«Мой бизнес. Истории донских предпринимателей» — так называется большой совместный проект журнала «Нация», Ростовского регионального агентства поддержки предпринимательства (РРАПП) и центра «Мой бизнес».
Его героями станут 25 компаний — лидеров своих отраслей, которые хорошо известны и за пределами Ростовской области.
Для массового читателя наш проект превратится, надеемся, в увлекательный сериал. А начинающие предприниматели смогут найти здесь идеи и советы для себя.
Герой этого выпуска — заслуженный врач РФ, доктор медицинских наук, офтальмохирург, основатель и главный врач сети глазных клиник «Ирис» Олег Кочмала.
— Потому что я был одержим тогда ожоговой медициной — комбустиологией. Это сложная отрасль: большие ожоговые поражения, ожоговый шок, состояния между жизнью и смертью. А здесь какая-то офтальмология. Маленький глазик после ожогов всего тела? Так мне по наивности тогда казалось.
...Я окончил школу с золотой медалью, а первое место всесоюзной олимпиады по химии давало возможность поступить без экзаменов на любой химфак страны, но в медицинский при этом нужно было сдавать экзамены. Что тут думать, конечно, я пошел в медицинский. (Смеется.)
Поступил в днепропетровский мединститут, хотел быть хирургом. Мой научный руководитель Иван Петрович Бижко занимался как раз комбустиологией, в частности пластическими операциями после ожогов, писал докторскую диссертацию о лечении послеожоговых деформаций кисти. И мы, его ученики, работали над этой темой. Сейчас в нашей клинике вы можете увидеть патенты и авторские свидетельства из моей «доофтальмологической» жизни: по ожоговым шинам кисти, сокращению сроков лечения послеожоговых контрактур, особому способу пересадки кожи. Всего 40 рацпредложений и 15 изобретений в этой области.
В студенческие годы я вообще много чего попробовал: первокурсником устроился на кафедру анатомии делать препараты, на 3 курсе работал санитаром в больнице. После этого устроился в отделение скорой помощи: узнал, как выглядит работа в режиме «50 аппендицитов за ночь». Врачи-хирурги давали нам, студентам, возможность оперировать, тогда я сделал свой первый аппендицит.
Современному студенту-медику трудно в это поверить. Сейчас учат «по таблицам и симуляторам», и третьекурсник еще укол живому человеку ни разу не делал, какой там аппендицит. А я помню, как студенты-шестикурсники, гуру для меня, сказали: чтобы найти себя в хирургии, нужно пройти весь путь пациента по клинике. Я так и сделал: работал в приемном отделении, в общей хирургии; однажды в отделении нейрохирургии ассистировал на операции, которая длилась 28 часов. А потом была реанимация Днепропетровской областной больницы имени Мечникова — уникальное, единственное в Союзе отделение, созданное ректором нашего мединститута — где вылечивали пациентов с ожогами после клинической смерти.
Я был совершенно уверен, что стану заниматься ожоговой пластической хирургией. Но когда вернулся в Таганрог и пришел в ожоговое отделение больницы, оказалось, никакой комбустиологии, какой я ее знал, там не было: не будем вдаваться в подробности, но увиденное произвело на меня тяжелое впечатление.
— Да, мой отец Борис Михайлович Кочмала 39 лет был главврачом таганрогской городской больницы № 7, там было сильное глазное отделение. Заведующая Маргарита Александровна Плешакова училась со Святославом Федоровым в ростовском мединституте. Это она попыталась открыть мне глаза на офтальмологию. Она написала Федорову письмо-рекомендацию, а мне сказала: поезжай на три дня, просто посмотри.
Я поехал и попал в другой мир. Пациенты не умирают — я к такому не привык, скорость достижения цели — феноменальная: человек зашел в клинику, ничего не видя, а через час прозрел и целует врачу руки. В ожогах люди лечатся годами и не всегда успешно. В общем, что-то во мне перевернулось.
Сам Федоров — фонтан энергии, предводитель единственной тогда сферы отечественной медицины, которая котировалась во всем мире. Его действительно все боготворили. Он создал сильнейшую команду, новый подход к операциям. В частности, разработал операционную методику «ромашка». Есть клиники, где 10 операционных, в них 10 микроскопов, и 10 хирургов отдельно проводят свои операции. Что придумал Федоров? Он поставил 10 микроскопов по кругу, и больной в этой операционной перемещался от одного микроскопа, от одного врача — к другому. То есть 10 хирургов одновременно заняты одним пациентом. Один хирург делает надрез, второй вымывает хрусталик, третий вставляет искусственный хрусталик, четвертый накладывает шов и так далее. «Бабушка, кто вас так хорошо прооперировал?» — «Доктор Ромашка», — так у нас шутили; то есть непонятно кто, но результат отличный. Потому что каждый врач по два месяца отрабатывает каждый из десяти этапов, все действия доведены до автоматизма, и все умеют всё.
Это только кусочек медицинского чуда Федорова. Я помню километровые очереди, которые стояли к институту от автобусной остановки. Он дал хирургам возможность зарабатывать достойно, его лучшие сотрудники получали тогда в несколько раз больше академиков. Да, это была отдельная вселенная. Федоров восстановил запущенную подмосковную деревню, ведущим сотрудникам выделил дачи, выращенными там продуктами кормили пациентов. Быть частью этого казалось бесценным.
Так я стал офтальмологом, отработал много лет в городской больнице Таганрога, был завотделением. Все свои силы и средства вкладывал в передовую аппаратуру и собственное образование, много учился в Европе и Америке. В итоге первую в России бесшовную хирургию катаракты сделали мы. Первая аппаратура, которая всецело соответствовала мировым стандартам, появилась в маленьком городе Таганроге в 1999 году — и только через 6 лет в областной больнице Ростова.
Потом был Центр микрохирургии глаза Дорожной клинической больницы СКЖД в Ростове. А с 2013 года мы начали развивать сеть офтальмологических клиник «Ирис». Первая появилась в Таганроге, а за полгода до пандемии мы открыли клинику в центре Ростова в специально построенном 6-этажном здании. Практически весь коллектив из центра Дорожной больницы ушел вместе со мной. Да и на моем месте там осталась моя ученица.
— Такого нет. Он лечил людей, но я этого не застал, да и не увидел бы, потому что это была психиатрия. На моей памяти он всегда был руководителем. Для меня профессия отца — главврач. Представьте только, 39 лет проработать главным врачом в одной и той же больнице, то есть каждого в своем коллективе он знал с первых дней.
Конечно, все, чем я занимаюсь сегодня, оттуда, из детства. Саму систему мышления он сформировал: слушать, делать выводы, концентрироваться на том, что продвигает тебя вперед. Скажем, серия ЖЗЛ, отец открыл для меня эти книги о жизни великих: Галилео Галилей, Леонардо да Винчи, Николай Иванович Пирогов.
Мы много говорили о роли личности в истории: если человеку дано созидать, он будет делать это до последнего дня.
Отец увлекался музыкой: обернитесь, прямо здесь, в моем кабинете, лишь малая часть коллекции винила, которую он собрал; целиком это собрание в несколько тысяч пластинок и бобин.
Мне кажется, человек, который не слушает музыку, — человек без эмоций. Я люблю голоса, мелодичные песни, когда слезы сами наворачиваются. Что обычно слушаю? Вот Иван Ребров — немецкий певец с диапазоном голоса в четыре октавы, обязательно послушайте «Вечерний звон» в его исполнении. Мирей Матье молодая поет — и мурашки по коже. Или Энрико Масиас — французский шансонье, музыка для ценителей, вот чью пластинку найти нереально, а у меня Philips тех времен.
Дома я храню библиотеку отца, у него было около 20 тысяч книг. Он давал мне важные направления в жизни. Но когда я работал, отец был мне другом. Он сильно повлиял на формирование моего характера, на то, что я никогда ни в чем не сомневаюсь.
— Это обязательное качество врача?
— И врача, и человека: уметь принимать решения. Это дано тем, у кого есть настоящая цель в жизни. Я знаю, что мне это нужно — и иду к этому, специалистов нет — вырастим, денег нет — заработаем. Возможности и средства появляются сами будто из ниоткуда, если они тебе по-настоящему нужны.
В общем, к цели идешь — все получается. Но в том ритме, в каком живу я, не все выживают, я это прекрасно понимаю.
— Сегодня вы много оперируете? Отвлекает административная работа? Или вам удалось избежать этой головной боли?
— Удалось только потому, что я к этому всегда стремился. Я собрал отличную команду — людей, которым я доверяю.
Исполнительный директор клиники занимается маркетингом, работой с администраторами, колл-центром, корпоративной культурой и сервисом. А лечебный процесс — это я, мой зам по лечебной работе, главный врач и все наши доктора.
Конечно, я отвечаю за стратегию: поехал на конгресс, увидел что-то новое, загорелся — срочно внедряем. И это касается всех областей: от медицины до маркетинга. Но медицина на первом месте: я делаю все виды операций, которые существуют в офтальмологии.
У меня 5 операционных дней в неделю. На консультациях у меня бывает до 50 пациентов в день. В год я провожу больше 2 тысяч операций по поводу катаракты и более 500 витреоретинальных операций при отслойке сетчатки, макулярных разрывах и сахарном диабете. Мой рекорд — 54 операции за один день, речь о замене хрусталика при катаракте. Это было на выездных операциях, когда врачи уезжают в своеобразные гастроли по регионам, так многие хирурги в нашей стране делают.
— Тренинги колл-центра, отработки скриптов, культура общения с пациентами — все это очень важно. В нашем здании я сразу запланировал большой конференц-зал для обучения администраторов, развития бизнес-компетенций сотрудников. Сегодня это все работает, и я свято верю в корпоративный дух, в клиентоориентированный сервис.
В нашем случае клиентоориентированность — это не способ увеличения продаж, а требование психологии, которая неразрывно связана с офтальмологическими проблемами. Когда пациент добирается до клиники? В основном когда уже не может терпеть. И если перед ним будет сидеть неуверенный демотивированный врач, то это наверняка ухудшит состояние больного.
Я убежден, что хороший врач сначала решает проблемы пациента с головой, а потом уже со зрением.
Приходит 30 человек с одним диагнозом «катаракта», но психологически это 30 разных случаев, 30 разных диагнозов. Или, скажем, серьезный диагноз — отслойка сетчатки у молодого человека. Врач лечит-лечит — ничего не получается. А потом в разговоре с пациентом выясняется, что он пережил ужасную трагедию, что-то настолько страшное увидел, что не хочет жить, в прямом смысле не хочет смотреть на мир, как будто отрицает реальность. Вот почему так важна психология: это тотальный подход к больному, когда лечиться должен не один орган отдельно, а весь человек.
— Как вы оцениваете уровень российской офтальмологии сегодня?
— Технологически мы не всегда первые. Но уровень российских хирургов ничем не уступает, а часто превосходит уровень европейцев и американцев, потому что там уже долгие годы учат работать по стандартам: страховая медицина, протоколы. Не говорю, что это плохо, но это приводит к тому, что специалист мыслит тоннельно: если он знает, как лечить мизинец, ничего о большом пальце он слышать не желает.
Наша советская школа была холистической: учила видеть человека в целом. И именно этому учил Гиппократ. Орган не живет отдельно от человека: по глазам офтальмолог может догадаться о диабете или метастазах в организме пациента.
В наше время стать хорошим врачом все сложнее, потому что хороших учителей все меньше. Да и врачи-практики, к которым молодые идут работать, часто как думают: «Зачем я буду их учить — плодить конкурентов, лучше я все самые сложные операции заякорю на себе». Я многих людей знаю, кто открыто это заявляет. А я за то, чтобы растить конкурентов: пациентов хватит на всех. Если Бог дал человеку и талант, и дело, значит, на том лежит ответственность, и он обязан делиться, обязан в какой-то момент начать делать добрые дела.
— Есть что-то, ради чего к вам едут из разных уголков страны, а может, и мира?
— Да. Операции по коррекции пресбиопии с применением мультифокальных хрусталиков и операции на сетчатке, хирургия диабета, хирургия витреомакулярного интерфейса. Многие делают то же самое, но с другим результатом.
— Откуда к вам едут пациенты?
— Отовсюду. У нас карта висит, там все уголки планеты отмечены — места, откуда к нам приезжают. США, Канада, Израиль, Кения, Ливия... Причем это не только русские эмигранты. В офтальмологии много географических особенностей. Скажем, у арабов в странах Африки очень сильно выражен диабет, а хирургов, которые проводят офтальмологические операции при диабете, не так много. Сын пациентки оттуда через интернет узнал о нас, и совсем недавно они прилетели всей огромной семьей в Ростов-на-Дону — лечить маму.
Другой свежий пример: месяц назад я прооперировал единственный глаз пациента из Нигерии.
— Сегодня главная наша особенность — результаты по направлению, которое только набирает популярность в России: коррекция зрения у людей старше 50 лет. Вдруг человек замечает, что ему трудно читать мелкий шрифт, при долгом чтении — утомляемость, появляется «размытие» вблизи и так далее. Если выражаться медицинским языком, такому человеку мы можем предложить коррекцию пресбиопии мультифокальными искусственными хрусталиками. Во всем мире только топовые хирурги этим занимаются. Потому что велики риски при проведении этой операции у пациентов со 100%-ным зрением вдаль. Корректируя зрение вблизи, можно не сохранить эти 100%.
В обычных клиниках тоже есть методы лечения пресбиопии, но в таком случае пациент остается в очках. Мы же даем возможность избавиться от очков людям, читающим в них, но при этом имеющих хорошее зрение вдаль.
Многие носят-носят очки, а потом, когда уже развивается катаракта, идут исправлять зрение. А то, что можно в 50 лет сделать операцию, избавиться от очков и избежать больших проблем — о самой этой возможности не все знают. Катаракта у одних развивается в 60 лет, у других в 70, зависит от генетики и от региона проживания: чем южнее, тем раньше.
Вы знаете, для обычной жизни 40% зрения достаточно, и человек не всегда осознает свою проблему.
У нас есть разборный кабинет: в машину загрузили, привезли в торговый центр, установили — и делаем бесплатную диагностику зрения от клиники «Ирис». Люди идут по ТЦ и заглядывают к нам. А потом — «надо же, вроде нормально вижу, а сейчас понял, что ненормально, что давно забыл, как выглядит качество жизни». Многие после этого приходят к нам на прием. У нас не самый дорогой, но и не самый дешевый прием, он у нас честный: 5500 рублей за «все включено». В других клиниках прием профессора может стоить 3 тысячи, но затем все исследования считают отдельно, и в итоге набегает 7-8 тысяч рублей.
Не пренебрегайте диагностикой. Любому врачу легче работать с начальными фазами заболевания. После 40 лет измеряйте внутриглазное давление. Глаукома возникает после 40, и, если рано выявить проблемы с глазным давлением, можно компенсировать состояние каплями или сделать операцию. Напомню, глаукома, которую не диагностировали вовремя, — это причина номер один в мире необратимой слепоты.
— Насколько офтальмология шагнула вперед с того момента, когда вы только пришли в профессию?
— Мера медицины — ошибка. Число ошибок безусловно сокращается: точность диагностики увеличивается, роботизация вмешательств ведет к минимизации промахов, сроки заживления уменьшаются.
Технологии изменились кардинально. Например, если раньше во время операции на глазу делался разрез, что приводило к изменению внутриглазного давления и осложнениям, то сейчас делается прокол — и мы оперируем на глазу с нормальным тонусом. Сейчас мы можем оперировать структуры, к которым раньше прикоснуться и помыслить не могли, оперируем нервные ткани сетчатки!
Та же катаракта, если она неосложненная, лечится оперативно с высочайшей эффективностью. Если нет проблем с сетчаткой, можно вернуть 100% зрения. Технология такая: делается прокол, и через тоннель вводится ультразвуковая рукоятка, которая высасывает оттуда хрусталик, и через этот же тоннель имплантируется линза. Она расправляется, глаз герметизируется, и получить «новое» отличное зрение можно уже через 40 минут после операции.
Но поймите меня правильно, не все приходят с неосложненной катарактой. Есть пациенты с запущенными, сложными случаями, и тогда необходимы классические разрезы, которыми молодые специалисты подчас не владеют: мол, это вчерашний день, зато я умею делать проколы. По моему мнению, недопустимо, когда «не зная механики, учатся сразу на коробке автомате», так не должно быть в медицине. Я своих врачей обучаю всему обязательно.
Мы располагаем технологиями, которые позволяют визуализировать очень тонкие структуры. Работаем на мембранах, которые абсолютно прозрачны, а их толщина всего 0,3 микрона. Это 3/1000 миллиметра, а мы должны взять их руками, точнее пинцетом. Когда пинцет заводится внутрь глаза и прикасается к мембране, все существо, вся концентрация доктора живет на кончике этого пинцета.
Лет пять назад я пригласил посмотреть на такую операцию одного из моих наставников в офтальмохирургии, ему было 85 лет. Когда он смотрел на экран, ничего не понимал, а потом я подвел его к микроскопу. И он признался позже: я чуть в обморок не упал. Понятно, несколько десятилетий назад в такую операцию никто бы просто не поверил.
— В чем специфика медицинского бизнеса? Что нужно для того, чтобы открыть успешную частную клинику?
— Клинику нужно открывать тогда, когда ты уже все знаешь и умеешь в медицине —это мой подход. В микрохирургии есть два фундаментальных направления: коммерческая хирургия, или хирургия «быстрых операций», и лечебная, занимающаяся отслойками сетчатки, кровоизлияниями, проблемами диабета — короче, когда долго и тяжело. Меня мои наставники учили так: легко — это для всех, и я с первых дней занимался тем, что сложно.
Да, есть люди, которые зарабатывают себя имя, не делая ничего серьезного, скажем, рефракционные хирурги, известные на весь мир. Но ведь это в сравнении с операциями на сетчатке — одно движение пальца, за них все делает аппаратура. А операции на сетчатке — это руки врача, его нервы, его характер и голова. И всегда вызов.
Конечно, в нашем бизнесе ценность коллектива невероятно велика. Я один все не сделаю, «Ирис» — это команда, а я выступаю как гарант качества и всегда подключаюсь, если нужна моя экспертность.
Частная медицина — это не значит, что за каждый вздох пациент должен платить огромные деньги. Поверьте, нередки случаи, когда мы выходим за рамки коммерческого интереса. Недавно совсем был случай. Пациентке с глаукомой все отказали, а мой ведущий хирург Евгений Оскарович Чернецкий взялся оперировать. Очень тяжелый случай: единственный слабовидящий глаз, было ясно, что работы предстоит много. Денег пациентке хватило только на первичную операцию, но мы же не могли ее оставить: дальнейшие вмешательства в ее случае были просто необходимы.
Святослав Федоров говорил: «Научить оперировать я могу и обезьяну, но сделать врачом человека никогда не смогу, если он сам себя не сделает».
Хороший врач будет думать над случаем пациента и ночью, если тот ему непонятен. Такие специалисты на вес золота, где я их только не искал!.. У нас работает Сергиенко Андрей Юрьевич, хирург, которого я обучил с нуля. Я «отбил» его у грыж и заворотов кишечника, которые он оперировал. Причем какое-то время, когда я уже обучал его офтальмологии, он продолжал втихомолку вечерами оперировать пищеводы и кишечники. Но потом сам понял, что микрохирургия глаза требует полной концентрации. Прекрасный офтальмолог. Сейчас он мой дублер при операциях на сетчатке и осложненных катарактах.
— Даже не знаю, очень много такого... Ну вот обернитесь еще раз к коллекции винила. Это пластинка Робертино Лоретти с подписью самого певца. Я попросил для отца, когда Лоретти был у меня на консультации — 2 октября 2015 года.
А после нашего с вами разговора ко мне на контроль придет пациент, которого мы вчера прооперировали. Перед операцией он мне сказал: а вы знаете, я седьмой член нашей семьи, которого вы оперируете; у ребенка было косоглазие, у супруги катаракта и так далее. Конечно, я не знал об этом до вчерашнего дня, но мне эти слова слышать было приятно... А, вот еще: один известный ростовчанин после избавления от очков с помощью хрусталиков оставил такой отзыв: «Все орлы у Кочмалы!»
Проект реализуется в рамках нацпроекта «Малое и среднее предпринимательство» при содействии правительства Ростовской области и министерства экономического развития региона.
