«Ростовчанин всегда король». Иван Кононов — о городе детства, кафе «У Бориса» и песне «Левый берег Дона»

В декабре 2022-го «Нации» исполняется 10 лет. Давайте вспомним, что интересного было у нас за это время. (Впервые текст был опубликован в феврале 2021 года.)

Иван Кононов родился в 1953 году в Ростове-на-Дону. Тележурналист, продюсер, режиссер. Создатель программы «Будка гласности», один из авторов и ведущих программ «12-й этаж», «Времечко», «Пресс-клуб», «Ночной полет», «Акуна матата» и многих других. Вице-президент телекомпании «Авторское телевидение».
Автор стихов, пьес, мюзиклов. В 1988 году написал цикл песен о Ростове, самая известная — «Левый берег Дона».

— Я всегда говорю, что я дитя Юга и Севера: мама — ростовчанка, а папа мой родился в самом центре Ленинграда, в 300 метрах от Зимнего дворца.
Я же родился не просто в центре Ростова, а в эпицентре — в доме на углу Семашко и Шаумяна. И мама моя тоже росла в доме на Шаумяна, только напротив, там сейчас Музей современного искусства. У них было две комнаты в коммуналке, но после смерти ее отца они переехали в комнатку поменьше, взяв доплату. Чтобы просто выжить. И хотя комната была метров десять, а жили мы в ней вчетвером, там были потрясающие соседи, там был классный двор. Тот двор на Шаумяна и есть мое первое место силы. 

Уникальный этот интернациональный дух Ростова я впитал буквально с молоком матери: в том дворе у меня была молочная сестра, Наташка, наполовину армянка. У ее мамы молока было мало, и моя мама кормила грудью нас обоих. А бабушка Наташки, настоящая армянская бабушка, была мне как родная, она обожала детей, баловала нас. В общем, как я потом написал в песне: «Ах, ростовчане, мы не земляки, не земляки мы с вами, а родня». Мы действительно остались родственниками на всю жизнь.

А знаете, почему в Ростове самые красивые девчонки? Когда императрица Елизавета Петровна издала указ о создании Темерницкой таможни, то специально для солдат и офицеров — чтобы они там не кисли — навезла со всей России самых красивых девчонок. Потом казаки привезли турчанок, потом пришли армяне, вбили в Чалтыре свой посох и построили Нахичевань-на-Дону, которая стала частью Ростова. В общем, не знаю, в каком еще городе столько наций намешано.

Двор, к сожалению, уже совсем не тот. А в нашей комнате — ателье, я каждый раз, приезжая в Ростов, к ним захожу: «Здрасьте, можно я в свою комнату пройду?» Они уже знают меня, хихикают и пускают.

А второе мое место силы — Нахичевань: папе дали возможность увеличить жилплощадь, и мы переехали на Верхненольную, это был полуподвал, но зато метров двадцать. «Дай постоять в хорошей жизни вольной на Богатяновской и чуточку на Нольной», — это я о нем написал. Теперь там салон красоты. Я к ним тоже зашел, говорю: «Вот тут стояла моя кровать, здесь были примусы, там кладовка». Они мне сначала слабо верили, какие еще примусы…

После школы мы с пацанами бегали на Театральную площадь, особая радость была — поглазеть на репетиции парада. Еще на Театральной часто появлялся один фанатичный астроном, жил рядом, в большом сталинском доме. Вот примерно на том месте, где сейчас стела, он устанавливал огромный самодельный телескоп и иногда позволял нам посмотреть на звезды и далекие планеты. Такое не забудешь!
Мы часто лазили вокруг фонтана работы Вучетича; он, кстати, был вхож в дом наших близких друзей, и они всю жизнь звали его просто Женька. А помните, у него на фонтане сидят каменные лягушки? В 1950-х живые земляные жабы были у фонтана на каждом шагу: раскопаешь землю — и почти всегда найдешь такое вот сокровище.Я вообще долго переживал, что ни разу не воспел свою любимую площадь, и вот недавно сложилась песня «Вальс на Театральной». К моему великому сожалению, ее пока никто не подхватил, может, после этой публикации заинтересуются? Буду только рад.

Я-то обращался в Ростове к некоторым знакомым радийщикам с этой песней, но что-то им пока не до того. Ростов потрясающий город в этом смысле (смеется). Ему всё до лампочки. Вот всё! Были бы шашлыки рядышком. А остальное — гори оно огнем. Это, в принципе, свойство неплохое. Люди ценят свой очаг, своих родных и близких, самых кровных друзей.

Когда мне друзья говорят: старик, да тебе в Ростове давно должны уже табличку мемориальную повесить «Тут жил автор песни «Левый берег Дона», песне-то 30 с лишним лет! Я говорю: братцы мои кролики, да тут каждый ростовчанин ходит со своей доской на груди! Каждый сам себе величина.

Ведь ростовчане этим и хороши, что они никогда никому не завидуют. Потому что у них самих всё круче всех! Чего бы там ни было, ростовчанин всегда король.

При этом здесь даже бандиты — дружбаны, у них друг с другом практически никаких разборок. Если и были — значит, кто-то из залетных покуролесил. А между собой всегда договаривались.
Вот у меня есть дружбан, хозяин ресторана «У Бориса», на Левом. Боря крутой. У него всегда заседала серьезная тусовка, он мне с гордостью показывал выбоины на стене от пуль. Рассказывал, что стреляли, потому что не могли договориться, кто автор песни «Левый берег Дона». Один кричал, что это Ундров, другой — что Шуфутинский, и кто-то робко вякал, что Кононов. Короче, постреляли с понтом дела. Такая легенда.

А Борис вообще уникальный человек, я про него тоже написал: «Всегда накормит и напоит всех Борис, но на разборки тут, смотри, не напорись. Ведь как конкретно чисто Дон идет к Ростову, так и братва сюда спешит по сердца зову». Борис садился на шпагат, поднимал и выпивал рюмку водки, не касаясь ее руками. «Если нолита в стакан не пепси-кола, то Боря сможет взять его зубами с пола». Нет-нет, говорю вам, это не преувеличение, я видел это своими глазами!А как он меня встретил в свое время! Я уже был достаточно известный телевизионщик, и «Левый берег» был на слуху. Захожу, и Борис с криком «ой, …, кто к нам пришел!» хватает со стола тарелку и разбивает себе об голову. Это было с его стороны выражением высшей степени восторга. «Здесь любят до смерти и ссорятся, любя, здесь бьют об голову тарелку в честь тебя». Как такое можно забыть?

Эти места — начиная от Нахичеванского рынка и заканчивая вокзалом — я знал до миллиметра. Энгельса, Ворошиловский, Буденновский, Богатяновка, которая была Кировским, и где, если идти вверх, стояли тогда крошечные дома, чуть ли не мазанки. Потом я узнал, что там еще есть ипподром, а напротив пересыльная тюрьма. Это я тоже воспел: «А жизнь блатная с детских лет нам всем была знакома, и Богатяновку свою боготворили мы, и попадали из тюрьмы в объятья ипподрома, а от него рукой подать обратно до тюрьмы».

Мама потом меня спрашивала: «Дорогой мой Ванечка, тебе было 8 лет, когда мы уехали из Ростова, откуда, скажи мне, душа моя, ты знаешь про все эти тюрьмы?!» — «Не знаю, мама, откуда. Откуда-то знаю».

Я с детства чувствовал семейную сплоченность людей вокруг: знакомые папы и мамы, соседи, родные, — у нас был большой круг общения. Когда мы гуляли с бабушкой, а она и так шла медленно, хромала после полиомиелита, то останавливались каждые пять минут. Бабушку все знали, и начиналось: ля-ля-тополя, то с одним, то с другим. Всегда у них было о чем поговорить. А я тянул ее дальше.

Я сейчас читаю, как народ сетует, что старый Ростов мало-помалу исчезает, и переживаю. Я-то долго всем рассказывал в Москве, что, мол, надо брать пример с моего родного города. Потому что, когда я в молодости приезжал и гулял по центру, у меня не было ощущения, что прошло десять, двадцать, тридцать лет. Он был все тот же.

Конечно, исчезло многое. Например, наш магазин, «Водник». Напротив него была будочка «Мелкий ремонт и чистка обуви», там работал сапожник дядя Гриша, и бабушка, идя в магазин, всегда оставляла меня у него. До сих пор помню этот запах кожи, клея, чего-то терпкого и нагретого. Для меня это мир настолько живой и наполненный энергией, что, когда я вдруг в Москве невероятно затосковал по Ростову, я стал писать о нем стихи.

Я написал обо всем, что помнил и чем жил здесь. Про наш двор на Шаумяна, про Нахичевань, Темерничку, ростовские каштаны. Остался один должок: не знаю пока, с какой стороны к нему подойти. Это моя давняя страсть — донские раки. Я за них что угодно отдам. Если скажет кто-нибудь: «Кононов, поехали раков есть», я правда брошу все дела.Главная черта характера ростовчанина — некая обособленность. Он вообще за любой кипиш, но точно знает свое место в этой жизни, свою цену, у него есть особенное ощущение самости. У кого-то чрезмерно, у кого-то в меру. Это, на мой взгляд, видно всегда. Никогда ростовчанин не даст себя ни унизить, ни обидеть. И всегда будет таковым при любых временах и обстоятельствах. Таким выкован его характер, я так полагаю, веками, где все наложилось друг на друга: и купечество, и казачество, воинственность, и блатной налет, криминальный мир.

Недаром же, когда подъезжали к Ростову поезда, пассажирам не рекомендовали высовываться в шапках из окон: их снимали на раз. У меня самого увели однажды мяч… Ой, это было грустно. Это был самый болезненный удар за все мое ростовское детство. Мне подарили на день рождения роскошный кожаный мяч. Ниппельный! Сказка по тем временам. И я с этим мячом пошел в парк Революции, с отцом. Мне-то одному запрещали выходить со двора, и потом я понял, почему. В общем, я играю, он сидит, газету читает. Подошли двое пацанов: «Ну че, давай сыграем. Пасуй!» Я пасую одному, пасую другому. А потом они между собой ловко так распасовали — и в кусты, через забор! Поминай как звали. Прямо у нас с папой на глазах.

Вообще ростовчанин, он может все. Если захочет, то сделает, не мытьем, так катаньем. «Если я чего решил, то выпью обязательно». Это тоже одна из ростовских черт. Скажешь ему «нет», так только сильнее раззадоришь.

…Песни «Левый берег Дона» вообще могло бы не случиться. Я не писал песен как таковых. Я и на гитаре играл с горем пополам. Пел Высоцкого, конечно (хриплым голосом) «здесь вам не равнина, здесь климат иной», и девчонки сразу тут как тут. Стихи во мне жили всегда, я увлекался Вознесенским, Ваншенкиным, Винокуровым, с некоторыми из них потом познакомился лично. И вот от тоски по родине неимоверной у меня вдруг возникло шевеление в голове, и я стал напевать про Левый берег Дона. И все хотел как-то втиснуть, что «Левый — самый лучший берег Дона», но не мог найти, как. И в итоге остановился на этом повторе: Левый, Левый, Левый берег Дона. Написал один куплет с припевом и отложил. А через несколько месяцев нашел эту тетрадку, хм, интересно, думаю. Взял и на досуге домучил. Мне тогда было… сколько же? 33 года как раз. Знаковый возраст.

Потом друг дал мне телефон «одного чувака, который сейчас ничем не занят». «Ундров, очень цепкий парень», — говорит. Я звоню. Это оказывается бывший клавишник группы «Рондо». Приезжаю: парнишка живет один, в окружении пустой стеклотары, сам весьма запущенного вида, в майке, трениках, и кругом запущено. Ну, думаю, приехали, Кононов, самое оно.

Но все-таки что-то там намурлыкал ему на магнитофон. И вдруг человек преобразился. Вижу, его торкнуло — попал на золотую жилу. Он вообще с хорошим музыкальным образованием, с мозгами, но поддавок страшный. Я уехал разочарованный, мягко говоря. Но очень скоро он записал вот этот классический вариант с ксилофоном. И это было здорово! Правда, мне пришлось написать еще десять песен, чтобы мы могли издать магнитоальбом.

Не во всех песнях мне манера Ундрова нравится. Шуфутинский ближе к идеалу. Но Шуфутинский не знал, чья это песня: ему ее сыграл помощник Розенбаума, на кухне в Лос-Анджелесе. Ему понравилось, и он взял себе. Работая на Четвертом канале, я пригласил его в прямой эфир. Он спел «Левый берег Дона». И я сказал ему: «Хорошая у вас песня, Михаил Захарович. Но у меня для вас сюрприз. Я вообще-то могу подать на вас в суд».
Шуфутинский очень удивился: «Как это?» А у меня уже вышел диск-гигант, я ему его показал. Он спокойно ответил: «Думаю, ваши директора с моими договорятся, найдем общий язык». На том и замяли. Хотя, если честно, я бы ему все свои песни отдавал, мне нравится, как он поет. Собственно, он и сделал из «Левого берега» международный шлягер.Но зато Костя Ундров сделал хит региональный. Это была бомба для Ростова. У Кости была куча знакомых, и среди них оказались знакомые в киосках фирмы «Союз». А что несется из киоска, то народ и берет. Костя сумел задвинуть это в киоски, и альбом мгновенно стал шлягером. В Ростове не было ни одного человека, который не слышал бы «Левый берег Дона».

В 88-м я приехал сюда получить исключительно удовольствие от того, что мои песни вдруг стали достоянием людей. Это был просто сумасшедший кайф. По дороге меня напоили, на выходе из вагона торжественно посадили на багажную тележку, довезли до такси. Самое смешное, что издатель кассет, с которым я просто хотел познакомиться, от меня сбежал: думал, я денег затребую. Попросил подождать, а потом прыгнул в «Волгу» и умчал. Это тоже такая ростовская черта: послать к черту, не задумываясь.

Вылавливать я его не стал, деньги мне тогда были не нужны. Я шел по Ростову и приставал ко всем подряд: знают ли они песню «Левый берег Дона»? И мне все говорили: «Да кто ее не знает!», «че, дурак? Че за вопрос?» А я им говорил: «Это я ее написал» — «Да пошел ты!» И я, счастливый, шел дальше. Никто и понятия не имел, кто там ее написал. Да и сейчас мало кто знает.

Где я ее только не слышал! Мои друзья очень любят звонить мне со всего мира, как правило, ночью, и радостно сообщать, что они пьянствуют и слушают мою песню. Этим грешит даже Дима Дибров. Любит набрать и сказать: «Ванька, а ты знаешь, что мы сейчас слушаем?» — «Наверное, гимн Советского Союза, Дим» (смеется). Но самое неожиданное было, когда мне позвонили из грузинского ресторана в Китае. И ее там пели местные музыканты!

Не, ну много популярных песен есть. Но это единственная песня в стране, которая посвящена конкретному городу, является его неофициальным гимном, но в любой точке мира всегда идет на ура. Ведь если я в Москве запою про Новосибирск, никому это на хрен не надо. А скажи: «Я из Ростова». — «А-а, «Левый, Левый, Левый берег Дона»?»

Продолжение: о подтяжках Влада Листьева, Ричарде Никсоне в «Будке гласности» Кононова, сюжете мюзикла «Левбердон» и ростовском следе в фильме «Горько!», — читайте здесь.