Антон Долин: «Я пришел в «Вечерний Ургант», раскритиковал ведущего, обругал канал. Окей, говорят, вы нам подходите»

В субботу в Ростов-на-Дону прилетал кинокритик Антон Долин (радио «Маяк», шоу «Вечерний Ургант») — прочитать лекции о фильмах Джима Джармуша «Вне закона» и Дэнни Бойла «Трэйнспоттинг-2» и пообщаться с участниками местного клуба K-ino.ru.
«Нация» поговорила с приглашенной звездой в перерыве между сеансами.

Антон Долин на лекции в Ростове

Алексей Ветошкин

— Когда начинаешь говорить с режиссерами о том, что происходит за пределами фильма, сверх того, что сказано в картине, оказывается, что они знают не больше, чем ты, знают только то, что есть в картине. Я спросил у братьев Коэнов, талантлив ли Льюин Дэвис («Внутри Льюина Дэвиса» — фильм о злоключениях нью-йоркского музыканта), потому что фильм не дает нам ответа. «Ну, наверное, из фильма можно сделать вывод, что, пожалуй, скорее всего, он талантлив». Короче, они так отвечали на этот вопрос, что стало ясно — они впервые над ним задумались. Нет у них тайного знания, что это будущий гений, что его признание случится после титров или наоборот. Нет. Они знают, что случилось до титров, а дальше — нет. Не надо задаваться этими вопросами. Мы же когда на «Явление Христа народу» смотрим, не задумываемся, что же там, если вправо и влево расширить рамку, какие там еще люди могут стоять. И вряд ли мы бы кинулись задавать такой вопрос художнику Иванову. Фильм, картина или книга — это уже твоя вещь, когда ты смотришь ее или читаешь.

— Вы общались со многими знаменитостями. С кем пришлось помучиться больше всего? Потому что жуткий характер или слова не вытянешь.
— В интервью с артистами и режиссерами меня никогда не интересуют подробности их характера или личной жизни, я всегда жду глубокого разговора о работе. Понятно, что разговоры эти не всегда оказываются настолько глубокими, насколько мне бы этого хотелось. Это расстраивает, но я никогда не виню в этом звезд. Они существуют в состоянии ни на секунду не прекращающегося прессинга. Людям нужно думать о том, как они выглядят, каждую секунду жизни. Даже когда утром они идут в туалет или чистят зубы. Ну, ладно, да, мне не понравились интервью, которые были у меня с Эдвардом Нортоном или Энтони Хопкинсом. Эти люди показались мне очень недружелюбными по отношению к собеседнику. К журналистам в целом. Да, они не желают разговаривать о работе всерьез, воспринимают интервью как совершеннейшую формальность. Понятно, что из этого не следует, что они нехорошие люди или плохие артисты. Может, в этот день у них было плохое настроение. Из приятных сюрпризов. Потрясающе вдохновляет и радует общение с Аль Пачино. Я его дважды интервьюировал. Хотя нет, конечно, это было предсказуемо. Он же потрясающий театральный артист. А любой театральный артист — совсем не то, что кинозвезда. Театральный артист существует в постоянном контакте с аудиторией, с партнерами, у него нет синдрома изолированной золотой кабинки. Такое же невероятно приятное впечатление на меня произвела Николь Кидман. Я потом еще дважды с ней общался, подтверждая это впечатление. Но тут я тоже предполагал, зная, как она работает у Аменабара, Кубрика и Триера, а не только в коммерческом кино, что это тонкий и умный человек. Меня очень тронуло, как она говорит о своей личной и жизни и работе, о том, что личная жизнь у нее очень скучная, что она очень старается быть хорошей домохозяйкой и матерью, считает, что все ее безумства находят выход в ее ролях, никак не отягчая ее жизнь. Для меня это идеальная модель жизни человека в искусстве. Надо самовыражаться в произведениях искусства, а не в своих отношениях с любовниками и любовницами, детьми или родителями.— А вы ведь уже и на своей шкуре узнали, что такое популярность, вы же тоже селебрити.
— Разве что микроселебрити. Вот когда я об этом говорю, всегда немножко мнусь, потому что это будет звучать неизбежно как кокетство. В популярности нет ничего хорошего. Ничего вообще. Я знаю, что люди моей профессии, которые появляются на радио или ТВ, ведущие — вот они огромные деньги зашибают, когда ведут корпоративы. Но я вряд ли когда-нибудь буду. Я в принципе легко общаюсь с людьми, не боюсь ни микрофона, ни прямого эфира, но я, например не могу за столом произнести тост. Вообще не могу. Не могу изображать фальшивую задушевность с чужими людьми. Так что этот путь для меня вообще закрыт. Что там еще с известностью? Если вы думаете, что от количества людей, которые смотрят меня по телевизору, растут мои гонорары, это не так.

— Сколько вы уже ходите рассказывать про кино в «Вечерний Ургант»?
— Пять лет. Это ужасно, я знаю.

— Почему? Какой у вас там сценарий? С вас «два фильма и две шутки» или что-то другое?
— То, что я туда хожу пять лет — это какой-то парадокс. Конечно, у меня нет никакого плана. Просто знаю, о каких фильмах буду говорить. С Иваном мы ничего не обсуждаем до того момента, как я к нему сажусь. Просто прихожу и разговариваю. Я там не шучу. Видите же, я не шутник. Наоборот, я там покер фейс. Я тотально серьезен, потому это работает.

— Вас Ургант сам позвал?
— Конечно. В смысле, мы не были знакомы, никогда мне не нравился Ургант как ведущий, никогда я не любил Первый канал, никогда его не смотрел. И уж точно я никогда не хотел попасть в телевизор и до сих пор там не хочу быть. Смотреть на себя не могу вообще, так неловко — внешность, мимика — невозможно, никогда не смотрю. А вот радио люблю: я могу говорить без остановки очень долго, грамотно и не смущаясь. Но телевизор!.. И вот с этим всем меня зовут на кастинг к Урганту. Ладно. Вызовы, все, что понеобычней, я люблю, поэтому приехал — можно же посмотреть и отказаться. Ну, и конечно, вывалил им все, о чем сейчас вам говорил: ведущий у вас не такой, канал не такой, все эти шутки на камеру — черти что, шоу, как в Америке, никогда у вас не получится. Смотрю, они воодушевляются. То, что надо, говорят, вы нам подходите. Я продолжаю: посмотрите на меня, переодеваться и переобуваться я не буду — как есть, пришел, посидел, рассказал, ушел. Хорошо-хорошо, говорят. Думаю, ладно, пару раз приду, что-нибудь ляпну, меня и попросят на выход. Короче, прошло пять лет, пока хожу. Если серьезно, не из-за денег (там немного), не из-за славы (это вообще, чем меньше, тем лучше), но я, правда, верю в то, что приношу пользу, и у меня там просветительская миссия. Просто сказать, что есть такой фильм «Патерсон» и надо его посмотреть — это же очень хорошо. Ни разу я не сказал там ни одного слова, которое не совпадает с тем, что я думаю. Может быть, я единственный человек на российском телевидении, который приходит и говорит то, что думает.— Кроме «Патерсона» Джармуша, что еще посоветуете обязательно посмотреть из свежих фильмов? И, кстати, почему вы не делаете антирейтинги? Назовите хотя бы тройку жутких ваших разочарований.
— «Патерсон» Джармуша да, на первом месте. А дальше выделю немецкую драматическую комедию «Тони Эрдманн» и южнокорейский эротический триллер «Служанка». А что касается антирейтинга, это не мое, правда. Я верю в естественный отбор. Чего я буду ломать копья с создателями фильма «Кавказская пленница-2» и разоблачать их. Сделаю такое, а потом жалею. Очень мне не понравился «Изгой-один. Звездные войны». Он слабый, сильно роняет планку прошлого замечательного эпизода, который снял Джей Джей Абрамс. Но кому он мешает, пусть фанаты порадуются. Мне очень не нравятся «28 панфиловцев» и «Землетрясение». Но это факты моей биографии. Я жалею почти о каждой отрицательной рецензии. Вообще не понимаю, зачем я их пишу.
А когда еще с режиссером лично знаком, ругать его труд мне гораздо сложнее. Я знаю, что для некоторых критиков это предмет особой гордости: да, мы вечером вместе выпивали, а наутро я разнес его фильм. Это якобы такая высшая форма профессионализма. Мне подобное несимпатично. Я стараюсь, чтобы знакомство или дружба меня не коррумпировали, но вежливость считаю неким незыблемым кодом.
Искренне хвалил и хвалю «Экипаж». Ничего этот фильм моей душе не дал, я не кинусь смотреть его второй раз, но это хороший образец «голливуда по-русски». «Викинг» — неплохой фильм, это не фуфло, не имитация. Это интересная попытка, пусть несложившаяся, взломать национальный код, в нее вложено большое количество творческих сил, есть старательные актерские работы, настоящие, вдохновенные костюмы и декорации, это очень важно. Есть на что посмотреть. Мне было интересно смотреть. Ну, не получилось. Но многие даже не пытаются. Мне как исследователю массовой культуры было интересно.
Фильм «Дуэлянт» мне просто сильно нравится, а «Притяжение» — это блокбастер, лучше которого в России невозможно создать прямо сейчас. Пожалуй, лучшее, на что мы сегодня способны.

В СССР было два гениальных режиссера — Тарковский и Гайдай.

— Вы говорили о Джармуше как о режиссере, который отлично ложится на «русскую почву». Что вы имели в виду? И кто в этом смысле «эталонный» западный автор, снимающий как будто специально для нас?
— В России культ фон Триера, какого нет даже в Дании. «Антихриста» в Каннах невероятно освистали. Кажется, он не понравился никому, кроме меня. Когда его привезли в Россию, все наши активисты плотоядно ждали, что сейчас будут ущемлены все возможные чувства, что оскорбятся все поголовно. Я помню, как съемочные группы федеральных каналов в первый прокатный день поджидали у выходов кинотеатров возмущающихся зрителей. И вот люди выходят, многие со слезами на глазах. Каждый второй говорит: «Какой замечательный фильм!» А каждый первый, задушевно глядя в камеру: «Вы знаете, это фильм про меня». Понятно, Триер невероятно близок Достоевскому. Он — маленький кинематографический Достоевский: та же ирония, та же горечь, та же манипулятивность, острая грань между трагедией и фарсом. Короче, Триер — наш человек. Как Джармуш. И как Линч. Потому что это торжество иррационального. Россия, конечно, иррациональная страна, но у нас мало художников, которые умеют это анализировать. В кино это умел делать Тарковский, а в литературе из ныне живущих — Сорокин. В ХХ веке был Платонов. Это те, у кого получилось в эти бездны бессознательного погружаться. Кира Муратова еще могла. И конечно, Герман, но там уровень настолько откровенный, что не каждый это может вынести.
Я считаю, что в СССР было два гениальных режиссера — это два полюса советского кино — Тарковский и Гайдай, особенно ранний. Из тех, кто сегодня снимает на русском, я бы однозначно выделил Андрея Звягинцева и Сергея Лозницу. Я с ними дружу, очень их уважаю и заранее горжусь, потому что уверен, что их новые фильмы наверняка станут событиями этого фестивального сезона, один будет в Каннах, другой в Венеции.

— Есть шансы у русского кинематографа подтянуться до уровня лучших образцов советского кино, вернуть масштаб и самобытность?
— Думаю, нет. Мне кажется, мы здесь должны вести себя не как империя, а как маленькая страна. К супербренду, такому, как «советское кино», вообще нет смысла стремиться, а вот нишу, как, например, «мрачные скандинавские сериалы», нужно искать. Что-то, что мировой рынок будет готов время от времени рассматривать. Единственное, что сегодня работает — это Звягинцев. С одной стороны, это сюжетное кино — смесь драмы и триллера, а с другой есть русская душа. Вот ведь словосочетание «русское душа» — звучит как совершенно бессмысленное клише, но на самом деле, мир понимает лучше, чем мы сами, что это значит. Это меланхолия, пессимизм, способность к саморефлексии и самоиронии, бездна отчаяния и иррациональная вера в возможность из этой бездны выкарабкаться.— Вот это все болезненное, самокопательное и есть наша ниша в кино?
— Если почитаете, американские, например, рецензии, станет ясно, что там «Левиафан» вообще иначе поняли. Там сплошные параллели с американскими вестернами и американской историей. Это как сегодняшняя история с «Лунным светом». Люди, которые не видели его, кричат, что фильм победил на «Оскаре» потому, что это история про темнокожего гея. А те, кто фильм увидел, знают, что это просто хороший фильм. Это мы видим в «Левиафане» всякую боль и грязь, смердяковщину. Упиваемся этим. Но в общем, да. Наша ниша — драма, метафизическая драма, с тяжелой проблематикой. С русской душой и поэзией — это то, за что любят Россию. Это было во всех успешных русских фильмах, которые выходили в мир, кроме разве что «Москва слезам не верит». Там успех на «Оскаре» был потому, что это чисто американская история любви и успеха. Все остальное — «Летят журавли», «Восхождение», Тарковский, Бондарчук, это все мрачная поэзия суровой русской души. Непонятно, зачем этого стесняться. Можно стесняться, когда это подано как штамп. Но назовите хоть один случай, когда это было подано как штамп и имело успех.
Талантливое искусство не может научить плохому. Талант — это всегда свет. Мой любимый композитор Вагнер — как человек был тот еще, брал у спонсора деньги и спал с его женой. Это отвратительно. Но в «Тристане и Изольде» нет ничего отвратительного. Я б не советовал своему 14-летнему сыну дружить с Вагнером, а слушать его советую. Так же как я посоветовал ему посмотреть «Лунный свет». Многие мои знакомые дружно покрутили при этом пальцем у виска, но я совершенно уверен, что 14-летний человек понимает о жизни столько же, сколько 18-летний. Настоящее искусство не может научить плохому. Для меня это аксиома.


ЧИТАЙТЕ ТАКЖЕ: КОНСТАНТИН ЛАВРОНЕНКО: «ПО РОСТОВУ НАДО ГУЛЯТЬ НОГАМИ»