ищущий родину человек уцелел в 1930-е и 1940-е, — пишет джазовый критик Павел Нерлер. — Не приходится сомневаться: он прожил это время в каждодневном страхе».

В 1941-м, в начале войны, Парнах попадает в Чистополь, городок на Каме, буквально забитый эвакуированными писателями. Работы нет, и каждый хватается за любую возможность: мыть посуду, помогать в колхозе, быть нянечками в интернате. Парнаху повезло устроиться при общепите. Видная фигура русского авангарда будет служить в холодной столовке Литфонда практически в должности швейцара.
«Вход прямо с улицы без тамбура, дверь все время открывается и захлопывается. Все ходят, сидят, едят, обсуждают проблемы. И только один Валентин Парнах с маленьким, как будто застывшим лицом, с поднятым воротником помятого, когда-то щегольского, пальто одиноко сидит здесь в углу с утра до часа, когда столовая закрывается, ни с кем не разговаривая… Парнах, похожий в своей, видавшей виды, заграничной шляпе на большого попугая, за пару мисок пустых щей следил в столовке, чтобы входящие плотно прикрывали дверь», — вспоминал драматург Александр Гладков.
С сестрой Елизаветой на балконе. 1944 год.
С сестрой Елизаветой на балконе. 1944 год.
На протяжении 10 лет после войны о деятельности Парнаха почти ничего неизвестно. «Иногда я жил так, как будто уже умер». Жить было страшно. Мейерхольда, пропагандиста «Театрального октября», арестовали, жестоко пытали — больного, 60-летнего. Парнаха эта участь обошла. Но теперь он онемел совершенно. Последняя его публикация — перевод «Трагических поэм» автора эпохи Возрождения Агриппы д’Обинье (1949): «Она молчит, и вот, натянутая ловко, / Отчетливо кричит не жертва, а веревка...» В январе 1951 года Парнах умирает от инфаркта.

В «Литературной газете» о смерти поэта не поместят даже самого крошечного объявления (вспомнят об «апостоле джаза» только в 1964-м, когда Габрилович впервые расскажет в журнале «Искусство кино» о том, первом джазовом концерте в СССР). Свой личный некролог оставит у себя в записной книжке только режиссер Григорий Козинцев, в немом фильме которого (сегодня утерянном) Парнах принял небольшое участие: «Если бы искусство имело свой список мучеников, если бы все те, кто отдал свою жизнь этому призрачному занятию, имели бы надежду на возмездие в будущей жизни, то Валентину Парнаху был бы обеспечен ореол».

Но история просветителя джаза на этом не кончена. Собственно, с того дилетантского, на чистом энтузиазме, выступления джаз-банда Парнаха все только началось. В 1927-м появляется джаз-банд Теплицкого, в 1929-м — «Теа-джаз» Утесова, в 1932-м — джаз-оркестр Цфасмана, в 1934-м — джаз-оркестр Варламова. И никакая цензура уже не могла остановить это.

А в 1990-х и сам Парнах начал возвращаться в историю. К 80-летию российского джаза писатель и пропагандист Алексей Баташев собрал «Джаз-банд Валентина Парнаха» с Левоном Оганезовым за роялем. В нулевых начали выходить его стихи и переводы. В 2011-м таганрогский медиахудожник Михаил Басов снял документальный фильм «Валентин Парнах: не здесь и не теперь». В 2012-м на доме Парнаха в Таганроге появилась большая мемориальная доска. А в прошлом году таганрогский муниципальный биг-бэнд был назван именем того, с кого начался весь этот джаз.

«Как падающая башня в Пизе, он причудливо сохраняет равновесие, хотя в нем бешено борются дикие элементы, — писал Парнах в советской газете (как будто о себе). — Джаз одновременно чрезвычайно прост и чрезвычайно сложен. Как и современная жизнь».
«Экспрессивный танец» (2022) — картина, написанная внуком, художником Максимом Парнахом.
«Экспрессивный танец» (2022) — картина, написанная внуком, художником Максимом Парнахом.
Партнер проекта «Гражданин Таганрога» — банк «Центр-инвест». Один из лидеров отрасли на Юге России, «Центр-инвест» с 1992 года развивает экономику региона, поддерживает малый бизнес и реализует социально-образовательные программы. В 2014 году при поддержке банка создан первый в России Центр финансовой грамотности. Сейчас их пять: в Ростове-на-Дону, Краснодаре, Таганроге, Волгодонске и Волгограде. Уже более 1 млн человек получили бесплатные финансовые консультации. В их числе школьники, студенты, предприниматели, пенсионеры.
В 2021-2022 годах «Нация» и «Центр-инвест» создали проект «Гражданин Ростова-на-Дону».
Логотип Журнала Нация

Похожие

Новое

Популярное
1euromedia Оперативно о событиях
Вся власть РФ
Маркетплейсы