В Ростове в рамках Rostov Roof Music на крыше галереи «Астор» прошел концерт популярной питерской группы Billy’s Band. В невыносимой южной жаре с удовольствием побеседовали с холодным северным парнем — лидером группы Билли Новиком.
— Сегодня вы даете концерт на крыше. Для ростовчан такие концерты пока в диковинку, для вас наверняка нет. В каком самом странном месте вам приходилось выступать?
— Помню, под Москвой был такой джазовый частный фестиваль, где сцену поставили на берегу озера. Планировалось, что все зрители будут в лодках — смотреть на нас с озера, но никаких лодок не было. И мы играли весь концерт спиной к зрителю… в перспективу, так сказать. Вполоборота тоже невозможно было играть, потому что за нами стенка стояла. Ну, и публика ничего не видела. Вот это было странно и необычно. Хотя в России все возможно. Но запомнился именно этот случай.
— В каком городе живет самая благодарная публика группы Billy’s Band?
— А как измерить благодарность?
— Ну, когда концерты проходят на «ура», все танцуют и поют.
— Разве это благодарность? Я не считаю, что способность публики к танцам является благодарностью. Она скорее исчисляется количеством отзывов, которые приходят после концерта, или, скажем, более прагматично: количеством купленных дисков, футболок. В этом смысле самая благодарная публика во Владивостоке. Ну, и в Петербурге, конечно, и в Москве. В Ростове именно, как вы говорите: танцуют, подпевают, но писем не пишут. Массово, я имею в виду.
— А где самый «тяжелый» зритель?
— Такого я не могу вспомнить, чтобы тяжело принимали… В Питере, наверное. В Питере принимают очень холодно, но постфактум очень много благодарных отзывов. Вообще тяжесть в другом. Все думают, что гастрольная жизнь — это концерты. Но концерты — это 5% гастрольной жизни. Гастроли на самом деле состоят из переездов, ожиданий, досмотров, вот этих всех формальностей, обсуждений, как нам построить день. В среде музыкантов есть такая поговорка «артисту платят не за музыку, а за дорогу». А концерт — это удовольствие, это розочка на самой верхушке торта. Когда этим занимаешься профессионально много лет, выясняется, что это очень тяжело. Хотя кажется — вот как здорово, люди путешествуют по миру, питаются в ресторанах. Понимаете, уже и эти рестораны не милы. Хочется уже оказаться дома и съесть обычной вареной картошки. Причем самому приготовить. Или просто с семьей поесть обычной геркулесовой каши. Уже отторжение идет всех этих «прелестей» гастрольной жизни.
— Безусловно, как-то это на мне отразилось. Но я бы не сказал, что именно этот трехлетний врачебный опыт сделал из меня интроверта, послужил причиной моей замкнутости. Нет. Но в совокупности с другим это, конечно, повлияло. Не столько даже в моей профессии тяжела детская смертность, сколько последующее общение с родителями. Вот это по-настоящему тяжело.
— Помните свой первый рабочий день?
— Да, помню. Несмотря на то, что до официального трудоустройства я бывал там уже много раз, хорошо помню, как впервые шел на работу уже в должности настоящего врача, вот прямо с корочками. Настроение приподнятое, чувствуешь себя важным. Да, вот это чувство собственной важности — ЧСВ.
— Ну да, врачи в общественном сознании — это же элита.
— Да, а врач-патологоанатом — это элита в среде врачей. Это люди, за которыми последнее слово, от них очень многое зависит во всех сложных ситуациях.
— Это чувство важности в первый день подтвердилось, не разрушилось?
— Конечно. У меня был отдельный кабинет с микроскопом, с двумя телефонными аппаратами — местным и городским. У меня был собственный книжный шкаф. В первый день я знакомился с архивами, изучал традиции этого отделения — чтобы работать в одном стиле с коллективом.
— А когда случилась первая стрессовая ситуация?
— Там много было стрессовых ситуаций. Но они, как бомбы замедленного действия, срабатывали по ночам, когда начинаешь вдумываться в то, что произошло. Такого стресса, когда у тебя сильнее бьется сердце и брызжет адреналин, не было. Все тихо и спокойно, но по ночам начинают возникать вопросы.
— И снятся кошмары?
— Можно и так сказать.
— Приходилось ли вам применять свои врачебные навыки в обычной жизни?
— Каждый врач, получая диплом, дает клятву Гиппократа. Поэтому всякий раз, когда в самолете спрашивают, есть ли на борту врач, мне приходится просыпаться и идти разбираться.
— И часто такое? Много жизней спасли?
— Постоянно. Клятва Гиппократа!
Даже если из Питера убрать всех людей и заселить туда неандертальцев, еще лет 50 это будет культурная столица.
— Вы же совладелец нескольких питерских баров. Каковы обязательные черты хорошего питерского бара?— Идеальный питерский бар — это место социализации в первую очередь. Место, после посещения которого ты в итоге снижаешь свою дозу алкоголя. Если раньше ты выпивал с друзьями во дворе или на кухне лошадиные дозы, то теперь приходишь в бар, чтобы выпить чуть-чуть, но зато хорошо пообщаться и познакомиться. Вот это идеальный бар.
— Один из героев нашего журнала сказал как-то: москвич пьет, чтобы забыть, ростовчанин — чтобы вспомнить. То есть люди собираются и обсуждают какие-то истории, травят байки. Значит, питие по-питерски — почти как ростовская культура пития?
— Я бы вообще не сказал, что питие — это культура. Алкоголь и все то, что льется, — это второстепенно по отношению к тому, что может быть в баре в принципе. Вот как у нас на концертах: люди покупают диски не для того, чтобы их слушать, а чтобы был повод подойти подписать, пообщаться накоротке. То же самое в барах — «могу я вас чем-нибудь угостить?» Это не потому, что я хочу, чтобы вы напились — я хочу с вами познакомиться, сделать какую-то маленькую приятную вещь.
— Что еще обязательно надо сделать в Питере, кроме как выпить? Нас просто всех недавно научили: «в Питере — пить».
— Я эту точку зрения не разделяю. В Питере выпить, безусловно, можно, но только если ты уже полюбовался красотами города, сходил в Эрмитаж, Русский музей, в Мариинский театр. Вот в конце такого дня, для того, чтобы обсудить это живо и горячо, можно и выпить в джаз-баре The Hat (бар Билли Новика).
— Петербург — по-прежнему культурная столица страны?
— Конечно! Даже если убрать всех людей и заселить туда неандертальцев, еще лет 50 это будет культурная столица — хотя бы из-за своих музеев, театров, памятников архитектуры и традиций, которыми наполнены все эти питерские места силы.
— Сложно сказать, потому что все очень сильно смешалось. В Питере жителей из других регионов теперь намного больше, чем было раньше. Вообще если так задуматься — что такое культура? Это способность сдерживать себя. Во многом. Совсем простой пример. Вот человек хочет пописать. Вместо того, чтобы пописать прямо на улице, он сдерживается, чтобы зайти за угол. Следующий этап — когда он терпит до настоящего туалета. А высшая культура — когда он заблаговременно просчитывает этот момент, когда он захочет пописать. И зачастую южный темперамент не позволяет просчитать такие вещи. Да, при первом знакомстве открытость южан производит на тебя колоссальный приятный эффект. Но в долгосрочных отношениях создается впечатление, что культура сдерживания на Юге не развита, что ли. Северяне кажутся южанам такими замороженными, бесчувственными ребятами, полуроботами, которые все просчитывают. А южане, наоборот, кажутся северянам ветреными людьми, в которых «много дыма без огня». Но это, конечно, сильно обобщенное мнение. И среди тех, и других есть люди абсолютно разного уровня культуры. Это связано прежде всего с традициями в семье, окружении, а не просто заложено в генотипе. Все индивидуально. Среди южан есть глубоко культурные люди, а среди питерцев, в том числе и коренных, есть жутко бескультурные, которые точно также хотят и обмануть, и нахамить, и сделать подлость. Все мы знаем про 1937-й год, когда люди друг на друга писали кляузы, чтобы получить жилплощадь репрессированного соседа по коммуналке.
— В советское время у ленинградского рока (как, впрочем, и у московского, свердловского) были свои отличительные особенности. А сегодня что отличает питерский рок? И что объединяет питерских рокеров?
— Я вообще не в теме. Не знаю, какие группы существуют, я там не тусуюсь. Рок-музыка для меня не представляет ценности с тех пор, как я нашел классическую академическую музыку и классический джаз. Я прошел стадию рока. И стадию алкоголя. Потому что рок и алкоголь идут рука об руку. Если хотите слышать дилетантское мнение, я бы сказал так: питерский рок — это такой протест без оглядки, который вообще не имеет ничего общего с музыкой, а московский рок — это уже отчасти конъюнктурная и даже «музыкальная» музыка, стилизованная под «как бы протест». В московском роке обычно все музыканты с образованием, они съезжаются со всей страны, в том числе и из Ростова. А в Ростове одна из самых сильных джазовых школ России, и зачастую московские рокеры — это на самом деле ростовские джазмены, просто им нужна работа. Не могу себе представить московскую некоммерческую рок-группу. Они должны зарабатывать, чтобы отбить затраты хотя бы на жилье. А в Питере очень много людей, которые с точки зрения москвичей являются лузерами. Но это просто свободные люди, которым не принципиально улучшение жилищных условий, которых абсолютно устраивает проживание в сквотах или коммуналках.
— Вы тот самый «свободный питерский парень», или деньги вас волнуют?
— С тех пор, как я понял, что все равно не могу заниматься музыкой своей мечты, то, конечно же, я иду на поводу у спроса. Вот есть спрос у зрителей на такого меня — очень хорошо, мне несложно делать им приятное.
— Если бы наши желания исполнялись, я бы загадал: хочу быть виолончелистом в симфоническом оркестре.
— То есть прямо в классику-классику? А как же Том Уэйтс?
— Это все миф. Чтобы люди думали, что они угадали — о, это же русский Том Уэйтс! Чтобы не поняли, что им незаметно подсунули это «угадывание». Я не считаю, что то, что я произвожу — это музыка. Это такой компромисс. Учитывая безрыбье, даже Billy’s Band хиляет.
— Что вам мешает уйти в оркестр?
— Чтобы играть в оркестре, нужно лет с 5-6 заниматься музыкой. Из-за своей любви к музыке я стал заниматься джазом. Но я вижу, как туго идет дело. А о классике вообще говорить не приходится. Конечно, все возможно, я могу чего угодно добиться в жизни. Но это потребует полного отречения от всего мирского. И эта цена меня не устраивает. Сейчас меня гораздо больше волнует постижение и проработка шедевров мирового искусства, нежели производство какого-то своего сомнительного контента. Но при этом мне удается вокруг себя еще и рабочие места создавать.
— Это важно сейчас.
— Да, важно. Я чувствую, что делаю полезные вещи. Если я не буду работать, сразу человек 6-7 потеряют свой хлеб.
— Вы умеете что-то делать руками? Помимо музыки.
— Да, я очень люблю работать руками.
— Готовить, мастерить, гвозди забивать?
— Да, вот все это люблю. Любой ремонт. Люблю разбирать всякие кладовки, систематизировать.
— Собирать мебель из Ikea?
— Да, очень люблю! Я вообще фанат Ikea именно потому, что она дает простым людям возможность заниматься реальным творчеством. Вот только же ничего не было, какие-то коробки и какие-то детали — и вот перед тобой предмет. И человек думает — вау, я сделал табуретку. Конструктор для взрослых. Это хорошо влияет на психику. Созидание делает людей добрее. Все ругают Ikea: это попса, глобализация, дешевка… Да это крутейшая идея, гениальная!
— Вам близок скандинавский стиль? Простота и минимализм?
— Вот скандинавский архитектурный стиль мне не близок. В старом Стокгольме есть хорошая архитектура, но в целом… Нет, я не фанат минимализма.
— В Ростове лучше архитектура?
— Ростовская архитектура — это фонтан по сравнению со скандинавской. Школа конструктивизма, много эклектики. Больше всего мне нравится ваша Пушкинская улица. Много красивых зданий, и вообще есть, на что посмотреть.
ЧИТАЙТЕ ТАКЖЕ: «МОСКВИЧ ПЬЕТ, ЧТОБЫ ЗАБЫТЬ, А РОСТОВЧАНИН — ЧТОБЫ ВСПОМНИТЬ»
ВЛАДИМИР ШАХРИН: «ТОЛЬКО В РОСТОВЕ ЧЕЛОВЕК МОЖЕТ ПОДНЯТЬ ПОЛГОРОДА РЕШАТЬ СВОИ ПРОБЛЕМЫ»
