Сириец Хуссейн Шаат показался мне самым обрусевшим из героев нашего проекта об иностранцах. Есть в его словах и голосе ирония и легкая печаль, присущая персонажам Антона Чехова или Георгия Данелии. Заметна также русская мудрость принятия обстоятельств (в которой иногда ошибочно видят покорность).
Когда сириец идет по Саратову, его часто окликают, здороваются. Это знакомые, коллеги, но чаще всего благодарные пациенты. За долгие годы жизни в «городе золотых огней» доктор Хуссейн лечил зубы тысячам детей и взрослых.
Хуссейн Шаат.
Из жизни в Кувейте помню только очень некомфортный климат: постоянно такая жара, что хочется где-то спрятаться. И я почти не гулял, был то дома, то в школе. А в 1990-м в Кувейт вторглись иракские войска, и мы вернулись в Сирию, в город Алеппо. Там я закончил последний класс и уехал в Россию.
— Сирия сильно отличалась от Кувейта?
— Конечно! Сирия была открытая страна. В этом она похожа на Россию: часть ее была ближе к Западу, а часть — к арабскому миру. Христиане, мусульмане, представители других религий — все жили рядом, находили общий язык. И это же очень древнее государство — с замечательной историей, культурой, архитектурой. Мой дядя, археолог, был директором Национального музея Алеппо. Я часто ходил к нему на работу, было так интересно рассматривать все эти древности, сокровища. Сейчас от музея, считай, ничего не осталось. Как и в целом от Алеппо: город очень сильно разрушен. Но дядя умер еще до войны и, к счастью, всего этого не застал.
— Вы когда в последний раз были на родине?
— В 2008 году. Тогда еще был мир. Война началась в 2011-м, мои оттуда все уехали. Семья теперь разбросана по миру: мама и две сестры в США, третья сестра в Канаде, четвертая — в Германии. Один брат в Австрии, а другого я забрал в Саратов, у него здесь свой маленький бизнес: открыл кафе… В Сирии у меня не осталось никого. Да и моей страны уже нет, ехать больше некуда и незачем…
— Почему для учебы вы выбрали когда-то Россию?
— Между нашими странами были очень хорошие отношения. Мы дружили и уважали Россию, знали, что это великая и очень большая страна. Морозная, конечно, но когда я смотрел на карту, Россия напоминала мне покрывало: да, холодно, но можно укутаться. (Улыбается.) Еще я знал, что у вас сильная медицина, великие ученые, поэтому решил получить образование именно в России.
Папа настаивал на хирургии, я же хотел быть фармацевтом. Отец не соглашался: фармацевт — это продавец, несерьезная для мужчины профессия. И мы сошлись на стоматологии. (Смеется.)
Я прилетел в октябре 1992 года. Москва меня впечатлила, ну, она всегда была величественной и красивой. Я примерно так и представлял себе настоящую коммунистическую столицу. Но из Москвы мне надо было ехать в Саратов, о котором я ничего не знал, даже названия такого не слышал. Он в то время еще оставался закрытым городом, и поначалу я мог звонить родным только во время поездок в Москву.
Ну так вот, меня посадили в поезд. Сирия — страна небольшая, по площади примерно как одна Карелия, я там на поездах и не ездил никогда. А тут я сел в дом на колесах, в купе. До Саратова ехать 18 часов, можно было выспаться, но я не спал, а всю дорогу смотрел в окно. Там леса сменялись полями, озерами, и снова, и снова… И мне стало страшно. Как я вообще рискнул сюда приехать? Что у меня впереди? Такие были мысли. Когда вышли в Саратове, немного отпустило. Меня встретили, сопроводили в общежитие семейного типа.
И снова вокруг было все другое. Сейчас у нас уже красивый город, за тридцать лет он очень изменился, а тогда — большая деревня. Все серое, маленькое по сравнению с Москвой. В общежитии я ничего не понимал, было очень тесно и нервно: жили семьи с детьми. Я попросился в другую общагу, уже за плату. Условия были получше. И началась моя русская жизнь, подкурсы, соседи, друзья…
Помню мой первый Новый год. Снега намело под два метра. Мы шли на праздник в центр Саратова по снежному тоннелю! Люди вокруг веселые, раскрасневшиеся. На площади все танцуют, гуляют — и не холодно им, а хорошо! Это было удивительно.
Русский Новый год Хуссейна с женой Кристиной и дочкой Ариной.
— За 30 лет это было не единственное ваше знакомство со страной?
— Да, я учился в Москве, Питере, Волгограде, работал какое-то время в Тюмени. И в отпуск на юг мы с семьей ездили не раз: Адлер, Сочи…
— Вас там не принимали за своего? Вы, доктор, уж простите, очень похожи на нашего южного парня.
— Постоянно путают то с армянами, то с евреями. Сосед вообще зовет меня Галустяном, я уже привык. (Смеется.)
— Кстати, о «стоматологической географии»: состояние зубов у северян-тюменцев сильно отличается от саратовских?
— Везде плюс-минус одинаково, зубы у тюменцев такие же, а вот уровень жизни заметно отличается. (Смеется.) Вообще многие считают, что на состояние зубов влияет вода в их регионе, климат, питание, но я по личному опыту могу сказать, главное — гигиена и своевременные походы к доктору. Полезно показываться стоматологу профилактически, когда ничего не болит, чтобы потом не оказаться в кабинете у хирурга, то есть у меня.
Я удаляю зубы, оперирую кисты, ставлю импланты.
— Доктор, только не обижайтесь, но работа стоматолога, она ведь довольно рутинная?
— Нет, что вы! Почти каждый день я вижу что-то удивительное. Две восьмерки или даже четыре восьмерки вместо одной: пациенты шутят, что это запасные зубы. Но, к сожалению, нет, их надо удалять. А бывает наоборот. Ко мне привели ребенка, у которого в 10 лет было только 8 зубов. Мы поставили пластинку, а когда он вырастет, будем делать имплантацию.
— Самый памятный случай из практики?
— Я работал в стационаре, поступил пациент с лимфаденитом: припухлость под челюстью. Дело было ночью. Лор написал: патологии нет. Я проверил: зубы тоже в норме. Говорю: а давай, горло посмотрю? Посмотрел — и достал из горла ветку 15 сантиметров длиной.
— Как она туда попала?!
— Он не помнит, отмечал праздники...
— Я, готовясь к нашему разговору, вычитала, что до конца 1970-х советская стоматология была совсем в допотопном состоянии. Толчок она получила после того, как проблемными зубами Брежнева занялись специально приглашенные немецкие специалисты. В страну стали поступать новые материалы, технологии.
— Да, о развитии советской стоматологии нам рассказывали в институте, но я и сам многое застал. Бормашины даже в начале 1990-х были, как прялки: ногой надо было заводить… Вы, наверное, такого уже и не помните.
— Я не помню?! Однажды в студенческой поликлинике выключили свет, и бор застрял у меня в зубе. Врач тянула его щипцами, упираясь коленом в кресло, и шипела: «Терпим, не орем».
(Оба хохочем.)
— Да, древние бор-машины, стеклянные шприцы, новокаин — было страшновато. Слепки снимали гипсом, и у одной моей однокурсницы этот гипс затвердел во рту, пришлось его распиливать. Но, к счастью, лично я до 1998 года к стоматологам вообще ни разу не обращался с проблемами. Мой первый больной зуб лечил сокурсник, я был его первым пациентом.
90-е годы, конечно, были очень непростые. Помню, когда делал российские документы, паспортистка, глядя на мое имя-отчество, сказала: «Зачем ты тут остаешься? Мой сын — русский, закончил институт и без работы мучается. А ты нерусский, тебе в сто раз труднее будет!» Да, и тяжело было, и неизвестность, и зарплата маленькая, но мне здесь было хорошо. И я решил: ничего, поживем, увидим… И вот я в России уже 32 года, ну да, как зубов у здорового человека. (Смеется.)
С дочкой на прогулке. «Арина Хуссейновна в семье самая главная», — признается отец.
Дети в благодарность приносят свои рисунки, браслетики из бисера. А взрослые, бывает что, и самогон. (Смеется.) Я его не пью, но мне, конечно, приятны внимание и оценка моей работы.
— Что ждет стоматологию в обозримом будущем?
— Если раньше коронки и импланты ставили на глаз, то сейчас все рассчитывают на компьютере, делают 3D-модель и переносят ее в рот пациента. А со временем, я думаю, зубы вообще будут лечить роботы. Все очень точно, аккуратно. Но, с другой стороны, робот не поговорит с тобой, не успокоит ребенка...
— Но хватит о работе. Правда, что в Саратове живут самые красивые девушки?
— Правда, и я женат на одной из них! (Смеется.) Как познакомились? Восемь лет назад Кристина устроилась в нашу клинику администратором. Пришла ко мне на прием. Я удалил семерку, девушка очень понравилась, а номер телефона попросить стыдно. Заглянул в амбулаторную карту, взял телефон оттуда, позвонил: «Как вы себя чувствуете после удаления?» — «Все хорошо, спасибо». Пригласил на свидание, но не сразу, несколько дней был, как под анестезией. Мне уже 40 лет, уже был женат, дочка в первом браке, а я чувствовал и вел себя, как подросток. (Улыбается.)
Кристина присоединяется к разговору:
— После первого свидания Хуссейн провожал меня домой, и нас встретила моя мама. А она провидица, очень мудрая женщина. Увидела его и сказала: «Проходи в дом, зять». Очень быстро нашли общий язык, у них прекрасные отношения.
Счастливые молодожены Хуссейн и Кристина.
— Добрый, открытый, простой, ни на кого не держит зла. Если кто-то обидел, то он сразу простит. Но главное, очень любит семью. Я бы охарактеризовала мужа одним словом: уютный. Очень много занимается дочкой. Арина маленькая неспокойная была, до шести месяцев спала только на руках. Днем я с ней, а вечером наш папа возвращался с работы, садился с дочкой на руках на подушку для беременных и так, сидя, спал. А утром вставал и шел на работу. Папа у нас — номер один.
— Как у вас в семье все устроено: что по арабским правилам, а что по русским?
Хуссейн: — Я — голова, а жена — шея. Правил строгих нет, оба имеем одинаковое право голоса. А самая главная у нас — самая маленькая, Арина Хуссейновна. Ей шесть лет, умная, замечательная. Должны были идти на детскую площадку, но я говорю: нет, дочка, сейчас у нас разговор. Сидит, ждет…
— Хуссейн, а за что вы любите Саратов?
— Я просто его люблю, ни за что, как любишь человека.
«Из России с любовью. Третий сезон» — проект журнала «Нация», создаваемый при поддержке Президентского фонда культурных инициатив. Это истории иностранцев, которые однажды приехали в нашу страну, прониклись русской культурой, просторами, людьми — и в конце концов сами стали немножко русскими.
Расскажите о нашем герое своим друзьям, поделитесь этой историей в своих соцсетях.
