«Ростов при немцах напоминал огромный концлагерь». Рассказы об оккупации и освобождении южного города. Часть III
События

«Ростов при немцах напоминал огромный концлагерь». Рассказы об оккупации и освобождении южного города. Часть III

Воспоминания горожан, записанные Владиславом Смирновым, и фото, сделанные немцами в Ростове в 1942 году. 3

К 77-й годовщине освобождения Ростова-на-Дону от немецко-фашистских захватчиков мы публикуем воспоминания горожан из книги писателя, краеведа Владислава Смирнова «Ростов под тенью свастики». Иллюстрируют их уникальные фотографии: эти снимки во время оккупации в Ростове сделали сами немцы. Фото нам предоставил эксперт-искусствовед в области русского искусства, житель Мюнхена Денис Зуров. 
Первую часть проекта можно прочесть здесь, вторую — вот здесь.

Л. ГРИГОРЬЯН. По городу были расклеены плакаты, листовки. Самая популярная: «Гитлер — освободитель». Он изображен стоя, подбоченясь, со своей усатой мордой, в форме. Вторая — еврейское лицо карикатурное: выпученные глаза, горбатый нос, лицо наполовину красное, наполовину желтое. И надписи на нем: «Кто виноват, что ты недоедал? Жид! Кто виноват, что ты бедствовал? Жид!» Огромный такой плакат, метрового размера. По качеству рисунки были выполнены очень плохо.

Л. ШАБАЛИНА. Иногда мамка с менки привозила из села семечки. Мы их жарили и продавали. Я сидела с ведерочком на углу Кировского сквера. И вот один раз подходит ко мне немец, запускает руку в ведерко, начинает набивать карманы, а сам приговаривает: «Сталинский чоколад, сталинский чоколад». А по аллейке сквера часто прогуливался генерал, подтянутый, холеный. Он ходил с хлыстом в руках. Увидел эту сцену, подошел и как перетянет этого немца хлыстом. Тот вытянулся перед ним, а потом убежал.
Генерал взял меня за руку и повел через дорогу, а там стояла немецкая часть и полевая кухня. Как раз был обед. Генерал что-то сказал повару и показал на меня. И когда очередь из солдат закончилась, повар показал знаком: неси, мол, миску. И положил черпак каши с тушенкой.
С тех пор я и мои сестры, а иногда и ребята с нашего двора, рассаживались на бордюре с мисками и ждали, когда немцы получат свои порции. И тогда подходили к повару. Если что-то оставалось, он нам давал. Понемногу, но для нас, полуголодных, это была большая поддержка…

Б. САФОНОВ. Самым важным местом в городе стала толкучка, ее называли «менкой», а иногда «обжоркой», там было все: вареное, пареное, жареное. Люди меняли там одежду, вещи, в основном на продукты. Хлеб стоил 250 рублей. Пачка папирос или стакан махорки — 60 рублей, столько же — стакан соли. Литр водки — 1000 рублей. Зарплата на табачной фабрике до войны была 280–310 рублей, хлеб стоил 90 копеек за килограмм — черный, а белый — полтора рубля.

А. КАРАПЕТЯН. Немцы разрешили в городе открыть коммерческие магазины и рестораны.
Один наш сосед, Федя, открыл ресторан на Газетном и Большой Садовой. Немцы приезжали к нам по двор, привозили ему для ресторана шнапс, он у них покупал. Мать готовила для его ресторана пирог «Наполеон». Он давал ей муку, сахарин. Я иногда на своей тачке возил эти пироги к нему в ресторан, 20 марок они стоили или еще сколько-то. Там моя старшая сестра работала посудомойкой.
«Ростов при немцах напоминал огромный концлагерь». Рассказы об оккупации и освобождении южного города. Часть III
Л. ГРИГОРЬЯН. Был такой комиссионный магазин «Лянде и Буссэ». Я отнес туда свою коллекцию марок. Ее при мне купил один немецкий офицер. На вырученные деньги, 127 рублей, я купил буханку черного хлеба. И с гордостью принес его бабушке — вот, мол, мой вклад. В том магазине я видел оригиналы рисунков к «Тихому Дону» и к «Луке Мудищиеву» знаменитого теперь Королькова. Это были ватманы, исполненные карандашом, наверное, эскизы.

В. БОНДАРЕНКО. Венгры часто насиловали, румыны обирали. Немцев мы боялись меньше. Они чувствовали свое превосходство и везде это подчеркивали. Но и немцы были, конечно, разные. У нас жил на постое военный врач. Он говорил по-русски, хотя и плохо. Часто приходил вечером домой угрюмый и пил шнапс. Раз он наклюкался так, что мы испугались. А он взял в руки два яблока, с силой ударил одно о другое, так, что они разлетелись вдребезги. И сказал: «Голова Сталина, голова Гитлера — войне капут!»

М. ВДОВИН. Люди жили в основном менкой, и многих спасла рыба. Ее было очень много, и все питались рыбой. За другими продуктами ездили на менку, в Краснодарский край, в Степную, в Кущевку, даже до Тихорецкой добирались. Немцы всему населению выдали карточки: 300 граммов хлеба на человека. Жизнь на центральных улицах напоминала нашу сегодняшнюю: везде стояли коммерческие палатки, лотки, везде частная торговля. Продавали табачные изделия, сахарин, всякую мелочь.
На рубле тогда был изображен шахтер с отбойным молотком, на трешке — красноармеец, на пятерке — боевой летчик. А на червонце, 30, 50 и 100 рублях — Ленин. Эти деньги с советской символикой так и ходили при немцах. Ходили и немецкие марки. Немцы установили курс: 1 марка — 10 рублей. У каждого немца была пачка советских денег. После окончания войны выяснилось, что они привезли много фальшивых банкнот.

В. СЕМИНА-КОНОНЫХИНА. Сценки поведения наших людей были очень любопытны. Был у нас на улице такой тип — Савва. Он ждал прихода немцев и говорил: «Это — культурная нация, они научат нас жить правильно». А воды у нас не было, и ходить за ней была мука — очень уж далеко. Немец дает Савве ведро, говорит: «Иди за водой!» Тот принес. Его еще раз послали и еще. Он с утра до вечера таскал немцам воду. И потом больше не говорил о них ничего хорошего.

А. РАДЧЕНКО. Я немцев очень боялась. После того, что увидела. В соседнем квартале жила девочка, просто красавица! На затылке узлом золотая коса уложена. Стройненькая. До прихода немцев ходила в легком сарафанчике из тонкой материи. Идет, а груди, крупные, упругие, в такт шагам подрагивают. Чего она из Ростова не уехала? Говорили: не хотела бабушку больную бросать. Шла она раз по улице, узелок в руке несла, на голове платок намотан по самые глаза, чтобы внимания к себе не привлекать, да еще и прихрамывала нарочно. Навстречу 5-6 немцев, гогочут, пьяные, наверное. Один на нее пальцем и показал. Окружили они ее, затащили в наш двор. Она кричать, да кто поможет? Немцы ее раздели. Двое за руки держали, двое за ноги — на весу… Сначала она пыталась барахтаться, а потом затихла. Они так и оставили ее во дворе. Оделась она, села. И долго-долго плакала. Я подошла, она даже голову не подняла. Ее потом в Германию на работы угнали.

А. КАРАПЕТЯН. После крупных расстрелов немцы на улицах уже никого не убивали. Старосты составили списки по кварталам: кто у них живет из руководителей предприятий, коммунистов. В одном таком списке была и моя мать. Людей выдавали соседи, система эта по-немецки работала четко. А за несколько дней до ухода из города полицаи собрали всех этих людей по спискам, свезли в тюрьму на Богатяновку. Там было расстреляно около 1500 человек. Мы бегали туда смотреть. Стоял морозец, и кровь буквально парила. Все камеры были забиты трупами. Идешь, а кровь в коридорах чвакает.

Л. ГРИГОРЬЯН. После расстрела в тюрьме по городу стоял ужасный трупный запах. Взломали ворота, и весь город ходил туда искать своих родственников, ведь в каждой семье кто-то пропал. Надевали марлевые повязки и искали своих.

А. КАРАПЕТЯН. Человек ко всему привыкает: к трупам, к крови. Жизнь в оккупации калечит человека. На базаре одному мужику прострелили живот. Он крутился между лавками, кричал: «Помогите, спасите!» Ползал, ползал — пока не умер.
Мама моя уцелела случайно — немцы спешили, не всех по списку собрали. Мы узнали, кто ее сдал: заврайоно, она выдавала всех коммунистов. Но маму потом посадили свои. Сказали: ты коммунистка, должна была заниматься подрывной работой в тылу немцев.
У театра им. М. Горького.
У театра им. М. Горького.
М. ВДОВИН. Когда наши прорвали фронт под Сталинградом и окружили немцев, немцы выгнали румын: это они не смогли сдержать наступление Красной Армии. И эти румыны в декабре потянулись через Ростов. Это было подобно нашествию саранчи. Они по несколько человек врывались в дома и сметали все подряд, тащили подчистую. Но потом люди сориентировались, звали немцев: «Пан, пошли, там румын». Немцы их били нещадно. Они были злы на них за Сталинград.

М. ВДОВИН. С середины января 1943 года со стороны Волги вновь начались бомбежки нашей авиацией по той же схеме: одиночными самолетами всю ночь. Немцы гибли, но наших погибло больше. Мой школьный товарищ, он жил на углу Пушкинской и Доломановского, пережил налет. Бомбы упали на их дом, он был разрушен до основания. А когда все выбрались из подвала и начали разбирать свой скарб, один жилец вытащил кусок стабилизатора от бомбы и говорит: «Это же Васькина бомба!» Он работал на «Ростсельмаше», а Васька был его напарником. Он узнал клеймо на стабилизаторе. Бомбы, которые были изготовлены на эвакуированном «Ростсельмаше», сыпались теперь на Ростов.

М. ВДОВИН. В конце января 43-го наш бомбардировщик сбросил бомбы на Театральную площадь. Пострадало здание Управления железной дороги. Горел театр имени Горького. Пожар был очень сильный. Позже я узнал, что на одного из немецких солдат горящий театр оказал очень сильное впечатление. Этот солдат попал в плен, после войны вернулся в Германию, стал художником. И написал картину «Пожар театра». В 70-е годы он приезжал в Ростов и привез ее в наш город. Она хранится в ростовском Музее краеведения.

А. КАРАПЕТЯН. К февралю 43-го в городе стало особенно голодно. Некоторые немцы уже уматывали, а другие спешили повыгоднее заняться коммерцией. У них всегда было так: война — войной, а бизнес — бизнесом. Те немцы, что сожительствовали с нашими женщинами, через них продавали вещи, продукты. А женщины искали для немцев тех, у кого оставались ценные вещи: золото, в первую очередь. Стоит в квартире мешок белой муки, и туда несут что есть: кто колечко золотое, кто сережки…

Л. ГРИГОРЬЯН. Тетка моя, младшая из сестер отца, вынуждена была бежать с немцами. Она до войны была студенткой. И пошла работать на вокзал уборщицей. Там выяснили, что она знает немецкий язык, она стала переводчицей. «Переводчик» в то время обозначало неизбежные репрессии. Хотя она работала не в гестапо, а всего-навсего на вокзале: объявляла отправление поездов. Но ее бы, безусловно, посадили.
«Ростов при немцах напоминал огромный концлагерь». Рассказы об оккупации и освобождении южного города. Часть III
Ш. ЧАГАЕВ. Рассказ обер-лейтенанта Курта Майзеля: «Вскоре школа разведки была расформирована, а офицеров распределили по батальонам и полкам ростовского гарнизона. Я был назначен командиром взвода охраны при железнодорожном вокзале. По мере осложнения на фронтах участились диверсии партизан на железной дороге. Только по линии Ростов — Батайск и Ростов — Таганрог было пущено под откос 10 эшелонов с боевой техникой и живой силой. В декабре 42-го года, в канун Рождества партизаны подожгли 5 складов с продовольствием и обмундированием. Из моего взвода убили и ранили 10 человек. Гестапо и жандармерия не оказывали мне никакой помощи, и я оказался в затруднительном положении.
В ноябре была окружена под Сталинградом армия Паулюса. В январе началось отступление с Кавказа. Стала отступать и неудачно дислоцированная 4-я танковая группа Гота. В Ростове появились отступающие казачьи подразделения атамана Краснова и горские ополчения Азды Болдырева. Меня вызвали в штаб ростовского гарнизона и приказали возглавить сводный батальон из прибывших ополченцев. У меня был хороший переводчик из местных немцев, Отто Шульц. Распределив обязанности между командирами взводов и усилив охрану привокзальных улиц, я расставил русских ополченцев по квартирам, где они могли следить за подозрительными передвижениями в районах возможного совершения диверсий. Таким образом, мне удалось предотвратить восемь попыток нападения партизан».

А. ПАНТЕЛЕЕВ. Вышел я вечером на санках покататься. А санки у меня отличные были, дедовские, вся улица завидовала. Рядом с нами был штаб, выходит оттуда офицер и давай на мои санки чемоданы грузить. Показывает: «Вези!» Впрягся я. А в гору тяжело тянуть. Правда, немец мне иногда помогал, подталкивал. Привез я его чемоданы на вокзал. Он мне дает блок сигарет и блок шоколада. Я обнаглел: «Пан, мало». Немец мне пинка под одно место. Я за санки — и домой. Прихожу, а мать мне еще добавила. Испугалась, где я так поздно шатаюсь. А потом кинулась обнимать — живой! Через несколько дней началось. Мы, пацаны, на крышу залезли — интересно. Наши шли со стороны Батайска. Огонь был страшным и оттуда, и отсюда.

В. ВАРИВОДА. Когда в начале февраля в городе начали стрелять, мы вообще из дома не выходили. А 14-го вроде бы поутихло. Мы с соседкой за саночки и к реке — за водой. Глядь, на берегу два красноармейца сидят. Мы им: «Ой, вы откуда здесь?» А они смеются: «Мы вас освободили, а вы даже не знаете об этом!»

А. ЛЕНКОВА. Я вступила в Ростов с нашими частями сразу после его освобождения. Часть, в которой я служила, была полевой автобронетанковой мастерской — завод на колесах. Двигались за фронтом, собирая подбитую технику, и возвращали ее к жизни.
Выгрузили нас в Ростове, и мы тут же развернули в уцелевших цехах автосборочной свое хозяйство. 8 марта 1943 года собрал нас, девчонок, замполит, поздравил с праздником и сказал: «Не все советские девушки такие, как вы. Есть, к сожалению, и другие. В газете «Голос Ростова» было объявление о том, что публичному дому для немецких солдат требуются 100 красивых девушек. Так вот, в первый же день было подано 300 заявлений…»

А. ЛЕНКОВА. О том, как жили люди в оккупации, мы могли судить по тому, как нас кормили. Базы нашего снабжения отстали, и мы пару месяцев ели одну рыбу. Не было хлеба. А еще страшнее — не было соли. Мне лет десять после войны снились эти огромные белые рыбьи куски в мутной воде — единственная в то время еда.
Наши токари ухитрялись иногда выкроить минутку, чтобы выточить алюминиевую расческу для менки. Махорку достать удавалось, а соль — нет.

Е. МЕДВЕДЕВА. Мы жили в большом доме на Садовой, рядом с университетом. У нас была отличная 3-комнатная квартира. Муж работал директором Стройбанка, дружил с Орджоникидзе, Ворошиловым. Должность мужа соответствовала генеральскому чину, но в 37-м его взяли. Отпустили перед войной, и он ушел на фронт рядовым. Вернулся на костылях, но поскольку был репрессирован раньше, его забрали снова, и он пропал без вести. Дочь после 10 класса пошла санитаркой на фронт, сын, офицер, тоже был в армии. Я осталась одна…
В мою квартиру поселили солдат. У нас была огромная двухметровая ванна. Они ее использовали как туалет. Было очень холодно, и дерьмо замерзало. Они меня заставляли ее чистить. Но не это было самое страшное. Человек ко всему привыкает. Для меня смыслом жизни было ожидание своих детей. Дождаться свободы и детей! Вот что меня держало. Боялась одного — упасть и умереть на улице от голода. И мне повезло. Сын был в составе частей, освобождавших Ростов. И дочь вскоре приехала. Меня они едва узнали. Мне не было страшно, страшно было им. Сын меня сфотографировал: одна кожа да кости, как в Освенциме. Да Ростов при немцах и напоминал огромный концлагерь. Тот, кто не сотрудничал с немцами, жил ужасно. Вся Садовая была разрушена. Универмаг уцелевший да наш дом — как два зуба на пустой челюсти.

В. ТУРБИН. Мы подошли к Ростову со стороны Ольгинской. Погода была солнечная. Весь Ростов лежал как на ладони, и зрелище было удручающее. Горело здание театра Горького. Практически вся улица Садовая была разрушена, Буденновский — тоже. Завод «Ростсельмаш» лежал в руинах. У меня, ростовчанина, аж сердце защемило от такой картины. Об улыбках, о смехе и говорить не приходилось. Все метались в поисках еды. В нашей квартире ничего не осталось, все ушло на менку. Если бы Ростов еще полгода оставался в оккупации, основное население погибло бы от голода.
Буденновский проспект.
Буденновский проспект.
Ш. ЧАГАЕВ. Скоро мы стали слышать автоматные очереди. А это наши захватили вокзал. Мы позже узнали, что это был батальон Мадояна, прорвавшийся в Ростов по льду. Мы один раз попытались спуститься к Темернику, там есть такая фабрика кожгалантерейная, нас обстреляли. Мы сразу убежали. И только когда утихли бои, а утихли они в ночь с 13-го на 14-е, мы целой ватагой ребят с разных улиц пошли на вокзал. Что там творилось! Кругом лежали трупы немцев. Наших погибших было очень мало. Ведь наши засели в домах, а немцам укрываться особенно негде было, они прятались и двигались между вагонами. Видимо, там прошли еще и наши кавалеристы: некоторые были порублены. Кто без руки, кто без головы, или вообще перерубленный пополам немец.

А. КАРАПЕТЯН. Убитые солдаты лежали замерзшие, в разных позах. Мы бегали, искали наших живых среди упавших, мороз-то был большой. Трупы громоздили на санки и везли в парк имени Фрунзе, там две братские могилы: одна — 41-го года, другая — 43-го. Там похоронены тысячи трупов. Хоронили и в Кировском сквере. Помню, лежат две санитарки. Одной пуля разорвала горло, другой осколок снаряда разворотил грудь. Собаки облизывали кровь, грызли мясо и страшно выли. Эти картины до сих пор стоят перед глазами.

М. ВДОВИН. Нашего убитого солдата в шинели я увидел еще 10 февраля в конце Гвардейской площади, на углу Красноармейской и улицы Сиверса. Очевидно, это был разведчик из группы Мадояна, его батальон оборонял железнодорожный вокзал. В ночь с 13 на 14 февраля раздался ужасной силы взрыв. Буквально во всех домах повылетали стекла. Это немцы взорвали все мосты, пути, где 10-й трамвай ходит, перед пригородным вокзалом, мост на Каменке, станцию Ростов-гора, там до утра пожар был. И тишина. Утром выходим — наши! Чувство трудно описать. Радость необыкновенная! И удивление — глаза на лоб лезли. Едут на санях, а сани тянут… верблюды. Армия из астраханских степей в Ростов вступала на верблюдах. Ну, конечно, встречи, слезы. А уже со второй половины дня через Ростов пошли машины: «ЗИСы», «ГАЗики».

Ш. ЧАГАЕВ. В конюшнях на Нижне-Гниловской было много немецких лошадей, немцы не успели вывезти их. И чтобы они не достались Красной Армии, бомбардировщики разбомбили конюшни. И вот почти весь Ростов хлынул туда. Люди шли с топорами и рубили эту конину. Месяца два ели котлеты из конского мяса.
Театр им. М. Горького.
Театр им. М. Горького.
М. ВДОВИН. Было еще два массированных налета немецкой авиации уже после освобождения города, в марте 1943 года. Самолеты высыпали в этот раз много мелких бомб, но самое страшное было — мини-сюрпризы в виде авторучек, карандашей, карманных фонариков, разных шкатулок, детских игрушек, зажигалок… Поднимешь такую вещицу —и взрыв. Жертв после этих двух бомбежек было очень много. Когда начались занятия в школах, в каждом классе было по 3-4 калеки: у кого кисть оторвана, у кого глаз выбит.

Л. ВВЕДЕНСКАЯ. Я вернулась в Ростов из эвакуации в марте и пришла в ужас. Прекрасный южный город выглядел страшно. Весь центр был разрушен, зияли пустые окна.
Но были и комические случаи. Одна женщина рассказала: немцы у нее на постое часто просили сыграть им что-нибудь и спеть, она была музыкантом. А по-русски они совсем не понимали. И она под веселую мелодию распевала им: «Как я вас всех ненавижу! Чтобы вы все сдохли!» Они хлопали, благодарили.

Ю. ТУРБИНА. После освобождения Ростова мы с подружкой работали в госпитале на 26-й линии. Он и ныне госпиталь инвалидов войны. Весь вестибюль был забит ранеными, они лежали на соломе, больше постелить было нечего. Не хватало бинтов, и мы после смены забирали бинты домой, отваривали, они были вшивые, скатывали. Работали не покладая рук и не считаясь ни с чем. Пришла наша власть, у людей был подъем.
Первое время никаких магазинов не было. Были карточки. Было много рыбы, ее глушили в Дону, но не было соли. Это был страшный дефицит — она стоила 40 рублей стакан на рынке.

М. ВДОВИН. Отступая из Ростова, немцы предприняли крупномасштабную диверсию: взорвали все склады горюче-смазочных веществ, но не тронули бочки с метанолом. Таких бочек по Ростову было очень много. А внешне метиловый спирт от этилового ничем не отличается — только последствиями. Народ, конечно, стал растаскивать эти бочки и употреблять дармовой спирт. Начались массовые отравления со смертельным исходом, со слепотой.

Ш. ЧАГАЕВ. В двадцатых числах февраля немецкий транспортный самолет летел над окраиной города. Наши истребители расстреляли за считанные минуты. Он задымился и, плашмя упал в районе ботсада. Погорел и погас. Пилотов не было, они выпрыгнули. Там, в основном, были продукты: консервы, шоколад. Все это растащили. И еще долго жители вырезали куски алюминия, закрывали ими сараи, крыши починяли. У одного старика на крыше был алюминиевый лист со свастикой.

М. ВДОВИН. Война была жестокой, но беспризорщины и сыпняка не было. Все безнадзорные дети сразу подбирались, определялись в детские дома. На всех станциях были открыты пункты санобработки. Пока не побываешь в бане, пока твое белье паром не обработают, не выдадут справку — нигде билета не продадут. Это было введено сразу после освобождения Ростова. Когда наши войска вступили в Ростов, первое, что открылось, — пекарни и бани.

Ш. ЧАГАЕВ. Когда Ганс, который жил на нашей улице, уходил, он долго уговаривал свою возлюбленную Клаву уехать с ним, но она отказалась. Она была очень отзывчивая. Всегда всем помогала. Жила она одиноко, был у нее небольшой домик. И вот как закончилась ее жизнь. 15 февраля, когда немцев уже выбили, на заводе «Пролетарский молот» нашли древесный спирт, и молодые женщины, кто с горя, кто с радости, напились его. Смотрю: Клава идет и держится за забор: она ослепла. Чем только ее женщины не отпаивали, спасти не удалось. Ночью она умерла.

Е. КРАСИЛЬНИКОВА. После окончания войны стали в Ростов возвращаться те, кто был угнан в Германию, куда чуть и я не загремела. Официальные власти унижали этих людей, как будто они по своей воле туда уехали. Их нигде не брали на работу. Находились и те, кто показывал на них пальцем. А в чем они были виноваты? Сколько они там настрадались, и здесь их за нормальных людей не считали.

М. ВДОВИН. 14 февраля наши вошли в Ростов, а уже 15-го состоялся митинг городской. На площади у банка. Там Никита Хрущев выступал.

А. КАРАПЕТЯН. Когда наши вошли в город, видел я такую картину: наш солдат с перевязанной рукой, сидя на лошади, гонит пленного немца. Тот стрелял в него и ранил. Красноармеец поймал немца и стал водить по улицам, водит и хлещет кнутом. У того уже и уши распухли, красный совсем, и одежда разодранная. Остановились они около нашего дома, жители говорят: «Убей лучше, что ты его таскаешь?» А тот его снова хлыстом и дальше погнал. Так и не знаю, убил он его или сдал.

В. ТУРБИН. Разгром под Сталинградом произвел на немцев ошеломляющее впечатление. Они стали бояться окружения. Поэтому оставили в Ростове отряды прикрытия, боялись обхода с севера, войска уходили на запад.
Я до сего времени не могу как следует осмыслить, почему, невзирая на поражение в 41-м, отступления и наше плохое вооружение: винтовка, пара гранат да бутылки с зажигательной смесью, — уверенность в окончательной победе никогда не покидала нас.
Немцы же, наоборот, никак не могли понять после Сталинграда: что произошло и почему? Ведь они считали себя непобедимыми.

Аудиоверсию книги «Ростов под тенью свастики», записанную коллегами и учениками трагически погибшего в ДТП автора — писателя и журналиста Владислава Смирнова, можно послушать на ютьюбе.
Логотип Журнала Нация

Похожие

Новое

Популярное
Вся власть РФ
Маркетплейсы
1euromedia Оперативно о событиях