После окончания ВГИКа в 1951 году Махмуд Рафиков был привлечен к секретным работам особой государственной важности. Он снимал атомные взрывы: надземные, подводные, — всевозможные.
— На Новой земле в 1955 году снимал также спуск и испытание первой атомной подводной лодки — уже в качестве режиссера-оператора, — вспоминает Махмуд Мухамедзянович. — А когда работал на третьей подлодке, произошла утечка. О серьезной защите никто тогда не думал, да и не знали, с чем имеют дело. Таблетки какие-то приняли, полтора часа — под горячим душем, одежду в костер. Вот и все способы борьбы с радиацией. В больнице предложили инвалидность. При молодой жене и быть инвалидом? Нет уж! Но профессор отправил предписание директору студии «Моснаучфильм» Тихонову «перевести пострадавшего оператора на тему, не связанную с радиацией». Так я попал «на освоение космоса», в город Куйбышев, где вошел в поисковую группу N1, закрепленную за Гагариным. Наверное, мне очень повезло, я стал единственным оператором-фотографом, снимавшим Гагарина сразу после приземления, еще не пришедшего в себя от космического «шока». Задание мое не касалось корабля, техники — того, к чему я привык. Теперь мой объектив ловил каждую секунду жизни Человека — Юрия Гагарина. И по моим пленкам ученые анализировали психо-физическое состояние первого космонавта....
— Какой резонанс имела эта работа?
— За три дня до полета Гагарина в космос был заброшен Иван Иванович — манекен, который вернулся на землю, но неудачно приземлился. Полет Гагарина, теперь уже можно открыто говорить, имел колоссальную степень риска. А я всей своей предыдущей работой гарантировал полную секретность. Юрий Гагарин приземлился и уже через 15 минут был доставлен в гарнизон. Я вошел в малюсенькую комнату, запомнились телефоны на широком столе, их было штук тридцать. Гагарин был в голубом костюме, бледный, улыбчивый.
При нас разговаривал с Брежневым, тот тогда был председателем Верховного Совета. Бледность через несколько минут прошла. В комнате было не очень светло. Я нервничал — как же снимать. И тут нам предложили перейти в другое помещение, не ради меня, конечно. Надо было звонить Хрущеву, он находился тогда в Адлере, и с ним можно было соединиться только по ВЧ связи. Мы перешли в кабинет командующего. Огромное зашторенное окно. Открыл. Хлынул свет. Много света. Я был счастлив. Гагарин минут сорок разговаривал с Хрущевым. А я снимал, руководствуясь наставлениями Королева, крупными, длинными кадрами, чтобы можно было оценить состояние первого космонавта. Могу теперь раскрыть один секрет. Гагарин хотел пить, ему принесли ситро. Надо было чай, конечно. Потом, когда мы летели в самолете, его рвало. Доктор решил, что укачало. Ничего себе, в космосе не укачало, а в самолете... Но думаю, это ситро.
Общаясь с Гагариным, я отснял 180 метров пленки. В фильме «Первый рейс к звездам», который вышел на экран, использована была небольшая часть, метров 35. Если сегодня вернуться к этим материалам (они находятся в сейфах киностудии Министерства обороны), наверняка можно открыть много любопытных деталей. Но, к сожалению, к этой пленке доступа нет. Даже у меня...
— Вы же не только Гагарина из космоса встречали?
— Николаева, Поповича, Быковского, Терешкову, Егорова, Комарова, Феоктистова, Берегового. Фильмы, связанные с космосом, государство постепенно рассекречивало. Вместе с Владимиром Суворовым выпустил фильм «Космический мост» — последний из рассекреченных самим Королевым, буквально за две недели до его смерти. Потом, наконец, занялся искусством: Первый конкурс балета, Третий конкурс Чайковского. Биешу, Атлантов, Плисецкая. Это другая наполненность кадра. Другое состояние души.
— Как оценили ваши трудовые подвиги?
— От Атомного института по распоряжению Курчатова в 1956 году мне выделили девятиметровую комнату. Это было такое счастье! Я тут же сделал предложение своей девушке, назавтра мы расписались, расстелили простынку на полу... Хорошо, что успели сделать сына. В 1992 году дали звание заслуженного деятеля искусств. Не очень вяжется с водородной бомбой. Но и за это спасибо.
