В мае 2025 года Новочеркасску исполнится 220 лет. Вместе с банком «Центр-инвест» мы делаем подарок городу-имениннику: рассказываем истории 20 его уроженцев и жителей, которые прославили столицу донского казачества. Этот проект станет финалом трилогии, в которую также вошли «Гражданин Ростова-на-Дону» и «Гражданин Таганрога». Сегодняшняя история о женщине, которая меняла систему среднего образования в России — учительнице Екатерине Петровой, основавшей одну из первых совместных гимназий.
Казалось бы, что в этом такого особенного? Ну, общая школа для девочек и мальчиков. Мы все так учились. Но для своего времени — начало XX века — новочеркасская гимназия Петровой была практически уникальным явлением. На тот момент в Российской империи имелась только одна подобная школа, она открылась в Царском Селе в 1900 году силами такой же смелой женщины, как Екатерина Петрова. И встретила такое же «несочувствие общества».
Раздельное обучение было принято еще со времен Мономаха, когда в Киеве при монастыре открылась первая девичья школа. Учили там только «писанию, пению и швению». И то ладно: до 1760-х женское образование вообще не входило в официальную систему российского просвещения. Причина самая простая: женщинам не нужны науки. Ни к чему будущим мамам голову лишним забивать.
Да, барышням из состоятельных дворянских семей было доступно домашнее обучение, хотя гувернантки, понятное дело, не могли давать математику или физику, но для девочек более низких сословий даже грамота считалась ненужной роскошью.
Княжна Анна Всеволодовна, сестра великого князя Владимира Мономаха. Причислена к лику преподобных. Ее отцом великим князем Всеволодом Ярославичем около 1086 года в Киеве был основан женский Андреевский монастырь, первой игуменьей которого она стала. При монастыре Анна Всеволодовна открыла первую в Европе школу для девочек.
В дворянских семьях прилично образованная девушка должна была знать французский (для чтения дамских романов и светской болтовни на приемах), красиво писать письма, рисовать в пастельных тонах, изящно танцевать, играть на пианино и при наличии голоса мило петь. Всего этого вполне достаточно, чтобы выйти замуж. А замужество было единственной «удачной карьерой» для женского пола.
Остаться незамужней — позор, а работать и получать за свой труд деньги — вот это считалось действительно неприличным! Мария Вернадская, первая в России женщина-публицист, в статье «Женский труд» в 1862 году писала: «Что сказали бы в свете о даме, если бы она стала давать уроки музыки, следственно честным образом зарабатывала бы себе достаточно денег, хотя бы для покрытия издержек на свой туалет? Непременно сказали бы, что одно из двух: или она не в своем уме, или ея муж — тиран, и из скупости заставляет ее давать уроки». Такова была логика жизни и вообще мироустройство.
«Добрая кума живет и без ума», — твердила народная мудрость. Признать, что женщины не глупее мужчин — в этом было даже что-то оскорбительное. Взять хотя бы слугу Обломова и его жену: «Захар все еще не понимал хорошенько, в чем дело, и приписывал это только ее усердию. Но когда однажды он понес поднос, разбил два стакана и начал, по обыкновению, ругаться, и хотел бросить на пол и весь поднос, она взяла поднос у него из рук и так уставила все, а потом показала ему, как взять поднос, и прошла так, что ни одна ложечка не пошевелилась на нем, Захару вдруг стало ясно, что Анисья умнее его! Он вырвал у нее поднос, разронял стаканы и уже с тех пор не мог простить ей этого». В патриархальном сознании просто не укладывалось, как можно поставить женщину наравне с мужчиной.
Женское образование появилось в Российской империи только во время правления Екатерины Великой, в 1764 году. Это было ставшее нарицательным Воспитательное общество благородных девиц, позже — Смольный институт в Петербурге (кстати, в 1853-м Институт благородных девиц открылся и в Новочеркасске).
Институт был клеткой иного рода: 6-летних девочек из дворянских семей туда брали на целых 12 лет, изолируя и от внешнего мира, и от собственных семей (виделись они по праздникам, в стенах института). Здесь давали арифметику, историю, географию. Однако больше всего часов занимал Закон Божий, а еще рукоделие и танцы. Знание наук было, так сказать, милой виньеткой портрета благородной институтки. Лучшие из них получали сиятельную возможность стать фрейлиной при дворе. Но и такое образование дало свои результаты. Елена Левицкая, открывшая первую в России совместную школу в Царском Селе, тоже была выпускницей Смольного института.
Урок музыки в Смольном институте. Санкт-Петербург. Конец XIX века.
В Мариинскую могли попасть не все, принимали только дочерей казаков Войска Донского не ниже среднего сословия. Отцом Екатерины Дмитриевны был войсковой старшина, происхождения благородного — старинный дворянский род.
Помимо рукоделия, танцев и пения здесь обучали арифметике, словесности, естественным наукам, географии, истории и физике. Но высшее образование выпускницы получить уже не могли: по вузовским уставам в российские университеты женщин не принимали, се ля ви.
Исторический факт: в 1863 году Министерство народного просвещения, под напором общественного давления, отправило в университеты запрос: готовы ли они принять женщин на обучение, дать им возможность сдавать экзамены и получать ученые степени. Результаты впечатляют: из 23 вузов 21 был категорически против! Допустить женщин к высшему образованию согласились лишь Харьковский и Киевский университеты. Ситуация изменилась только спустя 11 лет: открылись Высшие женские курсы, но всего в двух городах — Москве и Петербурге.
А что же Новочеркасск? Новочеркасск конца XIX — начала XX века представлял собой не самое приглядное зрелище. Во всяком случае в 1904-м писатель Александр Серафимович в своем очерке с говорящим названием «Мертвый город» описывает его так: «Обыватель, и когда в безлунные ночи, в погруженных в кромешный мрак улицах, ощупью на четвереньках разыскивает дом свой, не ропщет, ибо простой и ясной душой понимает, что нельзя же в одно время заливать великолепным электричеством упирающиеся в атаманский дворец центральные улицы и освещать керосином окраины. И когда ломает лошадиные и свои собственные ноги на изрытых, с навороченным булыжником, улицах, имеющих мостовые, не ропщет, ибо знает, что создание рук человеческих — тлен, прах и разрушение. И когда по пояс тонет в невылазной грязи на улицах, не имеющих мостовой, не бывает в претензии, ибо понимает и чувствует простым и ясным сердцем, что не намоститься же на всех».
Ругается Серафимович и на отсутствие женской больницы в 60-тысячном городе, и на воспитание: «Воспитание — великое дело. Сто лет существует Новочеркасск, сто лет по совершенно определенной системе и методу воспитываются в нем обыватели: ешь, пей, читай благонамеренные газеты, роди детей, умирай, когда придет черед, и плати налоги».
И в этой-то атмосфере послушного согласия с обстоятельствами появляется женщина-новатор, не готовая мириться с вековыми порядками.
Мариинская женская гимназия в Новочеркасске. Начало XX века.
И все же она мечтает открыть в Новочеркасске гимназию с классической программой предметов. Но уникальность заведения Петровой было не только в совместном обучении мальчиков и девочек. В основе ее школы лежало передовое течение мировой педагогики — «новое воспитание», идею которого выдвинул еще в 1762 году философ Жан-Жак Руссо.
Руссо призывал учить так, «чтобы не испортить человека природы, приноравливая его к обществу», он выводил принципы свободного, «естественного воспитания», при котором ребенку важнее научиться рассуждать и физически развиваться, а не просто получать специальные знания. «Любое занятие может стать скучным, если отягощать ум ребенка чрезмерной теорией… За деятельностью тела, стремящегося к развитию, следует деятельность ума, который ищет знаний. Сначала дети только подвижны, затем они становятся любопытными; и это любопытство, хорошо направленное, есть двигатель возраста», — писал он в трактате «Эмиль, или О воспитании».
Идеи «нового воспитания» Руссо подхватили в конце XIX века педагоги многих стран: француз Эдмон Демолен, создавший школу де Рош, американец Джон Дьюи, открывший опытную начальную школу при Чикагском университете, россиянин Константин Вентцель, итальянка Мария Монтессори, швейцарец Адольф Ферьер и другие. Ферьер, кстати, хорошо объяснил всю нелюбовь детей к обычным школам: «Ребенок любит природу, поэтому его замкнули в четырех стенах. Он не может сидеть без движения — его принудили к неподвижности. Он любит работать руками, а его стали обучать теориям и идеям. Он любит говорить — ему приказали молчать. Он стремится понять — ему велели учить наизусть. Он хотел бы сам искать знания — ему их дают в готовом виде. И тогда дети научились тому, чему никогда бы не научились в других условиях. Они научились лгать и притворяться».
Все эти воззрения в полной мере относились и ко взглядам Петровой. Однако больше прочих на Екатерину Дмитриевну повлиял опыт английской Бидэльской школы. Побывав и в царскосельской гимназии Левицкой, и в петербургском Тенишевском училище (оно появилось в 1898-м и было также основано на принципах свободы, самостоятельного познания мира, уважения к ученикам), 40-летняя новочеркасская учительница едет в Англию, в графство Хэмпшир.
Воспоминаний Петровой не осталось, но есть записки Елены Сергеевны Левицкой, проделавшей такой же путь. Вот они: «Для ознакомления с практической стороной дела совместного воспитания я решила в июне 1900 года поехать в Англию и поселиться подле Бидэльской школы. Излишне будет упоминать, что я осталась в полном восторге от всего виденного, и покидая английскую школу, я говорила себе, что если мне удастся устроить в России для русских детей хотя бы частицу того, что сделал мистер Бэдли в Англии, я буду считать себя счастливой. Я вернулась в Россию, проникнутая глубокой верой в дело, к которому я приступала, готовая преодолеть все препятствия, которые я неизбежно должна была встретить. Здесь я нашла очень мало сочувствия: мне указывали на всю рискованность этого дела, полную невозможность получить разрешение открыть средние, а затем и высшие классы, трудность подыскать подходящий персонал, и прочее и прочее».
Для викторианской Англии школа, открытая в 1893 году английским писателем и педагогом Джоном Бэдли и его женой-суфражисткой Эми, была радикальным заведением: она представляла собой полную альтернативу авторитарному режиму, который царил во всех государственных школах того времени.
Bedales School, основанная Джоном и Эми Бэдли в конце XIX века, и сегодня одна из лучших частных школ-пансионов Англии, и по-прежнему с совместным обучением.
Поводом мог стать выход из класса без разрешения учителя, разговоры на уроке, прогул, незнание урока и любая шалость вообще. В повести Марка Твена Тома Сойера наказывают за опоздание и честный ответ о причине: «Я остановился на минуту поговорить с Гекельберри Финном!» — «Томас Сойер, это самое поразительное признание, какое я только слышал. Одной линейки мало за такой проступок. Снимите вашу куртку». Рука учителя трудилась до полного изнеможения, пока не изломались все прутья».
Для отстающих было придумано особое унижение — «колпак тупицы». Его одевали на весь день в убеждении, что публичный позор заставит ученика «взяться за ум». Был и такой педагогический прием: ученик, допускающий помарки в письме, должен сто раз идеально переписать одно и то же предложение. Ошибся, сделал помарку? Пиши еще сто раз.
Россия не отставала в вопросе телесных наказаний. «Розга разум во главу детям погоняет», — утверждалось в русском учебнике XVII века. Кадка с замоченными в ней тонкими прутьями была таким же обычным предметом домашней утвари, как скамья, стол, печка. Иногда для порки был выделен особый «субботний день»: пороли за всю неделю и как бы на будущее. В некоторых семьях было принято благодарить за такой «урок», выдающийся психолог, уроженка Ростова Сабина Шпильрейн вспоминала, что должна была поцеловать руку отца, которой он до этого ее бил. Картинок со сценами порки — великое множество. Был даже такой эвфемизм: «отведаешь у меня березовой каши». Пороли в России чаще всего березовыми прутьями.
И вдруг, вопреки тысячелетней истории порки, внедряется «новое воспитание». В школе Бэдли нет жестоких наказаний, нет религиозного догматичного давления, нет частых экзаменов, нет особых поощрений и призов, которые могут вызвать зависть. Вместо неудобной формы, стесняющей движения, свободная одежда из мягких тканей. Уроки только в первой половине дня, во второй — работа руками: садоводство, ремесла и самые разные виды искусства (рисование, лепка, музицирование). Упор делался на развитие самостоятельного мышления, возможность ошибаться, задавать вопросы, задумываться и обсуждать.
Дважды побывав у Бэдли, окрыленная Екатерина Дмитриевна на родине добивается у министра народного просвещения права преобразовать свое училище-пансион, берет ссуду и в 1906 году, арендовав еще два здания на Дворцовой улице, открывает самую прогрессивную гимназию в России.
Здесь тоже нет никаких телесных наказаний, впрочем, процитируем брошюру, изданную к 10-летию гимназии: «Исключается всякое запугивание учащихся, исключаются все такие наказания, которые имеют унизительный характер. Школа отрицательно относится к чрезмерным похвалам и наградам, которые развивают тщеславие одних и зависть у других. В школе, между прочим, не ставят отметок за ответы. Успешность же учащихся за целую четверть отмечается в таких выражениях: «вполне успевает», «успевает», «едва успевает» и «не успевает».
Эта была первая на Дону школа-восьмилетка по программам и правам мужских классических гимназий, и надо заметить, что девочки учились в ней даже успешнее, чем мальчики.
Огромное значение в гимназии Петровой уделялось физическому развитию, ведь в человеке все должно быть прекрасно. Это, кстати, тоже выделяло «петровцев»: в дореволюционных школах гимнастика обычно шла факультативом. Екатерина Дмитриевна выбрала эстетичную сокольскую гимнастику, изобретенную в Чехии. Она отличалась тем, что строилась не на состязательности, а на поддержке друг друга: собственно, отсюда — красивые пирамиды, которые составляли своими мускулистыми телами гимнасты.
Одно из групповых упражнений сокольских гимнастов.
Иногда ученики гимназии выступали публично. В 1911-м газета «Донская жизнь» описала одно из таких выступлений: «Чувствовались свобода, непринужденность в движениях и отношениях друг с другом, с учителями. Отношения между мальчиками и девочками простые и дружественные».
Один из учеников новочеркасской гимназии, Виктор Мануйлов, впоследствии профессор филологии, составитель «Лермонтовской энциклопедии», в мемуарах «Записки счастливого человека» писал: «В гимназии Петровой гуманитарный уклон сочетался с передовыми методами обучения, большое внимание уделялось изучению латинского, французского и немецкого языков. Воспитание и обучение основывалось на доброжелательном убеждении. Не было карцера и провинившихся не оставляли без обеда. Учителя обращались к нам «на Вы» с добавлением «госпожа» или «господин» уже с начальных классов. «Господин Мануйлов, пожалуйста, к доске» или: «Господин Мануйлов, с огорчением вынужден отметить, что вы недостаточно серьезно отнеслись к интересному заданию». А «господину Мануйлову» всего 11-12 лет!»
Петрову господин Мануйлов вспоминал как «умную и предприимчивую женщину», отмечал «отлично подобранный состав учителей», особо выделяя любимого учителя, 40-летнего Розова: «Василий Сергеевич, преподавал латынь и сумел сделать этот сухой предмет занимательным, сопровождая изучение языка рассказами из древнеримской истории. В старших классах Розов преподавал психологию. Его уроки пробудили интерес к душевной и духовной жизни каждого из нас».
Уроки не были унылой зубрежкой скучных дат, событий и терминов: естественную историю учили, собирая гербарий и узнавая о природе степи прямо в степи, иностранные языки соединяли с постановками на языке оригинала, уроки истории усваивали, придя в городской исторический музей.
Вторая половина дня, как и у Бэдли, отводилась ручному труду и искусствам: это могла быть столярная мастерская, кружок плетения, лепка, рисование — на выбор, к чему душа лежала. В конце учебного года устраивались выставки: гимназия показывала лучшие из работ, сделанных в мастерских. Был у «петровцев» свой хор и свой оркестр, каждую четверть они давали концерт.
Большая перемена была действительно большой — 55 минут. Прогулки и игры входили в образовательную программу. «После завтрака многие гимназисты выходили в Александровский сад», — вспоминал Мануйлов. На одном из участков сада «петровцы»выращивали цветы и огородничали.
Екатерина Дмитриевна Петрова с учащимися гимназии. 1916 год.
Однако скоро все необратимо изменилось. Грянула революция. В 1918-м Новочеркасск несколько раз переходил из рук в руки, становясь то «белым», то «красным». На улицах слышалась стрельба. Регулярные занятия в гимназии сначала отменили, давая задания на дом, потом возобновили. Выпустили даже очередной номер школьного журнала «Зеленое кольцо».
Но старый мир рушился. «В январе 1920 года на кронштейне атаманского дворца навсегда спустился казачий штандарт: город взяла красная конница, — писал в книге «Моя Одиссея» писатель Виктор Авдеев. — Все подорожало. Тетки объявили, что им нечем кормить такую прожорливую ораву — пусть об этом позаботится новая власть. Они отдали моих сестер в приют бывшего епархиального училища, а меня с братом Владимиром — в интернат имени рабочего Петра Алексеева. Помещался интернат на Дворцовой площади в трех зданиях бывшей Петровской гимназии, и заведовала им сама основательница, мадам Петрова — высокая седая женщина, такая важная, что я сперва принял ее за великую княгиню, портрет которой видел на картинке в журнале».
В сентябре в гимназии начались занятия. Но контингент стал совершенно иным: это понятно даже по одежде. Формой «петровцев» были синие блузы с бриджами или юбками-плиссе, английские галстуки дудочкой; Авдеев вспоминает о разношерстной толпе воспитанников: некоторые в мундирах с блестящими гербовыми пуговицами, другие (бывшие беспризорники) в нижних сорочках и женских панталонах, щеголевато подпоясанных солдатским ремнем (белье реквизировали у благородных девиц Смольного института, который в 1917-м переехал в Новочеркасск).
Это была уже не частная гимназия мадам Петровой: «Над входом висела продолговатая вывеска с черными аршинными буквами — «Единая трудовая школа».
Но прежние учителя еще продолжали здесь преподавать. Да и Петрова не эмигрировала, возможно, просто не смогла бросить дело всей своей жизни. Теперь ее должность значилась не директор гимназии, а председатель школьного совета.
Вот только новые школяры не горели желанием учиться и считали передовую гимназию пережитком прошлого. В книге Авдеева есть сцена, когда учительница французского просит выйти зарвавшегося ученика: «Это вам не царская гимназия, а советская трудовая школа, — упрямо, с вызовом заговорил Володька. — Выгонять нас учителя не имеют права. Кроме мадам Петровой у нас есть еще школьный исполком». Он вдруг достал из парты свою синюю капитанскую фуражку с лаковым козырьком, насунул на лоб: «А выйти я и сам могу. Лучше в айданы играть, чем слушать этот буржуйский язык. Оревуар — мордой в резервуар!»
Гимназия Е. Д. Петровой на Дворцовой улице. Начало XX века.
Гордой седовласой женщине, готовой продолжать свою работу при любой власти и в любых условиях, было 58 лет. Но этой недолгой, по сегодняшним меркам, жизни хватило на переворот школьной системы образования, который она сумела произвести в самом, возможно, суровом и патриархальном городе империи.
Мальчики и девочки сегодня учатся вместе, и кажется, что так было всегда.
Партнер проекта «Гражданин Новочеркасска» — банк «Центр-инвест». Один из лидеров отрасли на Юге России, «Центр-инвест» с 1992 года развивает экономику региона, поддерживает малый бизнес и реализует социально-образовательные программы. В 2014 году при поддержке банка создан первый в России Центр финансовой грамотности. Сейчас их пять: в Ростове-на-Дону, Краснодаре, Таганроге, Волгодонске и Волгограде. Уже более 1 млн человек получили бесплатные финансовые консультации. В их числе школьники, студенты, предприниматели, пенсионеры.
В 2021-2023 годах «Нация» и «Центр-инвест» создали проекты «Гражданин Ростова-на-Дону» и «Гражданин Таганрога».
